– Есть возможность заставить их дать нам общее сражение? Не разбежаться в разные стороны и не заставить нас вылавливать их по лесам?
Будете смеяться, но девку из ворон звали Карра. Она как-то не уползла на кухню, а вернулась обратно, зацепившись за край его шатра. Оказалось, что знает пару фраз по-лацийски, где-то нахваталась галлотских слов – полезна.
Теперь каждую ночь приходила к нему, распуская по лагерю слухи о неутомимости и изобретательности проконсула. Он не гнал. Впрочем, и не поощрял. Ей надо, пусть сама старается над почти бездыханным героем. Для него жаркие деньки миновали. Будет лежать, ничего не делать и наблюдать из-под полуопущенных век, как она выеживается. Другого слова не подберешь. Но он свое отработал еще центурионом, потом трибуном, ну легатом еще подрыгивался, хотя уже капризничал, требовал шустрых. Чтобы все сами.
Карра могла, и высекала огонь из кресала, и прыгала верхом, и предлагала разное. Молодец. Хвалю за смекалку.
После того, как преторы со стены удалились, а его новые легаты потолкли воду в ступе, так ничего дельного не предложив, и тоже покинули командующего, дикарка выползла из-за своего полога и сообщила ему на ломаном лацийском:
– Моя слышать, что говорить. Моя знать, как надо. – Потом перешла на свой диалект и уже дельно изложила план. У галлотов есть в лесу идол бога зверей Цернунн, все племена его очень почитают, получают предсказания. Если похитить идола, то племена дадут общее сражение, чтобы его отбить.
Светлая мысль. Проконсул бы даже похвалил девку, если бы не захотел сразу залить ей в уши воск, чтобы не подслушивала. В собственном шатре – шпион! Плохо дело.
И тут выяснилось, что Карра вовсе не из Ворон. Она родилась в клане Близнецов Медведя, которого по понятным причинам не было среди горных варваров, шедших в Болотные Земли – Вороны их вырезали. А женщин взяли себе. Поэтому, когда люди Мартелла, в свою очередь, вырезали Воронов, Карра ликовала. А проконсул, благословивший такую расправу, стал для нее героем. Темная ж баба, что взять?
Выходило, что ее имя никак не связано с воронами. Но Авл оставил за собой право дразниться. Уж очень смешно получалось. Жаль только, Карра шуток не понимала и всегда, даже прыгая на нем, оставалась неподдельно серьезной, точно священнодействовала.
– Литены – лучшие следопыты. К тому же живут в предгорьях, лес для них родной, – обронила она.
Добывать идол Цернунна послали именно литенов. Пусть покажут, на что способны.
Дикари показали.
Не подвели. Очень уж хотели выделиться перед ним из толпы сородичей. Ушли в направлении ближайшего леса, блуждали там неделю, их уже похоронили – ну, поймали галлоты смельчаков – и стали готовить ардуэнов. Вождь камнеедов два раза приходил к палатке проконсула: мол, возьмите моих людей.
Как вдруг первая партия объявилась. Утром у ворот лагеря заиграли рожки стражи, своих литены вызвали птичьими трелями. Оказалось, разведчики тащили идола, а тот возьми и окажись каменным – просто плоский монолит, весь испещренный надписями и сверху накрытый оленьим черепом с ветвистыми рогами. Ну, череп они сняли и несли отдельно, а с каменным блоком попотели.
Авл уже не стал спрашивать, как добрались, как сняли охрану? Много ли галлотов положили? Чтобы выковырять из земли вековечный валун, нужна недюжинная сила, нужны кураж, желание прославиться. А еще пуще – нужен покой: вдруг кто-то помешает. Значит, и без вопросов ясно: убили всех, кто встретился. Очистили лес и окрестности от дозорных, охраны и самих жрецов.
Проконсула беспокоил только один вопрос: как отряд дикарей на обратном пути миновал стену самого Лимеса? Почему не протрубили перед воротами: разведчики возвращаются?
Далеко идти. До ворот – это ж еще путь с камнем. Решили напрямик, втащили валун на вал, а с другой стороны тот сам покатился вниз. Вот какие они молодцы! Ждут похвалы.
А дозорные?
Какие дозорные?
Те, что должны ходить по гребню стены.
Ах, эти…
Больше всего Авл боялся, что они их убили. За такое полагалась смерть, а литены ждали награды. Слава богам! Дозорных они просто связали – свои все-таки. Проконсул вздохнул: ну, молодцы! Теперь молодцы. На лице старшего в отряде следопытов – имя ему Остановившийся Дождь – было написано: «Что ж мы, без понятия?» Хороший парень. Хвалю. Выделяю.
Командующий ушел вглубь палатки, за матерчатую стену, открыл свой личный сундучок с деньгами и отсыпал каждому по 10 сестерциев серебра. А Дождю – 12-ть, потому что понимал: лидера нужно поощрять, к тому же будет у него среди литенов свой человек, которого всегда можно противопоставить их вождю.
Теперь сам камень. Мартелл было хотел, чтобы его бросили перед шатром командующего на площадке. Но трибуны посчитали это дурным знаком, к тому же соседство идола с аквилами было оскорбительно для знамен легионов.
