Что, собственно, и произошло. Почему дух не появлялся в последнее время? Проконсулу казалось, что жизнь стала безмятежной, он замедлился, расслабился и вот – гром среди ясного неба. Так почему этот лежебока спал? Почему не подсказывал хозяину правильных действий? Обиделся. Надулся. Замолчал.
Когда? Как?
От догадки проконсул даже дернул поводья лошади. Конь встал в свечку, но командующий привычно привел животное к повиновению. У него еще крепкая рука. Напрасно Валерий Друз всполошился. Решил, видно, что лошадь проконсула наступила на острый камень. Хотел поймать за поводья. Авл сам. На такое он еще способен!
С благодарностью кивнул другу и снова впал в оцепенение. Ушел в себя.
Нетрудно понять, что задело лара. Хозяин слишком близко подошел к жителям катакомб, к тем, кто исповедовал Невидимого Бога. Эти оборванцы пришли в Вечный Город из пустынь Иордалиды, с берегов бездыханного соленого озера, и вели рассказ о бескровных жертвах: ибо все жертвы бессмысленны, раз божество, сотворившее мир, само принесло Себя в жертву, чтобы люди освободились от вечно возвращающегося им воздаяния. Только покайтесь, признайте вину, скажите, что согрешили.
Через гордость. Через стыд. Трудно. Почти невозможно. Для Авла, во всяком случае. И про лара говорить? Что он столько лет кормил в себе зверя и пользовался им? Говорить, на какие мерзости тот его подбивал? Ронять себя?
Как они вообще ведут свою проповедь? Ведь нищие, живут по подвалам, спят на одних скамьях с уличными девками, бродягами и землекопами. Но, о чудо! Куда бы ни пришли, у них – сирых и убогих – оказывается множество высокопоставленных покровителей вроде него, которые сами бы никогда не решились примкнуть к поклонникам Невидимого, однако душа болит, значит, полна сочувствия к этой детской, наивной проповеди.
У проконсула просто мед потек по ранам. Стала отваливаться короста. И лар взбесился. Замолчал. «Поживи-ка без меня. Я твое божество. Я тебя сто раз вытягивал из бед. Не изменяй мне».
Вот, оказывается, в чем дело! Авл давно подозревал жителей катакомб. Подгадили! Испортили все. А он-то их жалел! Огнем надо было выжечь всю эту дрянь из подземелий! Чтобы вперед неповадно было!
Его ли это мысли? Или то, что внушает лар? Как теперь разделить, если всю жизнь прожил с таким подселенцем? Можно ли самого себя выпутать из смертельных объятий? Через сито, что ли, душу просеивать? Это, свое, – так-сяк. Это, змеиное, – однозначно злое.
Проконсул и сам не заметил, как дошли до берегов Секвены. Лазутчики из литенов, ребята Дождя, доложили, что путь свободен. Только после них на прибрежные луга четкими порядками выступило остальное войско, намереваясь строить лагерь, ибо наводить мосты – дело времени. Авл приказал коннице пустить лошадей пастись, а всадникам, какими бы белоручками те ни были, помочь пехоте. Работы в ближайшие дни будет много.
Друз и молодые легаты распоряжались очень умело. Ему, как командующему, вообще оставалось только отдавать общие приказы. Мартелл вспомнил, что в молодости у него плохо получалось отделять другим часть своих полномочий – все норовил сделать сам. Пока отец Папеи, его добрый гений, не сказал однажды, что вечно бегая по постам или проверяя доставку продовольствия, Авл роняет себя как начальника. Проверять надо тех, кому сначала доверил за чем-то проследить, за что-то ответить. Причем негласно. Незаметно. Потому что чужому глазу никто не рад: всегда найдутся недочеты. А ругать ближних людей следует наедине, никого не теша своим недовольством. Из твоего раздражения сделают выводы, а подчиненные не должны знать, что у командира на уме.
«Говори как можно меньше, – внушал тесть. – Не маши руками. Жесты оставь при себе». Легко сказать, когда у Авла такой яростный, такой прямой характер! «Учись». Он научился, и теперь, отмечая недочеты в построении лагеря и в размещении войск, не торопился ругать ни префектов, ни легатов. У них ведь были свои резоны сделать так, а не иначе. На докладе выслушает, и отдаст приказ переменить, если надо.
Лагерь встал. Вкопались в землю. Для командующего разбили новую палатку. А он, помахивая длинным алым плащом, прошел к ней по дощатым мостовым – единственному, что приказал сделать, – вдруг дождь, в грязи потонем.
Валерий Друз доложил, что лазутчики видели за лесистым взгорьем, как по дороге к берегу Секвены тянутся бесконечные вереницы паломников. Все они идут в святилище богини, которое расположено в излучине реки. Там есть деревянный храм, больше похожий на амбар. Из него жрецы каждый день выводят лодку со статуей богини-утешительницы и возят ее по реке, благословляя воду.
Вскоре показалась и сама ладья – длинная, с лебединой головой на носу, от которой к бортам спускались гирлянды цветов. Со стороны выглядело, будто лебедя взнуздали.
Авл распорядился задержать ладью. Местные не осмелятся напасть, будут знать, что и жрецы, и их деревянный кумир у врагов. Чужаки смогут в любую минуту сжечь колоду с подобием человеческого лица – она для них не имеет цены.
