Горло сдавило, голова рывком откинулась назад. Стало больно, так больно, что Олег не выдержал и закричал. Но это лишь так показалось, из глотки вырвался жалкий хрип, тело свело судорогой, его швырнуло к стене, потом он врезался затылком в жесткий бок коробки, разинул рот, пытаясь вдохнуть, но провод сдавил горло, удавка держала его крепко. Тело выгнулось так резко, точно преломился хребет, он бился в петле, рвал ногтями кожу на шее, перед глазами все плыло, свет уже гас, и уже накатывали смертные сумерки, когда удавка неожиданно пропала. Олег рухнул вниз, врезался локтем в бетонный пол, боль привела в чувство, и он увидел над собой человека, вернее, только смутные очертания его лица.
Тот быстро оглянулся, присел на корточки и принялся разматывать провод. Дернул с силой, зацепил кожу до крови, выругался и снова обернулся. Зашвырнул обрывки провода на стеллаж, поднял Олегу голову, всмотрелся ему в лицо и вдруг с силой ударил по щекам.
– Давай, дурак, приходи в себя, – услышал Олег тихий голос, но ответить не смог, только судорожно дышал, прижимал руки к груди и кашлял. Потом его рванули за грудки, подняли и прислонили к стене:
– Ну, бухгалтер, ты и придурок…
Он собрался ответить что-то в том же духе, как шум в цеху смолк, и послышались звуки шагов. Человек хитро улыбнулся, приложил палец к губам и вдруг с силой врезал ему кулаком в живот. Едва восстановившееся дыхание разом перехватило, но Олег успел ответить ударом ботинка по колену. Человек покачнулся, но удержался, удивленно вскинул брови и ударил Олега еще раз. Получил на этот раз кулаком по скуле, и все закончилось – его оттащили охранники, швырнули куда-то в проход, и в темном углу сразу стало тесно. Олега подняли с пола, заломили руки, потащили через цех к выходу, дальше, через улицу, через несколько ворот и переходов в одноэтажное кирпичное здание и втолкнули в камеру.
– Отдохнешь недельку! – раздалось из коридора, грохнула мощная дверь с окошком, зазвенели ключи.
Олег осмотрелся – узкая камера, две койки, между ними стол, зарешеченное окно под низким потолком, в углу раковина и унитаз, стены выкрашены зеленой краской. Не иначе, в ШИЗО угодил, сподобился за два с лишним года, впервые здесь оказался, только странно как-то все вышло, мутно, быстро и странно. И спросить-то некого, хотя о таком лучше молчать. Ему вдруг стало стыдно, он даже покраснел, как в детстве, даже боль в горле ненадолго прошла, правда, кашель продолжал донимать. Он коснулся пальцами шеи, посмотрел на пальцы – на них осталась кровь, и решил умыться, но тут в замке снова зазвенели ключи. Дверь открылась, и в камеру втолкнули человека – невысокого, жилистого, с короткими темными волосами и ехидной улыбкой на тонких губах. Олег узнал его сразу, хоть и разглядеть толком не успел. Человек был ему знаком, что объяснимо – за два с половиной года все зэки успели друг другу примелькаться, ведь так или иначе все пересекались на ограниченном пространстве.
А тот оглядел Олега с головы до ног, смерил взглядом серых, чуть прищуренных глаз и плюхнулся на койку, закинув руки за голову, а на скуле у него наливался синевой качественный «фонарь».
«Моя работа», – подумал Олег, быстро умылся и лег на соседнюю койку, отвернувшись к стене. Закрыл глаза, пытаясь заснуть, но снова закашлялся и тут услышал:
– Ну, ты и придурок, говорю. Это ж надо – вешаться надумал…
– Чего ты полез не в свое дело? – зло перебил его Олег. Говорил и был противен сам себе аж до тошноты, до помрачения рассудка – это ж надо так облажаться. В горле першило, болела шея с содранной над кадыком кожей, и зверски кружилась голова. Больше всего на свете он сейчас хотел отключиться и прийти в себя, когда все забудется. Или вообще отмотать время назад, но это лишь в сказках бывает.
А сосед вздохнул, повозился, устраиваясь поудобнее, и произнес:
– Надоело. Я дохлятины на своем веку навидался досыта. Вышел, понимаешь, перекурить втихую, а тут ты, такой красивый… Всю малину мне обломал.
Послышался тихий смешок, но Олег не оборачивался. Злость поднялась в нем, накрыла с головой, и он едва сдерживался, мечтая об одном – чтобы тот заткнулся. Но человек продолжал:
– Ты в другой раз прежде думай, чем башку в петлю совать. Прикинь – хребет сломан, рожа в блевотине, сам весь в дерьме, глаза из орбит вылезли, язык до плеча висит. Но это поправимо, его тебе в морге отрежут, а потом в живот запихнут и так зашьют…
Олег сжал кулаки, но пока помалкивал, надеясь, что собеседнику надоест, и он угомонится. Тот помолчал немного и снова завел свою пластинку:
– Так что вешаться – это не вариант, и травиться, кстати, тоже не советую. Дня два-три помирать будешь, а то и неделю. Рвота круглосуточно, понос, трубки из шеи и глотки, да еще разденут догола и к койке привяжут, чтоб не рыпался…
– Отвали! – глухо проговорил Олег, чувствуя, как сводит губы. – Иди к черту со своими советами!