Поэтому валуну, как живому существу, отвели особую палатку, куда его втащили, а тот просто промял под собой землю и ну в нее врастать, словно веки вечные здесь лежал. На лицах легионеров застыло выражение брезгливости: дурная и темная находка, лучше бы ее здесь не было. Пришлось ставить совместный караул из солдат и варваров-горцев, те сами темны и дики, давно привыкли.
Череп с рогами все-таки внесли в его шатер и бросили у входа – обезглавленное чудовище у ног проконсула – красивый символ. Правда, легаты шарахались от рогов, ну да невелик испуг!
Странно только, что Карра, ворча, убралась спать на кухню – заявила, что боится оставаться на ночь под одним кровом с древним богом, который явно разгневан.
Боится? Под его-то защитой? Так низко проконсул себя не ценил. Трястись от детских страшных сказок, бабьих россказней? Ну, дух, ну леса, ну с рогами! Не его ли, Авла, меч должен быть единственным законом под этим пологом?
Очень рассердившись, проконсул заснул один, хотя и одиночество отрадно – никто от него ничего не хочет.
Холод, внезапно охвативший среди ночи, показался каким-то не в меру зимним. Словно среди отрадной весенней темноты вдруг ударили заморозки. Или сырая прель леса своей погребной затхлой стылостью повеяла на походное ложе Мартелла. Он заворочался и попытался плотнее закутаться в одеяло. Последнее оказалось на месте – не упало, не сбилось в ногах. Но холод не отступал.
Вместе с ним пришел прямо-таки парализующий страх – без причины, лишенный источника, необъяснимый, он точно поднимался из глубины собственной души и находил подкрепление вовне – холод был и изнутри, и снаружи. Должно быть, так чувствуют себя мертвецы. Если мертвецы вообще хоть что-то чувствуют. Они остыли сами, но вокруг них – и снизу, и сверху – сырая земля.
Вот каким – набитым землей – ощутил себя Авл. Словно все его кости сгнили, а сверху остался только траченный гнилью мешок человеческой кожи, в который попали падаль и разложившаяся трава. Еще проконсул запомнил запах прелых листьев – сырого ковра, расстеленного в лесу. Именно этот запах заставил его повернуть голову в ту сторону, откуда тот шел наиболее явственно.
И вот там, на фоне стены шатра, светлой от одного из горевших на улице костров, проконсул увидел тень. Громадную, раза в полтора выше, чем обычный человек. Сначала он не понял, что с тенью не так. У нее были и руки, и ноги, и торс. Но не было головы. То есть совсем – на месте плеч торчал бугорок шеи, но ни черепа, ни чего-то похожего на кочан.
Тень точно что-то искала, шарила по земле руками. Склонялась, шла, как будто ее тянуло прямо к палатке командующего. Наконец, скользнула внутрь и распрямилась на пороге. Если бы у тени была голова, то она уперлась бы в поперечную балку, так высок был гость. Казалось, именно в матерчатой прихожей тень нашла что-то важное. Точно наткнулась на ощупь. Торжествующий вздох, который она издала, поколебал и палатку, и воздух вокруг нее и, казалось, весь лагерь.
А потом тень взгромоздила на свои широченные покатые плечи череп с рогами, валявшийся у проконсула возле входа и попираемый ногами без всякого почтения. Днем он вовсе не казался страшным. Желтые, отполированные временем костяшки. Но ночью, в сполохах костра за тканой стеной, на плечах у чудовища, он обрел жизнь – противоестественное, но реальное существование. Сросся с темной громадой. Теперь проконсул знал, что за гость пожаловал к нему.
Гость? Тот вел себя, как хозяин. Не прятался. Не крался. Напротив, надвигался на лежащего без движения Авла. Тот не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Не мог даже вздохнуть.
Ужас первой ночи на марше повторился. Грудь сжало тисками, как будто на проконсула был надет тяжелый панцирь и невероятно жал. Чужой, узкий. Дышать нельзя. Змеи-волосы горгоны оплетают ребра, сдавливают их, проскальзывают внутрь, до самого сердца.
Тем временем тень Цернунна надвинулась на Мартелла и наклонилась над изголовьем. Запах прели стал совсем невыносим, смешавшись со сладковатым ароматом гниения плоти и тяжелой звериной вонью, которая стоит в спертом воздухе на нижних этажах цирка, где держат хищников, прежде чем выпустить их на арену. И в таких местах он тоже бывал.
Плох консул, который не спускался на самое дно – в трактиры, портовые публичные дома, казармы, не бывал на собраниях катамитов, не оставался на пирах до оргий и не щекотал горло павлиньим пером, чтобы, очистив желудок, снова набить его подгнившей рыбой из Сидона. Плох, плох, очень плох… Но не хуже, чем теперь. Даже языком не в силах ворочать. Точно разбил удар.
Еще секунда, и тень сожрет его. Авл почувствовал, что всем своим большим грузным телом впечатался в походное ложе, ощущая, как прогибаются под ним широкие ремни. Если бы они только могли прогнуться до пола!
Захотелось стать маленьким-маленьким, сжаться в комочек. Мартелл вновь почувствовал себя ребенком. Что-то в нем самом отвечало Цернунну, тьма притягивала тьму. В этот миг он точно знал, что поселившийся в нем когда-то мрак – вовсе не защита от мрака внешнего. Они тянутся друг к другу, хотят соединиться, а для этого рвут его на части, просто выворачивают наизнанку, так что грудная клетка вот-вот разойдется и выпустит то, что спрятано в ней, глубоко-глубоко.