Хомутов-старший вздохнул.
– Поверь, – обратился он к сыну, – лучше бы от нас не требовали подобных объяснений. Я никогда не шел против совести. И тебя прошу о том же.
– Я хочу стать похожим на тебя, – сказав это, мальчик отвернулся к окну, боясь, что отец заметит слезы, так некстати полившиеся из глаз.
Позднее он вспоминал: должно быть, именно в тот момент его охватило предчувствие: этот доверительный разговор с папой – последний, как последний и тот вечер в кругу семьи, когда все пили чай с абрикосовым вареньем и ели медовый торт, испеченный мамой, – любимое лакомство Вадика. А потом Марина Александровна села за старинный черный рояль, ударила тонкими пальцами по чуть желтоватым клавишам.
– Давай споем, Петя, – обратилась она к мужу.
– Давай, Манечка.
И они запели свой любимый романс на слова Тютчева, любимого поэта мамы, «Я встретил вас». Потом мама пела одна, а папа, стоя рядом, восхищенно глядел на нее, затем сам сел за инструмент, играл «Лунную сонату» Бетховена и читал стихи Гумилева. «Далеко-далеко на озере Чад изысканный бродит жираф», – повторял за ним мальчик, представляя жаркую Африку с золотыми песками, голубыми озерами и стремительными водопадами. Золотистый, с черными пятнами, красавец жираф медленно брел по пустыне, горделиво вытягивая длинную шею.
Ох, детство, детство, с его неповторимыми мгновениями, которые ты еще не научился ценить! Как быстро оно кончается!
Детство Вадика кончилось вскоре после чудесного вечера. Гражданская война, разрушившая тысячи судеб, подступила к Приреченску. В водоворот истории оказались втянуты даже те, кто до последнего сопротивлялся этому. Всегда веселый, общительный, отец возвращался из больницы раздраженным, мрачным. Вместе с матерью они закрывались в гостиной, и мальчик слышал их быстрый шепот. Однажды родители позвали сына:
– Вадим, нам надо поговорить.
Гимназист вбежал в комнату, и радостная улыбка при виде бледных и озабоченных лиц отца и матери тут же погасла.
– Что случилось?
Мама ласково погладила его по руке:
– Мы тут решили... Завтра ты отправляешься в Самару к бабушке и тете Наде.
– Мы едем вместе?
Твердый голос отца прозвучал, как приговор:
– Нет, ты один. Мы остаемся.
– Но почему?
– Я не могу бросить больных.
Марина Александровна, заметив на глазах сына слезы, добавила:
– Я приеду, как только смогу. Пожалуйста, не спорь. Делай, как мы велели. Все будет хорошо.
Позднее гимназист не раз задавал себе вопрос: что было бы, если бы не нелепая случайность, помешавшая ему сесть на поезд, отправлявшийся в Самару? В день его отъезда мама не пошла с ним на вокзал: до волжского города было всего пять часов езды, Вадик преодолевал это расстояние неоднократно, а в больницу привезли несколько тяжелораненых, которым требовалась срочная помощь. Поцеловав сына на прощание и сунув ему в руку узелок с продуктами, Марина Александровна посадила его в пролетку, а сама поспешила на помощь мужу, даже не подозревая, что они видятся в последний раз. Приехав на вокзал, Вадим узнал: ночью отряды красноармейцев взорвали железнодорожные пути, отрезав, таким образом, пути к отступлению. Это сообщение обрадовало мальчика. Теперь он уедет с родителями! Вскочив в подошедший трамвай, гимназист поехал домой.
Особняк встретил его гробовым молчанием, вызвавшим легкую дрожь в коленях. Нет, такое бывало и раньше, особенно летом, когда соседи уезжали отдыхать. Однако в тот день тишина была зловещей. Открыв дверь парадного, мальчик не заметил на привычном месте старика швейцара, всегда приветливо улыбавшегося ему. Прислушавшись, он уловил незнакомые голоса на третьем этаже.
– Добить их, гадов!
Один за другим щелкнули два коротких выстрела. Раздался леденящий душу стон, заплакал ребенок.
– С девчонкой что делать? – спросил кто-то.
– Кончай ее.
Снова прогремел выстрел. Вадим с ужасом понял: речь шла о маленькой Иришке, дочери офицера Алексея Васильевича.
– За что ее?
Всхлипывая, он взялся за ручку двери, забыв позвонить. К его изумлению, она открылась.
– Мама, ты дома? Мамочка!
Его охватило нехорошее предчувствие. Сделав шаг в гостиную, он в ужасе застыл на пороге. На полу, возле обеденного стола, схватившись обеими руками за горло, словно пытаясь остановить вытекающую оттуда черную кровь, лежал его отец. Марина Александровна сидела, прислонившись спиной к белой обивке дивана, испачканной страшными красными пятнами. По бледному лицу матери мальчик понял: она тоже мертва. Пуля настигла мужественную женщину, вероятно, в тот момент, когда она бросилась из спальни на помощь мужу. Обхватив голову руками, Вадик издал страшный душераздирающий крик.
– Слыхал?
Кто-то, стуча подковами кованых сапог, заходил в квартиру.
– Неужели мы не всех порешили?
Высокий красноармеец лет двадцати пяти, с изрытым оспой лицом, зашел в гостиную.
– Витька, смотри, еще один сучонок!
Черное дуло нагана уперлось мальчику в грудь.
– Подожди, Вася!
Подоспевший вовремя товарищ отвел готовившуюся нажать курок руку.