– Рад бы, – язвительно отозвался тот, – рад бы пойти, да некуда, все камеры забиты, только у тебя местечко нашлось. Так что придется тебе меня недельку потерпеть, за драку тут дольше не держат.
Олег прижался лбом к ледяной стенке, прикрыл глаза. Ничего, неделя – это немного, всего семь дней, это терпимо, но при условии, что этот олень немедленно заткнется. «Олень» же, судя по звукам, сел на койке, потом встал, прошелся от стола к двери, потом снова сел. И выдал:
– Еще утопиться можно, неплохой вариант. Всплывешь через сутки, синий и раздутый, как баклажан, а на тебе тина, улитки, пиявки – им тоже жрать надо. Будешь плавать рожей вниз, пока не вытащат, а рядом куски шкуры, «трупные перчатки» называется…
К горлу подкатила тошнота – то ли после удавки, то ли от слов соседа по камере. На лбу выступил липкий пот, по спине побежали мурашки, обдало морозцем, и Олег передернулся, как от холода. «Оратор» же решил, что это его лекция так действует, воодушевился и продолжал занудным, чисто профессорским голосом:
– А если с крыши сиганешь, этажа с десятого, к примеру, то внизу от тебя фарш останется. Кости наружу, потроха тоже, зубы еще в полете разлетятся, если о балкон головой заденешь или о что другое. Череп всмятку, мозги из ушей… Мухи сразу налетят, собачки набегут, кошечки, они дохлятинку уважают. Даже если ты еще не умер, для них ты все равно еда. Видел я как-то кота, красивый, полосатый, морда с кулак размером, так у него вся пасть в крови была и в этих самых мозгах. Деликатес, блин, не каждый день пожрать доведется… Но это если не сразу найдут, а так все просто – сложат тебя в пакетик, положат его в гробик, заколотят и родственникам отдадут, чтобы им психику лишний раз не травмировать…
Злость неожиданно ушла, как не бывало ее, сгинула в момент, после нее осталась горечь на языке и неприятный шум в голове. В ушах будто вата шевелилась, отвратно поскрипывала там, глушила звуки, искажала их, и Олегу казалось, что его сосед смеется, хохочет, как в цирке. Он развернулся, сел на койке, спустил ноги на пол и в упор посмотрел на соседа. Тот взгляд не отводил, только чуть прищурился, еще раз оглядел Олега с ног до головы, препаскуднейше улыбнулся и произнес покровительственно, точно наставник нерадивому ученику:
– И ни один из способов тебе гарантии не даст. Можешь выжить и овощем ждать финала. Десять лет, пятнадцать, двадцать, сдохнешь, когда вся родня тебя проклянет…
– У меня нет никого, – спокойно ответил Олег, – проклясть некому.
Сосед осекся, отвел взгляд, но через мгновение улыбнулся вовсе уж издевательски:
– Тогда твой вариант – под поезд. Лучше под товарняк на длинном перегоне, где скорость под двести. Это сработает, зуб даю.
Олег откинулся к стене, облизнул распухшую нижнюю губу, кривовато улыбнулся и послал докучливого соседа на три буквы. Тот не обиделся, будто этого и ждал, развалился на койке и, уже не скрывая презрения, проговорил сквозь зубы:
– Надоело жить – умри как мужик, на войне, а не в сортире. А ты как баба, ей-богу, у тебя не ПМС, случайно? Если так, я лучше в карцер попрошусь, рожу тебе начищу и отдохну пару недель в тишине и покое.
«Еще кто кому начистит», – усмехнулся про себя Олег и сел поудобнее, прикидывая расстояние до оппонента. Тот ничего не замечал, смотрел то в потолок, то на дверь, из-за которой слышались голоса и дальний грохот дверей.
– Войны нет, и я не солдат, я физик, – сказал он, – оторвался от стены, выпрямился и согнул руки в локтях. Решил, что ударом в живот быстро оглушит соседа, добавит ладонями по ушам и коленом в подбородок, а потом отправится в карцер. Пропадать так пропадать, но дятла этого надо проучить, чтоб в другой раз думал, прежде чем людям в душу лезть.
– Ух, ты, – завистливо протянул тот, – вот это да – физик! А я только закон Ома помню. Закон Ома – два года, и ты дома, – уже без ехидства улыбнулся он, будто вспомнил что-то донельзя приятное, посидел так, глядя перед собой, и вдруг добавил со злостью: – В смерти должен быть смысл, а у тебя истерика…
И отшатнулся в последний момент, ушел от удара, увернулся, как скользкая рептилия, поставил жесткий блок, перехватил Олега за руку, выкрутил ему запястье, дернул на себя. Олега бросило вперед, он даже не успел упереться свободной рукой в стену, влетел в нее лбом так, что из глаз искры посыпались. Захват ослаб, он дернулся назад, но запястье словно в медвежий капкан угодило. Человек смотрел на него в упор, смотрел спокойно, не осуждая и без превосходства, с уважением и едва уловимой жалостью. Олег заметил, что у него на висках полно седины, а из-за уха под волосы тянется тонкий шрам, белый и плоский, как бывает у старых ран. Человек сжал его пальцы еще сильнее, дожал немного, и от боли стало так жарко, что Олег выдохнул сквозь зубы и до крови прикусил губу. И тут все закончилось – капкан разжался, боль схлынула, человек толкнул Олега в грудь, он отлетел на свою койку и снова врезался в стену, на этот раз затылком. Посидел, приходя в себя под взглядом серых серьезных глаз, и сказал, глядя в сторону:
– Это не истерика.