только сейчас заметила, что ее дочь босая.
— Нет, — ответила Памела, — но у меня к тебе другой вопрос.
— Что ж, спрашивай!
— Я читала и другие газеты и журналы и даже слышала новости по телевидению Эрика Севарейда — они называют это комментариями... Все в один голос утверждают, что это мертвое дело! Почему же отец за него берется?
— Именно потому, что оно мертвое! Твой отец очень талантлив, и слишком много людей, зная это, считают, что именно ему удастся что-то сделать, — пояснила Филис, направляясь вместе с чемоданом к двери.
— Он не сможет ничего сделать, мама!
— Что ты сказала? — взглянула на дочь Филис. Она уже почти не слушала ее, занятая тысячей дел, которые предстояло сделать.
— Я сказала, что он ничего не сможет сделать! Медленно подойдя к кровати, Филис присела рядом с дочерью.
— Почему ты так думаешь? — спросила она.
— Он ничего не сможет изменить... Никакой комитет, никакие правительственные слушания и никакое расследование не в силах ничего изменить в этом мире!
— Но почему?
— Да потому, что правительство будет расследовать собственную деятельность! А это похоже на то, как если бы изучение банковских документов доверили тому самому растратчику, который этот банк обокрал! Все бессмысленно, мама...
— Мне кажется, Пэм, ты повторяешь чужие слова!
— Согласна, но ведь именно так говорят! Да и мы сами много спорим по этому поводу!
— Это, конечно, хорошо, но мне кажется, ты упрощаешь... Да, беспорядка много, все это знают, но что же делать? Если ты что-то критикуешь, то предложи свой выход... Ты знаешь его?
Пэм наклонилась вперед, упершись локтями в колени.
— Да, — проговорила она, — так обычно говорят, но на деле все иначе... Предположим, ты знаешь, что кто-то болен, но ведь это вовсе не значит, что ты возьмешься его оперировать, верно?
— Снова чужое, Пэм...
— Нет, мама, на этот раз мое!
— Тогда извини...
— А выход есть, просто надо подождать... Если, конечно, мы к тому времени будем живы, и ничего не случится. Ты спросишь, в чем он? Во всеобщей перестановке сверху донизу! Должно произойти глобальное изменение всего существующего... Может быть, должна прийти к власти какая-то третья партия!
— Ты имеешь в виду революцию?
— Господи, нет! Избави Бог! Это было бы ужасно! Нам не нужны эти насильники, они не лучше тех, кого мы имеем сейчас! К тому же они глупы... Будут разбивать головы и при этом считать, что решают великие задачи...
— Ну, хорошо, хоть в этом ты меня успокоила, — сказала Филис, с некоторым удивлением глядя на дочь.
— Видишь ли, мама, люди, принимающие решения, должны быть заменены другими, которые будут принимать иные решения. Они должны видеть истинные проблемы, пресекать малейшие попытки подтасовки фактов и желание некоторых работать только на собственное благо!
— Но ведь вполне возможно, что именно это и сделает твой отец... Если он обнародует отдельные факты, то его просто обязаны будут выслушать!
— О да! Они выслушают его и даже кивнут головами в знак согласия, признав, что имеют дело с порядочным человеком... Потом создадут еще один комитет, который займется тем, что будет следить за деятельностью его комитета, и еще один — наблюдающий за обоими. Вот что получится, мама. Именно так и случится! И совершенно ничего не изменится, неужели ты этого не понимаешь? Ведь прежде всего должны измениться люди, стоящие наверху!
— Но это цинизм, Пэм, — просто ответила Филис, удивленная страстностью дочери.
— Я тоже так думаю, мама! Но признайся, что и ты и отец согласны со мной.
— В чем?
— В том, что все непостоянно в этом мире... Тебе нужны примеры? Пожалуйста! Лилиан сейчас с нами нет, и этот дом выглядит совсем иначе!
— И тем не менее у нас есть серьезные причины для того, чтобы жить именно в этом доме, Пэм... Отец получил здесь относительное уединение, к тому же, — ты знаешь, — он ненавидит отели...
Филис говорила быстро и даже как-то небрежно. Она вовсе не собиралась объяснять дочери, что домик для гостей, находящийся в глубине, весьма удобное место для двух «приписанных» к их семье агентов спецслужбы. Это называлось, насколько ей было известно из меморандума Роберта Уэбстера, «Патруль-1600».
— Ты же сама говорила, что дом только наполовину обставлен!
— У нас не было времени...
— Тем не менее ты продолжаешь читать лекции в Бриджпорте!
— Но у меня же контракт! К тому же это совсем рядом с домом...
— Однако ты даже не знаешь своего расписания!
— Дорогая моя! Ты хватаешься за отдельные, оторванные от всего остального факты и пытаешься подкрепить их весьма сомнительными аргументами...
— Но ведь и ты, мама, вряд ли смогла бы опровергнуть мнения других!
— Думаю, что смогла бы, Пэм, и довольно успешно, — возразила Филис. — Поверь мне, я видела в жизни много плохого и несправедливого... То, что сейчас делает твой отец, очень важно для него. Он принял несколько мучительных для него решений, и поверь мне, они дались ему не легко... Мне не очень нравится, что ты обвиняешь его в легкомыслии, Пэм! И уж тем более в притворстве.
