М-да, почти мировой рекорд! Метнулся, аж теплый ветерок по комнате загулял. Двадцать секунд, и все на столе, а ганс снова застывает в положении «Чего изволите?». От лицезрения этой картины меня отвлекает Анатоль.
– Денис, я с бойцами по пакгаузам прошелся. Снарядов нашли три десятка ящиков, консервы для железного пайка, ну да нам, скорее всего, ни то, ни то не пригодится. А вот немного сена для наших лошадок и патроны приказал погрузить в сани.
– Добро, если надо будет, пешком пройдемся, чай, не бояре…
Разговор прерывает появление нового персонажа. В сопровождении одного из бойцов в конторе появляется старый седой еврей в драном, таком же старом, как и он, пальто и в чем-то отдаленно напоминающем треух. Мельком глянув на жующих, он сдергивает шапку с головы, одновременно низко кланяясь, и обращается сразу к нам обоим, не сумев выделить самого большого начальника.
– Здгавствуйте, господа офицегы… Меня зовут Шмуль Нахамсон, и таки я являюсь стагостой етого местечка.
– Здравствуйте, почтенный. Чем обязаны визиту? – Дольский, несмотря на некоторый комизм ситуации, полностью серьезен. – Что-то случилось?
– Господин офицег, слава Всевышнему, нет. Но мы очень опасаемся, что может случиться…
– Проходите сюда, садитесь, отдохните с дороги. – Оборачиваюсь к немцу. – Stuhl![3]
Тот со всей поспешностью, на какую способен, ставит поёрзанный венский стул перед удивленным до невозможности стариком. Несколько секунд на раздумье, потом осторожность старого еврея берет верх.
– Господин офицег, я очень благодаген, но лучше я постою… Таки я только хотел попгосить господ офицегов, чтобы ваши смелые солдаты не забигали у нас последнее. Эта зима была очень суговой, и, несмотгя на то, что некотогые люди умегли на тяжелой габоте, еды осталось очень немного…
– Не понял, кто-то из наших пошел по домам?
– Нет, что вы, господин офицег! – Старик взволнованно выставляет перед собой морщинистые руки. – Я таки хотел пгосить, чтобы етого не случилось!
– Виноватый, вашбродь… – подает голос уже наевшийся Феськин. – Оне тож на узкоколейке работали. Да и германцы всех ихних баб снасильничали…
– Да, гегманские солдаты очень плохо обходились с нашими женщинами… – Староста печально качает головой. – Нескольких даже убили за то, что они не хотели…
Ну, ни фига себе в сказку попали!.. Анатоль с полувзгляда понимает невысказанное и одобрительно кивает.
– Вот что, почтенный… Как представитель русского командования разрешаю забрать все продовольствие, оставшееся на складе. И сено для скота – тоже, если он остался. Мы сейчас загрузим несколько саней и отвезем консервы в деревню. Надеюсь, вы сможете справедливо распределить продукты среди людей?
Старик от услышанного превращается в соляной столб, затем пытается бухнуться на колени, чего мы ему, конечно, не позволяем, и в состоянии обалдения удаляется нести «благую весть» своим соплеменникам. А я, достав папиросу, пытаюсь задуматься о смысле бытия, но мое внимание снова привлекает унтер Феськин.
– Вашбродь, дозвольте обратиться!.. А чегой будет с германцами?.. Ну, которых ваши возле барака спутали?..
– Пока еще не решил… Курить хочешь? На, бери на всех, – протягиваю ему портсигар, заметив жадный взгляд и то, как он втягивает в себя воздух.
– Благодарствуем, вашбродь!.. – Бедолага бережно вытягивает четыре папиросины и продолжает: – Есть там фельдфебель, толстый кабан такой… Старшой у них… Отдайте эту сволочь нам, а, вашбродь? Христом Богом молим!..
– И что вы с ним делать будете?
– А то же, што и он с нами делал! Во, гляньте! – Феськин поворачивается ко мне спиной, задирая вверх остатки гимнастерки… Ох-х! Твою ж мать!.. На спине нет живого места, сплошные багрово-синие рубцы с черными струпьями запекшейся крови. И давние, почти затянувшиеся, и новые, еще вчера, наверное, кровоточившие. Ну, с-суки!.. Михалыч, оторвавшись от окна, тоже смотрит на исполосованную кожу, затем подходит и очень тихо, чтобы никто больше не услышал, шепчет мне почти на ухо:
– Денис, не как командира, как брата прошу… Разреши… Не можно такое спускать…
Можно подумать, что я – против! Только добавим пару штрихов к общей картине.
– Вам не отдам. Вы его в два удара прибьете. Вот посмотреть – пожалуйста. Михалыч, выпиши этой сволоте тридцать горячих, только так, чтобы от первого до последнего удара он все прочувствовал. А вам, братцы надо еще прибарахлиться. Надеюсь, не обидитесь, если предложу переодеться в германское на время?..
Пленные зольдатены, если, конечно, после всех их подвигов к ним применимо это слово, стоят по стойке «смирно» возле столбов. С нарушением формы одежды, потому как сапоги и шинели нашли новых хозяев. И смотрят испуганными глазами на свое начальство, которое только что привязали к столбу спиной вперед. Митяев показывает мне найденную плетку.
– Со знанием дела соорудили, даже пуля вплетена. Не нагайка, конечно, но такой и с одного удара убить можно.
– Михалыч, мы же договорились – тридцать и не меньше.
Видно, ганс немного знает русский язык, потому что начинает что-то мычать сквозь кляп. Или просто почуял, чем всё должно закончиться. Феськин, стоящий рядом, буквально выплевывает ему в лицо:
– Што, гнида, мычишь?! А как над нами измывался, сволочь?.. Вашбродь, ну дозвольте хочь по разу!..