– Не бери на душу еще один грех!
Не опуская оружия, Василий повернулся к приятелю:
– И что прикажешь с ним делать? Чаи распивать?
– Отведем его к командиру, – не обращая внимания на лежавшие тела, Виктор сел на диван. – Пусть решает. Как тебя зовут? – спросил он Вадика.
Тот молчал.
– Ты у меня заговоришь, – молодой влепил мальчику звонкую пощечину. Гимназист не шевелился.
– Вот тварь!
На лестнице послышался шум.
– Васек, посмотри, что там, – приказал Виктор, скручивая папиросу. – Мы с хлопчиком сами потолкуем.
Парень заскрипел зубами, но повиновался:
– Пулю ему в лоб.
– Успеется, – успокоил его товарищ. Проводив его взглядом, он снова обратился к гимназисту:
– Это твои мама и папа?
Впервые за этот показавшийся ему бесконечным день мальчик дал волю слезам. На его удивление, красноармеец подошел к нему и погладил по голове.
– Крепись, малыш, – тихо сказал он. – И держись меня. Знаешь, жизнь – она, в принципе, неплохая штука. Кстати, дается один раз. И распоряжаться ей нужно с умом. Погибнуть за убеждения – это одно. Тут тебе никто и слова не скажет. А вот помереть по глупости, из-за упрямства... Согласись, не очень-то умно. Вот и ты так себя ведешь.
Гимназист поднял на него заплаканные глаза. Мужчина продолжал:
– Родителей твоих уже не вернешь. Так уж получилось. Они, небось, не хотели бы, чтобы тебя сейчас Васек пристрелил. Мамка твоя наверняка в ногах у меня бы валялась: пощадите моего сыночка! Я предоставляю тебе такой шанс. Неужели упустишь?
Хомутов-младший не знал, что ответить бородатому спасителю. Слова красноармейца показались ему разумными.
– Как мне быть? – спросил он его.
– Вот это другой разговор, – обрадовался Виктор. – Пойдешь со мной. Главное – молчи.
Позже Вадиму рассказали о том, что произошло в тот страшный день. Захватившие город распоясавшиеся бойцы Красной армии, почуяв безнаказанность, несколько дней пьянствовали и устраивали погромы, расстреливая тех, кто, по их мнению, представлял угрозу для революции, без суда и следствия. Когда они узнали, что в маленьком белокаменном особнячке проживают бывшие офицеры царской армии и другие дворяне, отряд желающих поразвлечься и пополнить карманы отправился на Садовую. Пожилой швейцар, продолжавший исполнять свои обязанности даже во время смены власти, не захотел пускать непрошеных гостей.
– Сволочь! Знаешь, с кем разговариваешь? – рассвирепел самый оголтелый, восемнадцатилетний Егор. Ударом приклада он успокоил старика. Цокая подковами на сапогах, они стали подниматься на второй этаж.
– Кто там?
– Новая власть. Открывай!
Дверь отворила испуганная шестнадцатилетняя дочь Михаила Павловича Варенька.
– Что вам нужно?
– Постарше кто есть?
Девушка испуганно рванулась в гостиную. Егор схватил ее за длинную косу:
– Куда торопишься?
– Пустите!
– Ах, забыл, – он грубо придвинул Варю к себе. – Мы же из благородных. Нам подавай цветы и конфеты. Извини, я этому не обучен.
Парень рванул ее кружевную кофточку.
– Папа, помоги!
Михаил Павлович прибежал на крики дочери.
– Отпустите ее! Вы же пришли за мной!
– Успеем, папаша, – мозолистая рука снова тянулась к кофточке. – Сначала с ней разберемся.
В суматохе никто из пришедших не обратил внимания на трофейные пистолеты, висевшие на стене в прихожей. Офицер схватил один из них.
– Немедленно отпустите мою дочь!
Егор не придал его угрозе никакого значения. Никто из его товарищей также не попытался остановить разгневанного отца.
– Иди ты! – парень грязно выругался, принимаясь за юбку девушки. Пуля пробила его лоб в тот момент, когда он рвал оборку. Пачкая кровью белый костюмчик Вари, наглец ничком свалился на пушистый персидский ковер.
– Ты убил его!
Близкий приятель Егора Семен штыком поразил сердце отца. Стоявшая все это время возле занавески жена Михаила Павловича, как тигрица, кинулась на Семена:
– Что ты наделал, антихрист? – и через секунду пала мертвой к ногам супруга. В суматохе Вареньке каким-то чудом удалось проскочить в дверь, и, добежав до квартиры друга семьи, Алексея Васильевича, она изо всей силы дернула за шнурок звонка. Хозяин, слышавший выстрелы наверху, открыл сразу.
– Варенька? Что случилось?
Девушка не успела толком ничего рассказать: за ней вломились красноармейцы.
– Смотрите, вторая белогвардейская сука!
Не задавая вопросов, Семен и Василий принялись палить во все стороны, застрелив Вареньку, Алексея Васильевича, его жену Анну Тимофеевну и их двоих детей – пятилетнего Владислава и трехлетнюю Лидочку, после чего спустились на первый этаж и стали стучать в дверь Хомутовых. Петра Петровича и Марину Александровну, пришедших из больницы попить чаю, убили без всяких объяснений: за смерть своего товарища Семен и Василий поклялись живым отсюда никого не выпустить. Немного отойдя от пальбы и пороха, один из бойцов предложил поискать в квартирах убитых деньги и ценности: