— Любимые мои товарищи! — сказал Кожедуб, волнуясь. — С вами я учился летать и воевать. С вами я прошел огонь и воду Курска и Днепра, Днестра и Буга. С вами я стал членом нашей великой партии большевиков. Я не верю, что улетаю надолго, хотя командир убежден, что мне дадут новое назначение. Но если случится так, что я не вернусь в родной полк, мы все равно никогда, никогда не забудем друг друга. Где бы я ни находился, я каждый день буду вспоминать вас. До скорой встречи! А ты, Иванов, береги мой самолет. Давай-ка, старик, поцелуемся с тобой на прощанье.
«У-2» готов к полету. Кожедуб влезает в кабину и садится за управление. Паша Брызгалов устраивается сзади, на инструкторском месте.
Кожедуб делает прощальный круг. Ребята машут руками и что-то кричат вослед.
Свободные воздушные охотники
Генерал Шацкий принял Кожедуба рано утром, принял радушно, тотчас же перешел с официального тона на приятельский, усадил гостя в глубокое кресло, уютность которого как бы подчеркивала неофициальность беседы, и начал расспрашивать его о положении дел на том участке фронта, где воевал Кожедуб.
Разговорились. Кожедуб упомянул о колхознике Коневе и его самолете, — оказалось, что генерал слышал об этом, потом коснулся новых методов воздушного боя, разработанных им и его однополчанами. Тут генерал прервал его и, хитро прищурившись, сказал, как бы невзначай:
— Товарищ капитан, вы позволите поздравить вас с новым назначением?
— То есть?
— Вы назначены заместителем командира части, на Первый Белорусский фронт.
Лицо Кожедуба сделалось таким огорченным, что генерал расхохотался. Но Кожедубу было не до смеха. Значит, прощай родная часть, прощай Вася Мухин, прощай самолет Конева, на котором он так хорошо воевал.
Он стал с жаром, со всей юношеской горячностью убеждать Шацкого, что нигде, кроме родного полка, служить он не может. Но генерал был непреклонен. На другой день он вручил Кожедубу пакет с назначением.
— Желаю успеха, товарищ капитан. Поймите, вы нужны там больше, чем где бы то ни было. Вас ждет очень серьезное дело, которое вы и должны с успехом выполнить. А сейчас отправляйтесь-ка на учебный аэродром и осваивайте новую машину.
Этот аэродром оказался тем самым тыловым учебным аэродромом, где Кожедуб полтора года назад готовился к своим первым боям. Когда он сошел с электрички на знакомой маленькой станции и не спеша зашагал с чемоданчиком к штабу, перед глазами снова всплыло обожженное лицо Солдатенко, белоснежная улыбка Габунии, седые виски Амелина.
— Мне звонил Шацкий и посоветовал разрешить вам самому выбрать самолет себе по вкусу, товарищ капитан, — сказал командир учебного полка Кожедубу. — Выбирайте, хотя, по-моему, они все одинаковые, все как на подбор.
На аэродроме, выстроившись в ряд, стояли новенькие «Лавочкины». Инструкторы и механики, среди которых нашлось у Кожедуба немало старых знакомых, наперебой расхваливали самолет № 27. Кожедубу он тоже понравился, и он остановил свой выбор на этом самолете, который и прослужил ему верой и правдой до последних дней войны.
Через несколько дней пришло известие: наши войска освободили Минск. Кожедуб послал телеграмму Васе Мухину и поздравил его с освобождением белорусской столицы. Скоро наши войска заняли Львов и Брест. Красная Армия наносила врагу удар за ударом и подходила к государственной границе. Наступили горячие деньки и у прежних однополчан Кожедуба: войска Второго Украинского фронта перешли в большое наступление.
Восемнадцатого августа в пять часов вечера радио донесло до аэродрома глухие раскаты орудий. Это в День Воздушного Флота столица салютовала советским соколам. Кожедуб стоял у репродуктора с мрачным выражением лица.
— Места себе не находишь? Не терпится? Ну ничего, завтра утром полетишь на Белорусский фронт, — сказал подошедший к нему командир полка. — С праздником, с назначением...
— Спасибо, товарищ командир! Порадовали вы меня. А то уж стыдно стало мне перед своими-то... И так полвойны проторчал без дела, в тылах околачивался.
— Постой, постой. Да ты, брат, видно, ничего не знаешь?
— А что?
— Братцы! — командир обернулся к летчикам, стоявшим поблизости. — Я проспорил — с меня коньяк! Он ничего не знает! Капитан не в курсе. Качать его, черта!
Летчики гурьбой подбежали к Кожедубу, подхватили его с хохотом подмышки и начали подбрасывать в воздух.
— Да в чем дело? — кричал ошеломленный Кожедуб. — Что случилось, ребята? Какой спор? Какой коньяк? Да тише вы, а то как рассержусь — не поздоровится!
— А то, что тебя наградили второй Золотой Звездой! И то, что мы сейчас пойдем обмывать твою звездочку, товарищ дважды Герой Советского Союза. И то, что мы командира выставим и тебя выставим на коньяк! И то, что ты завтра полетишь за третьей! — кричали летчики, подбрасывая в воздух Кожедуба...
Новая часть находилась километрах в двадцати от линии фронта, на берегу Вислы.
Все опасения Кожедуба, что ему будет трудно привыкать к новым людям, рассеялись, как только он увидел Александрюка и Васько, летчиков, знакомых по училищу, и как только представился командиру полка Чупикову, Герою Советского Союза. Чупиков, загорелый, обветренный человек лет тридцати, с проницательным взглядом умных серых глаз, с быстрыми и уверенными движениями опытного офицера, чем-то напомнил Кожедубу Солдатенко и сразу же понравился ему.
Павел Федорович Чупиков познакомил Кожедуба с грузным и добродушным майором Шебеко, Героем Советского Союза майором Азаровым (Озорным, как его называли в полку), с его ведомым, отважным и искусным истребителем Громовым, с майором Титоренко, которого все называли не иначе, как Старик. Когда еще в начале войны полк охранял ленинградское небо, Титоренко сбил не один вражеский самолет и не раз прыгал с парашютом из горящей машины.
Кожедуб с Чупиковым шли по аэродрому. Вдруг из-за самолета показалось какое-то непонятное маленькое существо и, смешно переваливаясь, направилось прямо к ним.
Чупиков достал из кармана кусок сахару и протянул его подбежавшему на задних лапах медвежонку. Зверь спокойно слизал сахар розовым шершавым языком и лег на землю, довольно посапывая.
— Эту зверюгу зовут Зорька. Прошу любить и жаловать, — сказал Чупиков. — Зорька! Это мой новый заместитель. Ясно? Этот медвежонок — прямо герой. Он перелетает с нами с аэродрома на аэродром, ходит в столовую и вообще соблюдает распорядок дня, причем гораздо дисциплинированнее некоторых наших товарищей.
Кожедуб осторожно взял медвежонка за лапу. Зорька доверчиво поднялась и пошла за ними.
Последние остатки какой-то скованности, тяготившей Кожедуба, исчезли окончательно. «Здесь любят зверей, значит, здесь, наверное, очень хорошие люди», — думал он, шагая рядом с командиром.
После обеда — обычное еженедельное собрание летчиков, которое проводит командир полка и важно называет «конференцией». Летчики по очереди рассказывают о последних своих боях. Товарищи задают друг другу вопросы, стараются перенять опыт лучших. Очень непринужденная, деловая обстановка.
Кожедуб стоит в сторонке и слушает. Но вот и его втягивают в беседу. Один молодой летчик спрашивает:
— Чем объяснить, что вот вы сбили сорок пять самолетов, а сами ни разу не были сбиты?
— Вопрос уж очень неожиданный, — отвечает Кожедуб. — Я как-то так прямо не задумывался над этим. Но попробуем разобраться. Я сбил сорок пять самолетов. Значит, не меньше сорока пяти раз хотели сбить и меня. Конечно, на войне все бывает. Но чаще погибает тот, кто боится. Надо стараться сковать врага, навязать ему свою волю, воздействовать на него своим мастерством, внезапностью, бить его на короткой дистанции. Действовать расчетливо, но молниеносно, осторожно и смело. Внимание, прежде всего внимание. Сейчас я вам расскажу кое-что из моего опыта боев над Курском, Днепром, Яссами...
И Кожедуб кратко рассказал о своем первом боевом вылете, когда его чуть не сбили собственные зенитки, о первом бое, когда он расстрелял все патроны и болтался в небе без дела, о том, как ему удалось однажды у самой земли сбить пламя, и о том, как он с трудом вырвался из кольца «Мессершмиттов».
Вечером на командном пункте Чупиков рассказывал Кожедубу о летчиках полка:
— У каждого летчика постоянный напарник, и все отлично слетались. Это большое дело. Вот Азаров и Громов. Летают вместе почти два года. Азаров — дерзкий летчик, обладает прекрасной техникой пилотирования. Но видит он неважно. Но чтобы в тыл — ни в какую. Как же они действуют? Громов первый замечает противника и сообщает об этом Азарову, как бы наводит его. Азаров подает команду: «Вижу, иду в атаку». После этого Громов оттягивается назад, прикрывает хвост Азарова, тот атакует и сбивает врага с предельно короткой дистанции.
Как-то с ними произошел такой случай. Азаров расстрелял немца, но и сам с ним столкнулся, чуть ли не в лоб. Пришлось ему, голубчику, прыгать с парашютом. И тут его стали преследовать четыре «мессера». Но Громов не дал им расстрелять дружка, он их атаковал, связал боем и даже одного сбил. Азаров тем временем благополучно приземлился. Громов прилетел домой с совершенно сухим бензобаком. Целые полчаса не мог произнести ни слова, а как пришел в себя, только и спросил: «Азарыч жив?».
Шебеко, вы уже знакомы с ним, повел однажды на задание группу. Пролетали они над окруженной вражеской группировкой. Вдруг у Геращенко отказал мотор. Он сообщил об этом по радио Шебеко. Тот развернул машину и вместе с группой прикрывал посадку Геращенко до самой земли. Они отгоняли вражеские самолеты, пока Геращенко не добежал до окопов и не скрылся в них. Но потом — делать нечего, надо улетать. Геращенко остался один. В окопах лежал плотный слой льда. Геращенко заметил трещину, заглянул и видит: на дне вода, а между ней и льдом можно спрятаться. Геращенко — туда. Долго немцы его искали, но не нашли. Ночью он вылез, дошел до деревни, дали ему там одежду, перебрался он через линию фронта и вернулся в часть. Вот какие у нас ребята, Иван Никитич, — закончил командир свой рассказ.