Сергей БолдыревТрижды приговоренный…Повесть о Георгии Димитрове
От автора
Передо мной стояла сложная, но и увлекательная задача: написать документальную повесть об удивительной, героической жизни — не историческое исследование и не биографию, а своеобразное художественное произведение, в котором нельзя выдумывать ни сюжетных ходов, ни событий личной жизни героя. Прежде чем я осмелился взяться за перо, мне пришлось разыскать в Москве и в Софии людей, знавших моего героя, прочесть его книги и исследования о нем…
Я долго бродил по Софии, пытаясь представить себе молодого Димитрова. Заглядывал в тихий дворик, в котором и сейчас еще растет старая виноградная лоза и где когда-то каждый вечер с трепетом ждала мать своего самого старшего, не склонявшего головы перед врагами, сына. В глубокой тени деревьев ночного сквера на Ополченской, у заветной скамейки под платаном, слышались мне неторопливые шаги Димитрова и его верной Любы…
Сама судьба этого человека помогала мне строить сюжет, ибо что может быть драматичнее, например, сражения Димитрова на Лейпцигском процессе с главарями фашистской Германии, и что может быть героичнее его победы в этой битве, за которой тогда следил весь мир!
Но нельзя в одной повести рассказать о всей неповторимой жизни, о судьбе человеческой, связанной с судьбами многих людей. Да я никогда и не взялся бы за столь непосильное дело. Я отобрал для повести лишь те важные и значительные события, которые, переплетаясь с коллизиями личной жизни, как мне казалось, позволяли изобразить формирование характера Георгия Димитрова — бесстрашного борца международного коммунистического и рабочего движения, патриота своей родной Болгарии, и показать присущую ему прозорливость, заставлявшую его утверждать, что для болгарского народа «дружба с Советским Союзом так же жизненно необходима, как солнце и воздух для всякого живого существа».
Несомненно, можно написать еще не одну повесть и не один роман, посвященные Георгию Димитрову, о котором секретарь Болгарской коммунистической партии и Председатель Совета Министров Народной Республики Болгарии Тодор Живков говорил:
«Великий пример Георгия Димитрова живет и поныне в наших сердцах».
Моя книга — лишь частица эпопеи об этом человеке и его делах.
Часть первая
Люба встала рано, надо было успеть приготовить завтрак для Георгия. Выглянув из калитки на сонную еще улочку рабочего предместья, — теперь приходилось часто посматривать за ворота, чтобы узнать, следят ли за их домом, — она увидела шагавших посреди мостовой, взявшихся за руки девушку в дешевом платьице и высокого парня. Они, наверное, возвращались после ночной прогулки. Осень в Софии стоит долгая и теплая. По вечерам темнота городских скверов полна приглушенного смеха: не поймешь осень то или весна. И эта осень 1914 года была такой же долгой и теплой и так же бродили по ночным паркам и затихшим улицам спящего города молодые люди и, останавливаясь, близко заглядывали в глаза друг друга. И вот так же возвращались домой под утро… Люба долго смотрела вслед молодым людям, погруженная в свои мысли. Ей вспомнилось, как и она сама и Георгий неторопливо прогуливались в ночном сумраке сквера у потемневшего от времени мрачноватого храма святого Николы, неподалеку от их дома, и возвращались с рассветом. Под густой листвой деревьев на одной из дорожек сквера стояла давно знакомая скамейка. Теперь они редко приходили туда, к своей скамейке. То, чем полнилась для них наступившая осень, было, может быть, самым трудным и самым сложным со дня их встречи восемь лет назад, и они уже не часто вспоминали о своей скамейке. Люба подумала о том будущем разговоре с Георгием, которого не избежать и о котором он, наверно, и не подозревает. Прибавится горечи и сложности в их жизни, и так полной тревог. Свое, личное, что кажется таким маленьким и что так глубоко запрятано в душе, без спросу вмешивается в жизнь людей, и тогда жить и работать становится во много раз труднее. Особенно сейчас, в эту осень рокового четырнадцатого года…
После завтрака, как и всегда, Люба пошла с мужем до ворот. В дворике с раскидистым тутовым деревом, старой виноградной лозой и густым кустарником вдоль заборов было тихо. Младшие сестра и брат Георгия — Еленка и Тодорчо — ушли уже в школу. Только их мать, Параскева, сухонькая, в платке, туго повязанном вокруг головы, хлопотала возле таза с бельем и ласково кивнула Георгию и Любе, когда они проходили мимо.
У калитки они остановились. Откинутые со лба пряди волос обрамляли полное жизни и силы лицо Георгия. Наклонившись, он хотел поцеловать Любу. Она отстранилась, боясь нескромных взглядов прохожих, но все-таки на мгновение ощутила прикосновение шелковистой бороды и теплоту его губ.
Она долго смотрела вслед мужу. По его походке она привыкла различать владевшее им настроение. Георгий шел стремительным размашистым шагом. Не видя его лица, Люба знала, что глаза его светятся радостью. «Работать, работать!» — вот что было сейчас в его душе. Да и те, кто шагал по улице — и рядом, и впереди, и позади него, — тоже чему-то радовались. Похоже было, что весь рабочий люд в это раннее утро покидал свои дома с таким чувством, точно каждого за углом стерегло само Счастье. Они все валом валили лишь бы поскорее добраться к нему. А ведь их ждет трудная и не всегда приятная работа, за которую после двух только что оконченных балканских войн платят гроши. И каждый из них будет гнуть спину до вечера и вернется домой усталой, неверной походкой, с измученным лицом и затуманенным взглядом. Так будет в конце дня. Но утром все они полны радости, точно раннее солнце, и синие тени от домов, и порывы свежего ветра с близких каменистых гребней Витоши обещают избавление от тягот жизни. Уж так устроен человек: как ему ни тяжело, в нем никогда не умирает ожидание света и радости, если ему дано трудиться.
Люба притворила калитку и направилась к дому, раздумывая о том же своем: замечает ли Георгий, как ей трудно?..
II
Георгий быстро шагал, сжимая под мышкой туго набитый письмами рабочих портфель. Сегодня ночью он все-таки успел написать ответы многим. Он направлялся к центру города, неподалеку от которого в узкой улочке Кирилла и Мефодия помещался клуб партии. Это был двухэтажный дом во дворе с редкими акациями. В нижнем этаже располагался небольшой зал, а наверху — рабочие комнаты.
Шагая через две ступеньки по гулкой и скрипучей деревянной лестнице, Георгий поднялся в комнатку канцелярии рабочего синдикального союза. Весь центральный аппарат профсоюза, не раз повергавший в гнев полицию, директоров и управляющих государственных и частных компаний и промышленных предприятий, состоял… из одного человека. Георгий совмещал в своем лице и руководителя союза — секретаря-кассира, и делопроизводителя, и писаря.
Раскладывая на столе свои бумаги, Георгий как-то вдруг понял, что все время, пока шел сюда по улице и раздумывал о письмах рабочих и о том, как хорошо работаете в утренние часы, он в то же время каким-то вторым сознанием непрестанно и тревожно думал о Любе, Работа дома с письмами помогла ему на время скрыть свое беспокойство. Люба не должна догадываться, что он знает всю правду о ее болезни. Пусть у нее будет такое чувство, что он не видит ее состояния. Так ей будет лучше, она не станет волноваться еще и за него. Но что же дальше?..
Беспокойство не оставляло Георгия, и ему пришлось напряжением воли заставить себя взяться за дело. Он постоянно вел переписку с местными синдикальными союзами во многих городах и с рабочими активистами. Часть писем он вчера захватил домой. Но многие надо было еще прочесть и выбрать из них факты, которые помогли бы разоблачить подготовку правительства к войне. Навалившись грудью на стол, Георгий вчитывался в письма.
В Бургасе докеры не могут прокормить свои семьи… Во многих городах пробная мобилизация, объявленная правительством, оставила женщин и детей без кормильцев… В Русе, на Дунае, женщины бунтуют против голода и дороговизны… Табачники Ксанти не имеют жилья, зарплата нищенская…
Георгий плотнее сжимал губы, сводил в сплошную линию густые брови, изредка покачивал головой. Он хорошо знал почти всех, кто писал ему. Бывал — и не раз — на юге страны, в черноморских портах Варне и Бургасе, на Дунае, в Русе, и во многих других городах и местечках Болгарии. В этих поездках по стране ему доводилось близко заглядывать в скорбное лицо горя людского, затопившего страну после Балканской войны. В двенадцатом году монархии Болгарии, Греции, Сербии и Черногории начали войну против полуфеодального турецкого государства. Но уже летом 1913 года, когда началась дележка освобожденных от турецкого владычества территорий, недавние союзники набросились друг на друга, и опять полилась кровь народная.
Две Балканские войны отняли кормильцев у неисчислимого количества крестьянских и рабочих семей. В первой погиб и брат Георгия Костадин, с тех пор мать надела на голову черный платок и уже не снимала его, а отец, не пережив горя, через год умер. Вторая война принесла новые людские жертвы. Вдобавок Болгария лишилась части освобожденных турецких владений. Это была национальная катастрофа, и письма рабочих по-своему рассказывали о ней. Кто остался без крова, у кого не вернулись с войны сыновья, и мать их от горя потеряла рассудок. Иные должны были бросить ветхие хижины в деревне и, перебиваясь по чужим углам в городе, как это было когда-то и с семьей самого Георгия, искать грошовый заработок на случайных или тяжелых работах в рудниках и шахтах, чтобы только не умереть от голода…
С лестницы послышались глуховатые удары: так могла стучать по деревянным ступенькам лишь палка Деда, на которую он опирался, взбираясь наверх. Георгий встал, открыл дверь и поклонился седобородому старику в темной широкополой шляпе, поднимавшемуся по лестнице. Грузный высокий Благоев — Дед, как его, ветерана и организатора партии, почтительно называли, пожал руку Георгия. Пожатие его было сильным, это был еще крепкий человек. Он опустился на стул и, сняв потертую шляпу и пригладив длинные пепельно-седые волосы, окинул взглядом из-под отяжелевших век стол, заваленный письмами и бумагами, и одобрительно, по болгарскому обычаю из стороны в сторону, покачал головой.