осил он. – Или ты сама?..
– Он…
– А ты сама… сама ходить могла?
В затуманенных озерах глаз снова встрепенулся страх.
– Что… что это?.. Я… Нет… Я не могла двигать ногой… Я и сейчас ее не чувствую. Что со мной, Равич?
– Ничего. Я так и думал. Все будет в порядке.
Появился мужчина.
– Клиника. Я дозвонился.
Равич стремительно подошел к аппарату.
– Эжени, это вы? Палату… Да, и еще… позвоните Веберу. – Он оглянулся в сторону спальни, добавил тихо: – Подготовьте все. Работать начнем сразу. Я вызвал «скорую». Несчастный случай. Да… да… все так… да… через десять минут.
Положил трубку. Постоял молча. Стол. Бутылка мятного ликера, мерзкое пойло. Две рюмки, сигареты, вместо табака лепестки роз, жуть, какой-то скверный фильм, револьвер на ковре. И здесь кровь, да нет, это все сон, господи, что за чушь в голову лезет, никакой это не сон, – и тут он сразу сообразил, вспомнил, кто за ним приехал. Смокинг с набивными плечами, напомаженные, гладкие волосы на пробор, легкий аромат духов «Шевалье д’Орсе», всю дорогу сбивавший его с толку, перстни на руках – ну конечно, это тот самый актер, над угрозами которого она так потешалась. Метко прицелился, подумал он. Вообще не целился. Захочешь, и то так не прицелишься. Так попасть можно только случайно, когда вообще стрелять не умеешь, да и не собирался.
Он вернулся в спальню. Актер стоял возле кровати на коленях. Ну конечно, на коленях. А как иначе? Он что-то говорил, лепетал, сетовал, слова так и лились…
– Встаньте, – приказал Равич.
Актер послушно встал. Машинально смахнул пыль с брюк. Теперь Равич видел его лицо. Слезы! Только этого не хватало!
– Я не хотел, месье! Клянусь вам, я не хотел в нее попасть, совсем не хотел! Это какая-то случайность, дурацкая, роковая случайность…
Равича мутило. Роковая случайность! Еще немного, и он заговорит стихами.
– Это я и так знаю. Идите вниз, встречайте «скорую».
Но этот фигляр хотел еще что-то сказать.
– Вниз идите! – рявкнул Равич. – И не отпускайте этот чертов лифт! Хотя одному Богу известно, как мы влезем в него с носилками.
– Ты поможешь мне, Равич, – пробормотала Жоан сонным голосом.
– Да, – отозвался он без всякой надежды.
– Ты здесь. Я всегда спокойна, когда ты рядом.
Все в потеках, лицо ее улыбалось. Лыбился коверный клоун, улыбалась усталая шлюха.
– Бэбе, я не хотел, – простонал актер от дверей.
– Вон отсюда! – рыкнул Равич. – Идите вниз, черт возьми!
С минуту Жоан лежала тихо. Потом приоткрыла глаза.
– Вот ведь идиот, – сказала она неожиданно ясным голосом. – Разумеется, он не хотел, баран несчастный. Порисоваться – другое дело. – Странная усмешка, почти лукавинка, промелькнула в ее глазах. – А я и не верила никогда… дразнила его… подначивала…
– Тебе нельзя разговаривать.
– Подначивала… – Глаза почти закрылись, остались щелочки. – Вот я какая, Равич… И вся моя жизнь такая же… Не хотел попасть… попал… а теперь…
Глаза закрылись. Улыбка угасла. Равич прислушивался – не стукнет ли внизу дверь?
– С носилками в лифт не войдем. Их там не положить. Разве что наклонно поставить.
– А на лестнице сможете развернуться?
Санитар вышел.
– Попробовать можно. Поднимать придется. Лучше ее пристегнуть.
Они затянули на носилках пристяжные ремни. Жоан была как бы в полусне. Иногда стонала. Санитары с носилками вышли.
– Ключи у вас есть? – спросил Равич у актера.
– У меня… нет… зачем?
– Квартиру запереть.
– У меня нет. Но где-то тут валялись.
– Найдите и заприте. – Санитары одолевали первый поворот лестницы. – Револьвер с собой заберите. Потом где-нибудь выбросите.
– Я… я должен… сдаться полиции… С повинной… Она серьезно ранена?
– Да.
В тот же миг его фиглярское лицо покрылось испариной. Он сразу весь взмок, с него текло ручьями, словно, кроме жидкости, под кожей вообще ничего нет. Ни слова не говоря, он вернулся в квартиру.
Равич шел вслед за санитарами. Свет на лестнице горел только три минуты, потом автоматически отключался. Но на каждом этаже имелась кнопка выключателя. Лестничные пролеты санитары одолевали легко, но на поворотах… Приходилось поднимать носилки над головой и над перилами. Гигантские тени метались по стенам, уродливо повторяя происходящее. «Когда я уже видел все это? Где же это было?» – вертелось в голове у Равича. И тут он вспомнил: Рашинского вот так же выносили, тогда, еще в самом начале.
Пока санитары, кряхтя и тихо переругиваясь, носилками обивали со стен штукатурку, на площадках тут и там отворялись двери. Из-за них высовывались жадные, любопытные лица; пестрые пижамы, растрепанные волосы, заспанные физиономии, халаты, ночные рубашки, ядовито-зеленые, пурпурные, с яркими цветами – все какие-то тропические раскраски.
Свет снова погас. Санитары очередной раз чертыхнулись и остановились.
– Свет!