— Да нет же, мама, — воскликнула Памела, вставая с кровати, смущенная тем, что огорчила мать. — Я неправильно выразилась! Я никогда не скажу ничего подобного ни об отце, ни о тебе! Я слишком высоко вас ценю!
— Значит, это я неправильно поняла тебя, Пэм, — заметила Филис, бесцельно подходя к трюмо. Она была собой недовольна: какой смысл ловить дочь, когда мужчины и женщины, гораздо более осведомленные, говорят об этом по всему Вашингтону. И это не притворство, а просто бессмыслица. Пустая трата времени, чего больше всего на свете не любит Эндрю.
Ничего нельзя изменить. Так они говорят.
— Я просто хотела сказать, что отец не совсем уверен... Вот и все...
— Да, конечно, — поворачиваясь к дочери, понимающе улыбнулась Филис. — Возможно, ты и права, говоря о том, что трудно изменить порядок вещей... И все же мы с тобой должны его поддержать, так?
— Конечно, мама! — обрадовалась Памела улыбке матери и улыбнулась тоже. — Вообще-то отец, с его энергией, смог бы переделать весь существующий флот в парусный!
— Экологи только сказали бы ему за это спасибо... Вынь, пожалуйста, вот эти тарелки, Пэм! Стив наверняка приедет голодным...
— Он всегда голодный, — ответила Памела, направляясь к двери.
— А, кстати, где же наш неуловимый отец? Интересная привычка исчезать, когда в доме масса дел...
— Он осматривает южную часть этого гигантского кукольного дома и прелестную дорогу, которую, как мне кажется, кто-то залил цементом...
— Монтичеллино, дорогая...
— Что это значит?
— Я думаю, что это беременный Монтичелло, Пэм...
— Потрясающе!
Закрыв дверь домика для гостей, Тривейн в очередной раз, к своему удовольствию, убедился в том, что установленное там оборудование для «Патруля-1600» исправно работает. Два микрофона фиксировали малейший шум в холле и столовой, лишь только кто-нибудь наступал на закрепленный под ковром выключатель. Тривейн услышал, как открылась входная дверь, как его Дочь говорит с почтальоном. Затем Памела крикнула матери, что пришло письмо. Тривейн положил на подоконник открытого окна книгу и снова с удовольствием услышал, что из третьего микрофона — того, что был скрыт под пронумерованной панелью, — донесся легкий шум. У каждой комнаты был собственный номер, и никто не мог пройти мимо окна незапеленгованным.
Он попросил двух агентов секретной службы подежурить на улице, пока дети не вернутся домой на уик-энд. Он догадывался, что и в их машинах установлено оборудование, связанное с находящейся в домике техникой, но спрашивать не стал. Он нашел бы повод сказать этим ребятам о «Патруле-1600», только не хотел лишний раз их тревожить, тем более что обстоятельства этого и не требовали. Оба агента работали по собственному расписанию и были весьма симпатичными парнями.
Его договор с Робертом Уэбстером, а значит и с президентом, был прост. По договору, его жена должна была находиться под наблюдением. Да, так оно и называлось: «наблюдение за безопасностью», но ни в коем случае не «охрана». По каким-то причинам первое казалось для министерства юстиции более приемлемым, поскольку предоставляло широкое поле деятельности. За детьми предполагалось осуществлять «местное наблюдение», что и делали местные власти. Понятно, что дирекции школ были в курсе событий, и им, в свою очередь, предлагалось оказывать всяческое содействие службе безопасности.
В то же время оговаривалось, что наблюдение будет не слишком пристальным. Вероятность покушения на жизнь Тривейна была слишком мала, и он отказался от какого бы то ни было сотрудничества с министерством юстиции. Правда, не обошлось без конфликта. Позже Бобби Уэбстер рассказывал, как смеялся президент, узнав, что Тривейн протестовал именно против «расширенного поля деятельности» — любимого детища министерства. Термин этот ввел в оборот предыдущий генеральный прокурор Митчелл.
Услышав гудок, Тривейн взглянул в окно: Стив пытался подогнать машину к главному входу задом. Она была нагружена до самой крыши, и Тривейн подумал, что сын не в состоянии увидеть в зеркале, что там сзади.
Однако Стив четко подогнал машину к подъезду и поставил так, чтобы можно было ее разгружать. Он выпрыгнул из кабины, и Тривейн с грустным удивлением подумал, что сын с его длинными волосами напоминает какого-то церковного служку.
— Привет, па! — крикнул Стив, улыбаясь, — рубаха под цвет брюк, широченные плечи. — Ну, как наша «десница карающая»?
— Ты это о чем? — удивился Тривейн, пожимая сыну руку.
— Цитирую «Таймс»!
— Они преувеличивают...
Работа по благоустройству дома закончилась намного позже, нежели предполагал Тривейн. Разгрузив машину, они с сыном приступили к расстановке мебели. При этом Филис, взявшая на себя руководящую роль, двигала ими — и шкафами тоже — так, словно это были шахматные фигурки. Очень скоро Стив заявил, что почасовая оплата новой компании по перевозке и установке мебели «Тривейн и Тривейн» растет с каждым часом; им положена двойная цена за водворение каждой тяжелой вещи на старое место. А затем, свистнув, объявил, что настало время для перерыва; каждый имеет право