Егорка притаскивает ведро с водой, наверное, чтобы приводить в чувство фельдфебеля, и одним движением ножа распускает китель на спине на две половинки. По штанам немца расползается вниз мокрое пятно…
– Хорошо. Михалыч, дай им «инструмент».
После восьмого удара мычание затихает, и, пока тушку приводят в чувство, один из освобожденных бойцов вдруг выхватывает плеть из руки товарища и, подскочив к стоящим гансам, со всего маха крест-накрест хлещет одного из них по лицу. Немец с жалобным воплем рушится в снег, разбрызгивая красные капли, а мститель пытается затоптать лежащего с диким криком:
– Ты, сука подлая, не забыл, как дружка мово Кольку кончил?..
Бойцы, стоявшие поблизости, моментально оттаскивают его от жертвы. Солдат, пытаясь освободиться из их рук, бьется в припадке и с ненавистью кричит:
– Колька, он слабый был, еле ноги двигал… Не мог землю мерзлую копать, свалился… А ентот ему рот землей набил и на шею сапогом… Шоб той задохся… Да не сразу, нажмет, потым отпустит, потым снова…
– Так, эту сволочь – к столбу!.. И отдайте Феськину плетку!..
Остальных пленных загнали в тот же сарай, где они держали наших солдат, туда же отволокли выпоротого кабана-фельдфебеля и его дружка. Сделали все согласно третьему закону сэра Исаака Ньютона, который, как известно, гласит: «Действию всегда есть равное и противоположное противодействие». Или согласно древней заповеди: «Око за око, зуб за зуб». Или, как издревле говорят на Руси: «Как аукнется, так и откликнется». Кому как больше нравится…
Ожидая подхода обещанных генералом Келлером уральских казаков, мы с Дольским со скуки обсудили варианты дальнейших событий и решили воплотить в жизнь некоторые выводы, к которым пришли. Для чего вдумчиво и душевно поговорили с захваченными интендантами, которые, случайно увидев в руках у Михалыча еще не отмытую трофейную плетку, стали очень общительными и сговорчивыми. В результате у нас на руках оказался очень подробный, нарисованный от руки план Кобыльников, где в данный момент находился штаб XXI германского корпуса во главе с его командующим генералом Гутьером. Оставив в покое королей портянок и тушенки, мы с Анатолем посидели над этим планом и немножко подумали. Потом подумали еще и решили, что небольшая прогулка по окрестностям нам не повредит. Но тут, на самом интересном месте нас отвлекает боец, прибежавший с криком «Ероплан!». Это что-то новенькое, давно я этих птичек не видел.
Первые сомнения закрадываются, когда, выйдя на воздух, гляжу на небо. Пасмурно, и тучи висят низковато. Но мотор слышен и к тому же явственно приближается. И только потом до меня доходит, что звук идет не сверху, а по земле. Хватаю бинокль, Анатоль следует моему примеру, и в четыре глаза мы быстро находим еле заметную, но быстро движущуюся мимо нас конструкцию. Как я мог забыть?! Эта хреновина обзывается аэросанями и уже в зоне досягаемости пулемета! Быстренько несусь к окраине, там у нас за сараем МГ с оптикой стоит. И расчет должен дежурить. Бойцы быстро соображают, что просто так командир не будет бегать и орать «К бою!» еще издали. Пока добежал, новая лента уже заряжена, патрон – в патроннике, машинка готова к стрельбе. Первый номер уступает место, хватаюсь за рукоятки, веду стволом по горизонту. Так, поле, поле, черная кромка леса… Ага, вот оно! В окуляр вплывает светло-серая угловатая конструкция, явственно виден намалеванный на боку германский крест, внутри – три человека, причем в форме кайзеровской армии. Значит, что?.. Точно – не наши, можно поиграть в гаишников, только вместо полосатой палки у нас будет пулемет. Орать «Прижмитесь к обочине» бесполезно, не услышат, стреляем сразу. Длинная очередь по кабине… Вот, резко вильнули, чуть не опрокинувшись, затормозили, и жужжания мотора больше не слышно.
Оставляю Михалыча за старшего и на двух санях с Анатолем и группой захвата едем смотреть добычу. Закладываем вираж, чтобы зайти на всякий случай с тыла, мало ли кто там живой остался. И оказываемся правы. Кто-то пытается по нам отстреляться. И у него это неплохо получается – две пули рыхлят снег прямо перед полозьями, еще несколько свистят над головой. Три карабина стреляют практически одновременно, пистолет выпадает из безвольно повисшей за борт руки.
Подходим, смотрим, нюхаем. Бензином не воняет, винт вроде целый. Возле движка пулевых пробоин нет, значит, есть все шансы покататься на досуге. Теперь – пассажиры. Ефрейтор-водитель, унтер-офицер и майор, лежащий вполоборота в неудобной позе, который и отстреливался. Все трое отправились в Страну Удачной Охоты в качестве дичи. Поднимаю оброненный пистолет. Маузер 1910, детская игрушка калибра 6,35. И этой пукалкой он пытался нас положить? Ню-ню! Рядом же у унтера какая-то непонятная винтовка с большим барабанным магазином, похоже, что даже самозарядная. И написано на ней «FSK. Model 1915». Нет, не знаю такую, берем с собой, потом разберемся. Так, а вот это уже интересней, кожаный портфельчик на коленях у майора. И что тут у нас спрятано?.. Запечатанный сургучом пакет. Открываем, смотрим… Оп-па! Боевое донесение командующему 10-й армией генералу Эйхгорну! Потом почитаем… Только вот непонятно, если можно было просто передать его по телеграфу, зачем гонять транспорт? Ладно, все потом…