Журналистка сделала паузу, заметив, как покраснело лицо академика.
– Об этом не вам судить, – процедил он сквозь зубы.
– Не мне, – согласилась она. – Когда я разговаривала с вашим куратором Ниной Антоновной Савиной, она, перечисляя звездных, по ее выражению, студентов, не назвала вашей фамилии, как, впрочем, и фамилии профессора Карякина. Ваша судьба оказалась удивительно схожей с его. Полагаю, на этой почве вы и сдружились. Только Анатолий, в отличие от вас, с детства мечтал стать вторым Эйнштейном. Итак, вы оба взялись за чуждую вам медицину с завидным упорством и вскоре поняли: о каких-либо достижениях на этом поприще вам позволено только мечтать. Однако такой расклад вас не устраивал. Скажите, кто первый подбросил простую и гениальную идею – украсть разработки у сокурсников? Вы или Карякин?
Хомутов усмехнулся:
– Догадайтесь.
Девушка кивнула:
– Полагаю, вы. Анатолий Иванович столь же нечист на руку, сколь и трусоват.
Игнат Вадимович удовлетворенно хмыкнул:
– Именно так. Дурак хотел иметь все, оставаясь в белых перчатках. А скажите на милость, как можно присвоить фундаментальный научный труд, не расправившись с его автором? Короче, когда я заикнулся об устранении Проскурякова, он отвалил. На мое счастье, тогда мне было чем припугнуть его. Лариса уже родила ему дочку.
– И вы решились на преступление один...
– Немного поразмыслив, – согласился с ней академик.
– В тот вечер Проскуряков пришел к вам, намереваясь поговорить о будущей защите, – продолжала Зорина. – Вы чем-то отвлекли его внимание, а сами залезли в спортивную сумку, где, по вашему мнению, лежали три экземпляра набросков его диссертации. Там действительно лежали все три экземпляра?
Игнат Вадимович скривил губы:
– Всего два. Третий растяпа оставил у своего научного руководителя, решив, таким образом, его судьбу.
Катя вздохнула:
– Судьба Юрия Борисовича Мочалова и так была решена. Вы бы устранили всех, кто хоть одним глазком видел диссертацию Проскурякова.
Ученый поморщился:
– Точно.
– Забрав два экземпляра, вы что-то подлили ему в пищу, – предположила Зорина.
– Алкалоид, – любезно подсказал ей Игнат Вадимович.
– Ваша любовница Маевская спокойно подписала заключение о смерти, – журналистка посмотрела ему в глаза. Они ничего не выражали – ни сожаления, ни раскаяния.
– Ванда не была моей любовницей. – Он налил кипятку во вторую кружку и бросил пакетик чая. – Вы пейте, остывает.
– Спасибо, – девушка машинально взяла стакан. – Разве Ванда вызвалась помогать вам не из-за любви?
– Вы еще молоды и романтичны, – Хомутов вдруг тепло улыбнулся, – все было гораздо прозаичнее и страшнее. Переболев в детстве малярией, Маевская страдала сильным циррозом печени. Она потому и поступила в медицинский, чтобы попытаться вылечить себя саму. Однако у бедняжки, как вы сегодня неоднократно выразились, не наблюдалось никаких способностей. Сначала Вандочка принялась охмурять Сашку Проскурякова. Мой друг, на свою беду, родился предельно честным человеком. Изучив ее анализы, он понял: повернуть процесс вспять невозможно, слишком много ткани уже поражено. Убитая горем женщина пришла ко мне. Ее анамнез я даже не смотрел.
Катя медленно поставила стакан на стол:
– Как вы могли...
Тот пожал плечами:
– Мне же нужны были помощники... Я наобещал Маевской долгую и беззаботную жизнь. «Почему Проскуряков сказал другое?» – задала она довольно умный вопрос. «Потому что у него нет таких возможностей, как у моей семьи, – наврал я. – Ты ведь знаешь, кто мои родители. Они будут всячески способствовать моим исследованиям». Моя однокурсница воспряла духом и стала преданной собачонкой.
– Вы действительно пытались лечить ее? – поинтересовалась Зорина.
– Разумеется. Не мог же я позволить дать ей умереть, пока мы или еще не начали работать, или не закончили начатое, – он поправил седую гриву, которой еще недавно так восхищалась Катя. – Моя сердобольная семья приняла живое участие в ее жизни. Отец помог ей устроиться патологоанатомом в престижную первую больницу, мать познакомила с неким Лизиным. Зная о неизлечимой болезни Ванды и ее проблемах с жильем, она говорила: «Вот досмотрит старика – и будет у девочки собственная жилплощадь».
Я же, встречаясь со своей новой подружкой почти каждый день, всячески настраивал ее против тех, кто, по моему разумению, должны были быть устранены, и добился своего: она возненавидела Сашку Проскурякова почти так же, как я, если не больше. Спокойно выписала заключение о смерти и указала причину – инфаркт. На наше счастье, кончина блестящего ученого ни у кого не вызвала подозрений. Саша в последние дни своей жизни много работал. Все посчитали, что парень просто переутомился.
Зорина достала платок. Академик заметил ее жест:
– Что, пот прошиб? То ли еще будет!
Журналистка наморщила лоб:
– Собираетесь рассказать, как убили Мочалова?
– Точно.
На лице академика, еще недавно казавшемся ей умным и таким симпатичным, не отражалось никаких чувств. Девушка подумала, что посмертные маски великих людей выглядят более человечно.
