– Тридцать сестерциев и раздевайся, – равнодушно сплюнул Фламм. Каждое его движение говорило: я хорош, но не затягивай время.
– Я уже заплатила твоему ланисте, – поддразнила Папея.
– То ланисте, а то мне, – обиделся ее непонятливости боец. – А если много, то пусть ланиста тебя и…
– Успокойся, – Папея подняла руку. – Я здесь не для того, чтобы тебя иметь.
«Она – меня! Слышали?!» – было написано на его простоватом лице с пронзительно голубыми глазами.
– Я хочу предложить тебе денег. Во много раз больше, чем ты сейчас назвал. Пятьсот сестерциев устроит?
Смотря для чего. Флам как стоял, так и сел на скамью. Таких денег он не видел, но, судя по реакции, боялся увидеть. «Во что-то опасное меня втянешь», – думал он, разглядывая Папею куда внимательнее, чем прежде.
– Пятьсот сестерциев! За что? Я слона должен убить? Или с голыми руками напасть на пиратскую триеру? Предупреждаю, милая…
– Меня зовут Папея Магна, супруга Авла Мартелла, – заявила она.
Против чаяния, имя ее мужа не произвело на бойца никакого впечатления. Как быстро все забывается! А может, он и не знал никогда? Принадлежал к тому пласту жизни, где людям все равно, кто ими правит – в любом случае тяжело и плохо.
– У тебя ведь завтра Рудис, последняя схватка? Тебе должны вручить деревянный меч. Тебя уже можно именовать рудиарием[24]?
На лице Фламма застыл испуг: сглазит, вот-вот сглазит, проклятая ведьма!
– Умоляю, нет. Я ведь еще не победил!
«Какие варвары суеверные!»
– А есть сомнения? – Папея насмешливо подняла брови. – Кажется, ты лихо гонял по двору трех «врагов».
– Могу и четырех, – Фламм взял себя в руки. – Но все же я димарх[25], сражаюсь без доспехов, всякий может зацепить.
– Если ты победишь, тебя опояшут деревянным мечом?
– Надеюсь.
– А дальше что?
– Останусь тренером у ланисты. Куда мне идти? Мою семью всю вырезали. Да и не хотел бы я так больше жить, как мои сородичи. Посмотришь вот так мир, многое меняется.
– А где бы ты хотел жить?
– На Сицилии. Там море. И маленькие городки под вулканом. Стабии мне понравились. Была там одна вдова…
Фламм вспомнил, как его ланиста гастролировал с бойцами. К нему, лучшему, пришла молодая вдова булочника, сказала, что очень тоскует, не может справиться с собой, и предложила заплатить медовыми лепешками. Его до сих пор разбирал смех. Но вдову он вспоминал с каким-то отрадным чувством. Добрая была. Его жалела. Да и он сам еще не так заскоруз сердцем. Были бы деньги – кое-что он сам накопил – поехал бы к ней…
– Давно вышла замуж твоя вдова, – отрезала Папея.
– За сестерции баба найдется, – столь же резко бросил Фламм. – Значит, говоришь, пять сотен. Так что я должен сделать?
– Завтра, когда тебя опояшут деревянным мечом…
– Если опояшут.
– Если опояшут, – согласилась Папея, – ты громко провозгласишь, что посвящаешь свою победы, не только эту, но и прошлые, сколько их там у тебя?
– Десять. Да еще в прошлый раз десять, – шмыгнул носом Фламм.
– Это двадцать. Я поняла. – Папея снова деловито кивнула. – Интересно, как тебя обманули, что ты два круга выходил на поединки? Ведь положено пережить только десять боев.
Фламм почесал затылок всей пятерней. Было видно, что он и сам не знает. Ну, обвели рубаку вокруг пальца. Что сказать?
Папея настойчиво продолжала:
– Так вот, ты посвятишь все свои победы проконсулу Авлу Мартеллу и его победам в Болотных Землях. Понял?
Фламм почесал нос: в его мозгу сложилась неожиданная мозаика. Эта женщина захотела поздравить мужа. Потому отвергла близость. Любит своего этого, как его… Такие деньги платит. Стой! Неувязка. А он не будет против растраты семейного богатства?
– Это не твои заботы, – досадливо осадила его матрона. – Нужно только, чтобы, когда народ начнет кричать: «Триумф! Триумф!» – ты вскинул меч и поддержал их.
Она прикрыла глаза и представила эту картину: отлично задумано, народ начнет требовать триумфа, Сенат – волноваться в пользу старого проконсула, Цыцера – против него. И обе стороны прибегать к ее семье – то есть к ней самой.
Власть даруется богами. В ее случае – богами нижнего мира. С тех пор как Папея, молоденькая и глупая, посетила ведьму в лавке, она многое узнала. Темные искусства тягучи, как мед земли. Ей отвечали духи тяжелого полета. Те, для которых воздух густ, как патока: даже взмахивая крыльями, они испытывают боль. Но с ними можно договориться – жертвенная кровь облегчает их страдания. Делает расторопными.
Почему ни с Цыцерой, ни с Фламомм женщина не прибегла к их помощи? Первый закон – все, что можно сделать без магии, делай сама. За каждый шаг придется платить. И не деньгами. Будь скупа. Скупыми станут и последствия.
Это не доморощенная магия для матрон! Теперь каждая хозяйка творит ритуал, прежде чем сходить на рынок, или проводить сына в армию. И не чтобы вернулся, а чтобы поскорее забрали, потому что при нем ей пятьдесят лет, а без него – тридцать с небольшим. Вот и вся наука.