Как Мартелл и ожидал, жрецы даже не попытались сопротивляться. Под конвоем легионеров, направленных на перехват в двух лодках, они причалили свою долбленку к берегу и жались к деревянному кумиру, будто охраняя его.
Проконсул вышел посмотреть на Секвену, вернее на ее неумелое, плохо обтесанное изображение, которое приводило дикарей в такой восторг. У богини была костяная голова, совершенно черная от времени. Ниже шло воображаемое тело из колоды, укутанное красной тканью, увешенное множеством ожерелий и блях – приношениями богатых, но бесплодных женщин, моливших о потомстве.
Сколотая бронзовыми фибулами пелена обвивала бочкообразное туловище, не скрывая отвратительных подробностей – обвислая до пояса грудь, вывороченный пупок на громадном беременном животе, слоновий зад. Так могла выглядеть немолодая, много раз рожавшая баба. Авл глянул ей в костяное лицо и испытал мгновенное, ничем не объяснимое желание. Взмок от макушки до самых пят.
«Я болен, – сказал себе проконсул. – Рехнулся». Не могло же его тянуть к деревяшке! Однако тянуло. Он еле выдержал, чтобы не накинуться на колоду и не поискать в ней отверстия. Черная, скручивающая душу в жгут, похоть охватила его. Авл протянул руку и рванул красную ткань, обнажив темное дерево с едва наведенными долотом подробностями. Чего тут желать? Тем не менее, его трясло.
Жрецы переглянулись между собой, довольные тем впечатлением, которое кумир произвел на вражеского командующего. Они стали одевать свое божество, закрывая его бесформенное деревянное тело.
Авл не мог бы сказать, что с ним, пока не осознал: к Секвене потянуло не его, а лара. Одна тварь желала другую. Вот и все.
В ту же ночь ему пригрезилось, будто он тонет в дубовой колоде, как в черном тягучем меду. Она оказалась мягкой и податливой внутри, но скользкой и холодной. К тому же двигалась. Авл понял, что вместо дерева вокруг него плотно переплелись болотные гадюки, свившись в колоссальный клубок.
Он испытал одновременно страх с гадливостью пополам и невероятный восторг, точно ему самому хотелось слиться с этим клубком, стать его частью. Мартелл понял, что его человеческое «я» парализовано ужасом и отвращением. А лар исходит противоестественным удовольствием.
Усилием воли Авл заставил себя проснуться. Да, умел и так. Хочешь идти вверх, научись собой управлять. Проконсул сел на кровати и долго смотрел в темноту. «Я болен, – повторил он недавнюю мысль. – Рехнулся. Путаю себя и…» Признать лара чужим, желать от него освободиться, было невозможно. Но в эту секунду, ощущая на коже елозящих гадюк, Секутор смог.
Глава 5Лесные жители
«На краю света нет ни земли, ни воды, ни неба, ни деревьев, а только вещество, сгустившееся из всех элементов».
– Зачем тебе статуя Секвены? – Валерий всегда задавался очевидными вопросами. Это уже не раздражало проконсула.
– Мне нужны лодки. Все имеющиеся у местных средства переправы. – Вполне разумное объяснение. – Река неспокойная. Она не позволит навести наплавные мосты. Хотелось бы перевезти людей без потерь. А у нас еще лошади, провиант, поклажа, лагерные конструкции.
– Конфискуем лодки, – пожал плечами Друз. – Или, на твой взгляд, не хватит? Видел же, как мало опидумов по дороге.
– Сами отдадут.
Легат снова выразительно пожал плечами. После сражения у Лимеса? Сами?
Авл кивнул.
– Я собираюсь принести дары духу их реки. Для этого и понадобился идол.
«Да ты же сам собой не владел, едва его увидел!» От Валерия ничего нельзя было скрыть. Тот неотступно следил за другом, держал проконсула в поле зрения. Авл бы мог поклясться, что, стоит ему повернуть голову, и старый заместитель повернется туда же, чтобы первым заметить угрозу и предотвратить.
– Я что, магнит проглотил?
Вопрос не требовал ответа. Они уже лет двадцать посмеивались друг над другом. Проконсул твердо решил принести оружие в жертву Секвене. Его самого поражало, как он умеет рационально объяснить свои самые неожиданные идеи. И люди верят. Полагаются на него. А он – сам без понятия, куда их ведет.
По совести говоря, Мартелл просто хотел избавиться от внимания страшных существ, которые взялись мучить его в самый неподходящий момент. Ради этого был готов утопить все оружие галлотов, взятое у Лимеса, и предать их поголовно нестерпимой участи хранителей чужих хворей. Пусть их же боги с ними и разбираются!
На другой день телеги с исковерканной бронзовой рухлядью в сопровождении пышного конвоя отправились к излучине реки. Авл ехал с декурией[16], их пурпурные плюмажи резко выделялись на фоне пустого серо-голубого неба. В здешних местах иного не бывает. Они еще считают это цветом! Жарким апрельским днем! Хорошей погодой!
Командующий двигался впереди колонны, в сопровождении легатов, и сохранял равнодушный вид: будто ему и дела нет до похотливой деревяшки с костяным лицом.