– Я уловил момент, когда старушки, сидящие на скамейках как приклеенные, разбежались по домам, – самодовольно произнес Хомутов. – Открыл дверь собственными ключами: эти настоящие ученые такие рассеянные! Однажды я позаимствовал у профессора связочку ключиков от квартиры и сделал дубликаты, потом, естественно, вернув все на место. Дражайший Юрий Борисович ничего не заметил. Итак, на чем мы остановились?
– Вы проникли в квартиру, – подсказала Катя.
– Да, – весело ответил ее собеседник. – И спрятался в гостиной. Витек к тому времени уже отправился разгружать вагоны, парализованная жена лежала неподвижно. Мочалов явился через час, сразу сел за стол и принялся читать работу своего любимчика Проскурякова. Одного удара в висок оказалось достаточно, чтобы он потерял сознание. Ну, а дальше дело техники. Я зажег принесенную с собой свечу, поставил ее в камин, прошел на кухню и поставил чайник на конфорку, естественно, ее не зажигая. Остальное вы знаете. Благодаря моей находчивости все три экземпляра оказались у меня.
– Что позволило защититься без проблем, – бросила девушка.
Академик усмехнулся:
– Разумеется.
– Но этого вам было мало, – тихо добавила Катя.
– Я должен был стать по меньшей мере профессором, – кивнул хозяин дома. – Правда, Сашкиных изысканий хватило и на часть докторской. Мне помог отец, сразу увидевший перспективность работы. Однако для защиты оставшихся фактов оказалось недостаточно.
– И вы положили глаз на Марину Викторову и Кирилла Панина, – заметила журналистка.
Мужчина махнул рукой:
– Не один я. Мой бедный друг Толя решил, что пора и ему выбиваться в люди.
– И он вас обошел.
Академик хлопнул кулаком по столу:
– Да. Но потом я обошел его.
– Мы поторопились. – Катя сделала глоток уже остывшего чая. – Не остановившись еще на одной жертве – вашей жене.
Хомутов нахмурился:
– Так и знал, что вы догадаетесь. Я мог бы соврать, однако какой смысл? Да, в роддоме я вколол Инне гепарин.
– За что?
Он нервно скомкал листок бумаги:
– Она оказалась не в меру любопытной и увидела в моем письменном столе Сашкину диссертацию. Поскольку все только и толковали о ее пропаже, моя супруга сложила два и два. Нервное потрясение вызвало преждевременные роды. Так что вместо того, чтобы сообщить обо мне куда следует, любимая отправилась рожать.
– Но Карякин успел поговорить с ней? – вставила Зорина.
Хозяин оскалился:
– Он оказался не только трусом, но и подлецом. Надо признать, считать паршивец действительно умел. Впрочем, что считать? Я сам когда-то поделился этим планом. И не моя вина, что Анатолий сдрейфил в последний момент, а потом поддался захлестнувшей его зависти. Именно это чувство, а не справедливость, заставило его накапать про меня Инне. Она ведь не случайно покопалась в моих бумагах. Только Карякин об этом не узнал. Он приходил в роддом, однако я был начеку. К тому времени Инна уже истекала кровью.
Хомутов зажмурил глаза. Прошлое возникло перед ним так ясно, словно не было мучительных десятилетий. Вот он заходит в палату, направляется к супруге. При виде его ее покрасневшие веки начинают трепетать, как крылья бабочки. С посиневших искусанных губ срываются слова:
«Ты мерзавец... Ты... Ты... Я все расскажу...»
«Успокойся, – он берет ее горячую руку в свои ладони и гладит. – Сначала ты родишь мне наследника, а потом мы обо всем поговорим. Как ты могла поверить этому прохвосту?»
Слезящиеся глаза пристально смотрят на него:
«У тебя в столе Сашина диссертация». – «Он сам отдал мне один экземпляр», – стараясь ее успокоить, он забыл, что сам Проскуряков рассказывал ей о пропаже всех трех копий.
Инна тяжело вздыхает:
«Тебе напомнить наш разговор с Сашей? Как ты докатился до убийства, Игнат?»
Сильная боль в низу живота заставляет ее закричать. Он срывается с места: «Я позову Галину Петровну».
Женщина не слышит. Он открывает стеклянную дверь. Болотова возникает у него на пути: «Идите к моей жене!»
Она поворачивается к молодой медсестре: «Готовь родильный зал».
Больше Хомутов не произносит ни слова. По длинным, пахнущим хлоркой коридорам он бежит к телефону-автомату и в спешке набирает нужный номер:
«Ванда? Ты нужна мне. Немедленно приезжай в роддом и захвати...»
Его преданная Лепорелла выполнила просьбу. Через полчаса, когда Инна разрешилась от бремени девочкой и отдыхала в послеродовой (он настоял, чтобы ее поместили в отдельную палату), он зашел к ней, спросив у суетящейся Болотовой:
«Все хорошо?» «Просто прекрасно, – женщина поплевала через левое плечо. – Сильные схватки измучили вашу жену. Леночка дала ей успокоительное. Пусть немного поспит». «Пусть, – он, естественно, не возражает. Вы тоже отдохните. Галина Петровна».
Болотова замялась: «Если вы не возражаете... Пойду проведаю внучку. С температурой ребенка оставила. А живу я тут недалеко. Я мигом». Он лицемерно улыбается: «Не волнуйтесь. Я ведь тоже врач».