Через две недели инструктор Кальков выстроил всех на линейке и торжественно сказал:
— Наземная подготовка окончена. Нынче начнем летать. Будет ознакомительный полет в зону. Управлять самолетом буду я, а вы будете наблюдать за моими действиями и знакомиться с поведением самолета в воздухе. Первым полетит Кожедуб.
Кальков дал газ, мотор взревел, и машина тронулась с места. Иван и не заметил, как она оторвалась от земли. Внизу поплыли игрушечные домики с красными и зелеными крышами, прямоугольники садов. А вот и техникум...
Самолет уже на большой высоте. Кожедуб внимательно следит за действиями инструктора. Кальков говорит в переговорную трубку:
— Держись, Иван. Идем в штопор!
Кальков убирает газ. Наступает жуткая тишина. Кажется, будто вместе с мотором остановилось и сердце. Иван чувствует, что лоб его покрывается потом, даже волосы становятся мокрыми, хоть выжми. А вдруг они не выйдут из штопора?
Из штопора, конечно, вышли, и как показалось Ване, — у самой земли. Самолет направился к аэродрому.
Ваня вылез из кабины в совершенном оцепенении.
Через два месяца он сдал в техникуме последний экзамен и перешел на четвертый курс. Теперь можно с утра до ночи пропадать на аэродроме. Инструктор летал с ним по три раза в день.
В один из этих дней старый Никита Кожедуб наконец узнал, чем занимается целыми днями его неуемный сын. Но спорить с Иваном, отчитывать его и переубеждать было уже бесполезно и поздно. Старик ничего не сказал.
Занятия становились все увлекательнее. Именно тогда Ваня запомнил на всю жизнь, что в воздухе самое главное — это внимание. Надо уметь все видеть одновременно. За малейшую рассеянность или нарушение правил Кальков наказывал очень строго: по нескольку дней не допускал до полетов.
Однажды он положил на инструкторское место тяжелый мешок с песком и сказал Ивану:
— Полетишь сам.
В воздухе все хорошо обошлось, он сделал круг и пошел на посадку. И тут произошло то, чего Иван больше всего боялся: самолет едва не вспахал носом землю.
— Блеснуть захотел, — жестко сказал Кальков, когда он, смущенный и расстроенный, доложил ему о случившемся. — Лети еще раз. И чтоб без штучек, без выкрутасов. Соблюдай все правила.
...В аэроклубе все чаще велись разговоры о том, куда идти дальше — в истребительную или бомбардировочную авиацию. Ивану хотелось быть истребителем. В мире все больше и больше пахнет порохом. Никто не сомневается, что фашисты могут напасть не сегодня-завтра. Тогда он покажет себя. Тогда он будет яростно, как ураган, врываться во вражеский строй и сбивать одного стервятника за другим. Он собьет десять, двадцать, сто самолетов и обязательно будет героем, как Чкалов. Война закончится, и он вернется с орденом в Ображеевку, и все девчата будут заглядываться на него. Но он никого не удостоит своим вниманием. Он будет гордым и неприступным.
Поток мальчишеских мечтаний заливал голову юноши. Сердце его колотилось от томительного ожидания великих свершений.
В один из октябрьских дней всех учлетов выстроили на аэродроме и объявили, что завтра приезжает комиссия. Нужно показать себя, потому что комиссия строгая.
Комиссия приехала, начались полеты. Очередь доходит и до Ивана. Виражи и петли он делает спокойно. Главное — посадка, которая никак ему не дается.
Но, кажется, и посадка прошла удачно.
— Товарищ старший лейтенант, разрешите получить замечания! — Иван вытягивается перед начальником комиссии.
— Замечаний нет. Отлично.
Все учлеты группы Кожедуба были определены кандидатами в училище. Теперь они с нетерпением ждут вызова. В ночь на 30 ноября началась война с белофиннами. Почему же их не вызывают? Непонятно...
Вызов пришел только в феврале. И вот, вместо того, чтобы ехать на последнюю производственную практику, Ваня с другими аэроклубовцами сел в поезд и поехал в училище. За окном мелькнули взволнованные лица провожавших, колеса застучали ровнее и ритмичнее, и снова как бы сама собой возникла и охватила весь вагон любимая песня:
Там, где пехота не пройдет,
Где бронепоезд не промчится...
На маленькой станции их ждал лейтенант из училища. Незнакомый паренек, дожидавшийся обратного поезда, сказал им, что врачи из медицинской комиссии зверствуют и его забраковали, хотя у него все в порядке.
Ребята встревожились. Врачи оказались действительно очень придирчивыми, но все обошлось благополучно. Через три дня им объявили, что в училище они приняты, выдали красноармейскую форму — гимнастерку, шинель, буденовку — и познакомили с распорядком дня. Началась новая жизнь. Кожедуба назначили командиром отделения и нацепили на петлицы по два треугольника. Ребята тут же прозвали его «батько».
Не так-то легко было сразу понять, что умение быстро и хорошо заправить койку или скатать шинель, завязав ее особыми шнурками — тренчиками, необходимо так же, как, например, умение стрелять.
Поначалу курсанты обижались на командиров, считая многие из их требований пустой блажью. Но потом поняли, что это не блажь, что если ты хочешь быть ловким и точным в большом, нужно сначала быть таким же и в мелочах.
В ленинской комнате они приняли военную присягу и получили красноармейские книжки.
Начались серьезные занятия авиационной техникой. А через два месяца, когда уже опять, как год назад, горячо светило солнце и когда все испытания по теории были сданы, началась летная практика.
— «УТ-2» — это вам не «У-2», — говорил инструктор лейтенант Тачкин. — Этот самолет гораздо послушнее в воздухе, но требует более точных и строгих движений.
Потом был еще один самолет — «УТИ-4». На нем летать было еще сложнее, чем на «УТ-2». И вот, наконец, настоящий боевой истребитель — «И-16». Снова, и еще больше, чем раньше, Ваня чувствует, что не ладится у него с посадкой, не хватает еще чувства своей слитности, нераздельности с машиной, которое достигается умением распределять внимание так, чтобы не делать ничего лишнего.
Но это тоже далеко не все. Исход боя зависит от умения стрелять. На учебном полигоне начинаются упражнения по стрельбе из пулеметов. Кожедуб стреляет далеко не блестяще. Инструктор Тачкин утешает его:
— Был такой летчик Чкалов. Слыхали? Пилотировал он отлично, не то что вы, а стрелял поначалу из рук вон плохо, совсем как вы. Но потом упорная тренировка помогла ему выйти на первое место по всем видам стрельбы. Притча ясна, курсант Кожедуб?
«Это время звенит телеграфной струной», — декламирует Тачкин по вечерам своего любимого Маяковского. Время летит, суровое и тревожное время...
Когда Кожедуб сдал зачетные полеты на отлично, ему объявили, что его оставляют в училище инструктором. Теперь он сам будет учить молодых курсантов. Аэроклубовские друзья Панченко и Коломиец тоже оставлены инструкторами.
Теперь у Ивана одиннадцать учеников. Стараясь подражать во всем Калькову и Тачкину — в походке, в манере говорить, даже в манере носить пилотку, Иван начинает обучать юношей летному делу.
Школа мастерства
Все, кому тогда было не меньше десяти лет, помнят этот день — солнечное и яркое воскресенье 22 июня 1941 года. Этот день забыть невозможно. В этот день начался суровый и беспощадный, длившийся четыре года экзамен для двухсотмиллионного народа, экзамен на зрелость, мужество и стойкость, на выдержку, ум и терпение. И тогда между двумя этапами в жизни людей выросла незримая грань.
После этого дня люди стали говорить: «Это было до войны», «довоенная жизнь», «довоенная шерсть», «довоенное издание», «довоенное мыло». И говорили так лет десять, если не больше, хотя война длилась только четыре года. Потому что это была самая страшная война, которую пережила страна.
Кожедуб запомнил июньское воскресенье так отчетливо, словно оно было вчера. В столовой училища только-только начался воскресный завтрак. Еще звон ножей и стук вилок покрывал гомон голосов и училищные остряки не произнесли своих обычных воскресных острот, как на пороге показался начальник штаба, запыхавшийся, покрасневший от бега.
— Боевая тревога! Все по самолетам!
Все повскакали с мест, в последний раз стоя глотнув обжигающий кофе. Запасливые запихали в карманы бутерброды.
Иван бежал к машине широким и неспешным шагом. Вот черт! Дали бы хоть кофе допить! Что за блажь у командиров: чуть ли не каждый день — тревога, да еще в самое неподходящее время. И зачем? Все равно все летчики давным-давно знают, что надо делать по тревоге.
— Разрулить самолеты по окраинам аэродрома! — многократным эхом разнеслась привычная команда.
Разрулили. Кожедуб сидит с техником под крылом и с тоской ждет отбоя. А отбоя нет как нет, и это сидение становится невыносимым, потому что сегодня как раз он собирался пойти купаться, а потом в город.
Вдруг из лагеря неподалеку доносится «ура». Митинг в лагере, что ли? Что еще за новости?
— Инструкторы, на центр аэродрома! — раздалась команда.
Кожедуб бежит с другими к центру и становится в строй.
— Отбоя не будет, — говорит командир. Лицо его сурово и печально. — Война началась, товарищи. Немцы напали на нашу страну. В четыре часа утра они бомбили Киев, Харьков, Севастополь, Житомир... Приступайте к своим делам.
Потом слово берет комиссар.
— Фронту нужны летчики, — говорит он. — Отличные летчики. Все зависит от вас, инструкторов. Все вы хотите на фронт. Но вы нужны здесь. Это понять нетрудно, хотя и согласиться с этим нелегко. Пока никаких разговоров о фронте, товарищи.
Курсантам выдали винтовки, усилили охрану аэродрома. По ночам слышен грозный, леденящий гул. Это фашистские бомбардировщики летят на Харьков. О наших самолетах почти ничего не слышно. Сводки с фронта очень и очень невеселые. Один город за другим оставляют наши войска.
5 июля газеты принесли весть о подвиге капитана Николая Гастелло. С фотографии на Кожедуба глядело совсем молодое лицо со смешно оттопыренными ушами. Летчик Гастелло вел бой. Машину его подбили, и она запылала. Гастелло направил горящий самолет в гущу вражеских танков. Раздались оглушительные взрывы. Летчик погиб, но с ним погибли десятки фашистов.