Равич лихорадочно искал кнопку выключателя. В темноте наткнулся на чью-то жирную грудь, его обдало нечистым дыханием, что-то скользнуло по ногам. Свет вспыхнул снова. На него в упор смотрела крашеная рыжая толстуха. Жирное, обвислое лицо лоснится от ночного крема, сосиски пальцев вцепились в кокетливый, в мелкую рюшечку, ворот веселенького крепдешинового халата. Ни дать ни взять – бульдожка в кружевах.
– Умерла? – спросила она, жадно поблескивая пуговицами глаз.
– Нет.
Равич пошел дальше. Что-то истошно взвыло, зашипело у него под ногами. Пушистым комком метнулась кошка.
– Фифи! – заорала толстуха. Она присела на корточки, раскорячив жирные колени. – Фифи, девочка, господи, он на тебя наступил?
Равич спускался по лестнице. Впереди, ниже, колыхались носилки. Он видел голову Жоан, она покачивалась в такт шагам санитаров. Глаз было не разглядеть.
Последняя площадка. Опять вырубился свет. Равич кинулся вверх по лестнице снова искать кнопку. В ту же секунду загудел мотор, и, светясь в темноте, словно посланец небес, пошел вниз лифт. За золочеными прутьями решетки в открытой кабине стоял актер. Он скользил вниз, как во сне, – бесшумно, неудержимо, минуя Равича, минуя носилки. Что ж, господин актер увидел наверху лифт и решил воспользоваться. Вроде бы вполне разумно, но получилось и жутковато, и неуместно, и смешно до омерзения.
Равич поднял голову. Дрожь прошла. Руки в перчатках вроде больше не потеют. Он уже две пары сменил.
Вебер стоял напротив.
– Если хотите, Равич, давайте вызовем Марто. Он через пятнадцать минут будет. Пусть он оперирует, а вы будете ассистентом.
– Нет. Слишком поздно. Да я бы и не смог. Смотреть еще хуже, чем работать.
Равич глубоко вздохнул. Наконец он спокоен. Началась работа. Кожа. До чего белая. Да что там, кожа как кожа, сказал он себе. Кожа Жоан. Кожа как кожа.
Кровь. Кровь Жоан. Кровь как кровь. Тампон. Разорванные ткани. Тампон. Осторожно. Дальше. Раневой канал. Клочок серебристой парчи. Нитки. Дальше. Осколок кости. Дальше. Все глубже, глубже. Раневой канал…
Равич вдруг почувствовал, как пустеет в голове. Медленно выпрямился.
– Вон там, посмотрите, седьмой позвонок…
Вебер склонился над раной.
– Похоже, худо дело.
– Нет, не худо. Безнадежно. Тут уже ничего не поделаешь.
Равич смотрел на свои руки. Вот они, в резиновых перчатках, движутся, работают. Сильные руки, умелые, сколько человеческих тел они потрошили, сколько заштопали, по большей части удачно, иной раз нет, а случалось, они и вправду творили чудеса, совершая почти невозможное, один шанс из тысячи; но сейчас, здесь, когда от этого зависит все, – они бессильны.
Он ничего не может. И никто бы не смог. Тут нечего оперировать. Он молча смотрел на вскрытую алую рану. Можно и Марто вызвать. Марто скажет то же самое.
– Ничего сделать нельзя? – спросил Вебер.
– Ничего. Это только ускорит. Ослабит ее. Сами видите, где застряла пуля. Даже удалить нельзя.
– Пульс неровный, учащается, сто тридцать, – сообщила Эжени из-за экрана.
Края раны слегка поблекли, посерели, словно и их коснулось затемнение. Шприц с кофеином уже был у Равича в руках.
– Корамин! Скорее! Прекратить подачу наркоза! – Он сделал второй укол. – Пульс?
– Без изменений.
Кровь все еще с сероватым свинцовым налетом.
– Приготовьте адреналин и кислородный аппарат!
Кровь потемнела. Казалось, над ними плывут облака и отбрасывают тени. Или кто-то у окон стоит и занавески задергивает.
– Кровь! – в отчаянии простонал Равич. – Понадобится переливание крови. А я не знаю, какая у нее группа. – Снова заработал аппарат. – Ну что? Как теперь? Пульс как?
– Падает. Сто двадцать. Наполнение очень слабое.
Жизнь возвращалась.
– Теперь? Лучше?
– То же самое.
Он ждал.
– А теперь? Лучше?
– Лучше. Ровнее.
Тени растаяли. Края раны порозовели. Кровь, уже снова кровь. Кровь как кровь. Аппарат работал.
– Веки дрогнули, – сообщила Эжени.
– Не страшно. Можете выводить из наркоза. – Равич уже накладывал повязку. – Как пульс?
– Ровнее.
– А ведь на волоске было. – Вебер перевел дух.
Равич почувствовал, как отяжелели вдруг веки. Оказалось, это пот. Крупными каплями. Он выпрямился. Аппарат продолжал гудеть.
– Пусть еще работает.
Он обошел вокруг стола, остановился у изголовья. Мыслей не было. Он смотрел на аппарат и на лицо Жоан. Лицо подрагивало. Пока живое.
– У нее шок, – сказал он Веберу. – Вот проба крови. Надо отослать на анализ. Донорскую кровь где можно получить?
– В американском госпитале.
– Хорошо. Попытаться надо. Помочь не поможет. Только продлит. – Он все еще смотрел на аппарат. – Полицию мы обязаны известить?
– Да, – подтвердил Вебер. – Я обязан. По идее. Они пришлют двоих следователей, те будут вас допрашивать. Вам это нужно?
– Нет.
– Хорошо. С этим можно подождать и до обеда.
– Достаточно, Эжени, – сказал Равич. – Выключайте.
Лоб уже не мертвый. Кожа слегка порозовела. Пульс ровный, хотя и слабый, но прослушивается отчетливо.