Как Папею когда-то ругала мать, почтенная Сцилла Сабина Ливия за то, что дочка пошла к колдунье. «Не знаешь, как мужа привязать! Спросила бы. Все так делают». И безопасно, и надежно. В красное сладкое вино капай своей женской крови. Немного, а то почувствует. Одна рубиновая капля на амфору – даже и в белом незаметно. Запиши на восковой табличке, что при этом шептать.
Вышло как-то криво. Авл хотел все вокруг и ее в том числе. Минутами его слюнявая нежность – это после пары рабынь – доводила жену до исступления. Спасибо родной матери! Постаралась! Уж лучше к ведьме.
Сцилла Ливия отличилась и во второй раз. Когда у Папеи закончилась женственность, она явилась в дом зятя послушать жалобы на пробивающий пот и мигрени, похлопала дочку по плечу и изрекла: «Теперь о главном». Отсутствие женской крови у Папеи не означало конца. «У тебя две девочки». На удивленный и негодующий взгляд жены проконсула, только развела руками: «Надо же его привязать к порогу». А то ни подарков после триумфов, ни вообще явления под родной кров не жди.
«А разве отец…»
«Все так делают, – повторила Сцилла. – Его тянуло к твоей старшей сестре. Но и с тобой раз было, разве ты не помнишь?»
Честно говоря, Папея предпочитала думать, что ей приснилось – маленькая была… Слишком почитала отца.
«Так это не во сне…»
Мать взглядом заставила ее молчать.
«Разве он плохо позаботился о тебе? Неудачно выдал замуж? Ты недовольна?»
О, она была очень довольна! Особенно теперь, когда все узнала! Так вот почему старшая сестра Корнелия сторонится семьи?
«Имей в виду, – продолжала Сцилла, – он озвереет. Твоя кровь для него чужая, берет медленно, не сразу. А кровь дочерей наполовину его собственная. Глазом не успеешь моргнуть, как его понесет. Не остановишь. Он у тебя крупный, все на своем пути своротит…»
Да не собиралась она! Какое нечестье! Ничего подобного самой и в голову бы не пришло… до тех пор, пока Мартелл не завел для своей шлюхи – гетеры Лии Кальпурнии – виллу на берегу Тиброны и почти не переехал туда. Нет, домой возвращался, но все реже и реже.
Надо его привязать к порогу, вспоминала Папея слова матери. Противилась, сомневалась. Потом села, обратилась к духам предков и приняла решение.
Капли женской крови Целлы растворились в вине. Вечером отец сел ужинать. Девушка накрывала на стол. На рабынь даже не взглянул, а вот 15-летнюю дочку смутил попыткой приобнять за талию. Тяжело задышал, потом встал. Папея действительно глазом не успела моргнуть, как Авл понесся за их старшей через атриум, сметая на своем пути кадки с ранней рассадой.
Перепуганная Целла захлопнулась в своей комнате. Не соображая, что делает, Авл ломился в дверь, умолял пустить, сулил сокровища, говорил непристойные, нежные слова. А сам налегал на доски. В нем бесновался лар, словно обретший невиданную силу.
Хвала богам, просветление мелькнуло в голове, как белая молния. Проконсул в ужасе отпрянул от двери. Побежал к фонтану. Сунул в него голову, нет, весь сел, с туникой и сандалиями. Орал дурным голосом. Еле добрался до конюшни. Велел рабам прикрутить его за руки к деннику и поливать холодной водой. А если не уймется, бить вожжами.
От холода и боли опомнился. Проклял себя. Во всем привычно обвинил лара. И первый раз в жизни вступил с ним в переговоры. «Не смей трогать моих дочерей». – «А то что? Я управляю твоим телом». – «Я заколю себя мечом. И никакого тела у тебя не будет». Не пустая угроза. Лар знал, что Мартелл на это способен. Он рассматривает себя как колодец, тюрьму, в которой даймон скрыт и погребен. Не может причинить другим особого вреда. Если стены тюрьмы рухнули, а воли Авла осталось еще хоть на один вздох, он лучше убьет себя и оставит лара запертым в мертвой плоти.
Злодею пришлось уняться. Но с этого дня лар стал искать, в кого бы ему перейти. Нужен носитель послабее, тот, кто стазу подчинится влиянию подселенца.
Нечего и говорить, что Целла теперь обходила отца и всячески старалась не показываться ему на глаза. Но намек Папеи проконсул понял – будь дома, и с тобой ничего не случится. С некоторых пор он начал ее подозревать в темных искусствах. И даже в сговоре с его ларом. Но ничего не мог поделать.
Сама же Папея, хоть и натерпелась страху, но осталась довольна: визиты мужа в домик на берегу Тиброны почти прекратились. Пусть, как прежде, имеет рабынь под родным кровом.
Теперь ее беспокоила нечаянная девка Юния Терция, встреченная мужем неизвестно где. «Горлица, говорите», – шептала она, спускаясь по ступеням в подвальный этаж, где располагался кулумбарий – место родового упокоения. На полках вдоль стен стояли золотые урны с прахом. Сосуды были закрыты от глаз белыми восковыми масками покойных.
Все необходимое для ритуала Папея взяла с собой. И воск, и блюдо с углем, и «кумские» свитки. Посещая Помпона, она невзначай выманила подарок родителей Юнии времен с