XII
Мать оглядела заросший зеленью дворик. Лицо ее было одновременно радостно и печально. Сердце Георгия сжалось: он вспомнил свои детские годы. Мать казалась ему и в то далекое время совершенно такою, как сейчас, хотя этого не могло быть, она тогда была молода и красива. Он вспомнил слезы матери, когда его шалости огорчали ее и отца, вечно занятого сшиванием овечьих шкурок в своей мастерской, и то, как отец учил мать по складам разбирать купленную на базаре для нее библию — единственную книгу, которую могла она читать…
— Здесь, вместе с виноградной лозой, — раздался голос матери, и Георгий вновь повернулся к окну, прислушиваясь к ее словам, — вместе с виноградной лозой выросли мои дети. Когда они были малы и неразумны и дрались между собой, я выносила им мешок с лесными орехами и давала по горсти. Каждый получал от меня какое-нибудь дело. Георгий мыл полы и вязал чулки, Магда помогала мне по хозяйству, а маленькие вскапывали грядки, сажали цветы или делали еще что-нибудь. Иначе как бы справилась с ними? Самым озорным был твой Георгий. Однажды я поручила ему снести в пекарню баницу. По дороге он поставил противень с тестом себе на голову. Потом он рассказывал, что улочка была слишком узкой, и потому он не мог нести противень в руках. В этих словах было немного правды, для него все улицы были тогда слишком узкими. Конечно, он вывалил тесто в канаву. Какой-то добрый человек помог ему собрать тесто вместе с пылью на противень. Пока баница пеклась, Георгий сбегал за большим носовым платком на тот случай, если придется пролить много слез… — Мать улыбнулась, замолчала и, опустив глаза, некоторое время разматывала нитки. — Да… Многих моих детей уже нет в доме, — продолжала она. — Вырос и уехал работать в далекую Россию мой второй после Георгия сын Никола, и разве кто-нибудь скажет, вернется ли он из Сибири, куда сослал его русский царь? В этом доме вырос мой третий, Костадин, ушел в двенадцатом году на Балканскую войну. О нем мы получили точное известие: не вернется никогда. Любомир и Борис стали мастеровыми людьми, построили собственные дома и ушли к своим семьям. И старшая моя дочь Магдалина тоже живет в своем доме в городе Самокове… Я повторяю тебе то, что ты сама давно знаешь, только потому, что хочу сказать: какое бы горе ни выпало на нашу долю, мы должны оставаться опорой для своих близких…
Георгий одобрительно покачал головой. Перед ним опять потекли картины прошлого. Мать! Это верно: много добра принесла она им стойкостью, лаской и сочувствием в трудные минуты жизни. Георгий вспомнил, как она провожала его на работу в типографию двенадцатилетним мальчиком. Позднее она рассказывала, что плакала втайне от всех, согласившись отправить на заработки сына — совсем еще ребенка. Но что она могла сделать? Денег для продолжения учения не хватало, да и семья была многодетной.
Мать не показывала ему ни жалости своей, ни горя. Она ободряла мальчика, помогала ему справиться с недетскими заботами о заработке: дома старалась накормить получше, пораньше уложить спать, потеплее одеть зимой… Мать!
Она не разделяла непримиримости сына ко всему, что было ему не по душе. Вначале, как и все ученики, он подметал пол в цехе, носил воду, бегал за табаком для рабочих. Но однажды вместе с молодым переплетчиком из соседней переплетной мастерской Йорданом Караивановым составил макет сатирической газеты «Кукареку» и вместе с ним написал статьи и сам набрал текст. Он смог это сделать потому, что не раз внимательно наблюдал, как обращаются со шрифтом наборщики. В газете высмеивался за пьянство священник. Отец еле уговорил «пострадавшего» не подавать в суд. Это было давно, многие подробности истории с газетой «Кукареку» стерлись в памяти. Осталось ясным и не тронутым временем воспоминание о матери. Она тогда спросила Георгия: «Зачем ты задираешь людей? Нам и так нелегко живется, сын мой, а тебе, если ты останешься таким нетерпимым, будет еще труднее». «Я напечатал про него правду», — возразил Георгий, и мать больше ничего не сказала.
Вскоре началась первая большая стачка печатников. Ученики, не без помощи Георгия, создали свой особый стачечный комитет. Георгия избрали председателем. Каждое утро он собирал несколько десятков учеников и обсуждал с ними, как идет стачка. Это была первая в его жизни стачка! Он перестал приносить домой даже те гроши, которые иной раз перепадали ему. Ни одного упрека не услышал Георгий от матери. Она сказала только: «У тебя, наверно, есть люди, с которыми можно посоветоваться. Слушайся их, Георгий, и не поступай самовольно»…
Через несколько лет он вспомнил слова матери: нашелся такой человек. В 1904 году Георгия выбрали управляющим делами Общего рабочего синдикального союза. Он оставил типографию — к тому времени он был уже опытным наборщиком — и переселился в маленькую комнатку канцелярии на втором этаже партийного клуба, куда вела узкая деревянная лестница. Руководил союзом Георгий Кирков — Мастер. Он являлся на работу в черной широкополой шляпе, с потертым, набитым бумагами портфелем в руке и сразу брался за статьи и листы корректуры газеты «Работнически вестник», которую партия поручила ему редактировать.
Георгий знал его по выступлениям на рабочих собраниях, статьям и рассказам. Особенным успехом среди рабочего народа пользовались веселые и грустные происшествия с героями сатирических миниатюр Мастера — неутомимым тружеником Нейчо Молотом, бедняцким философом дядей Ганчо Натруженным и жизнерадостным пролетарием Трайчо Заработком. Многие читатели считали, что автор был их братом, рабочим — так хорошо знал Мастер горести, радости и заботы трудового люда. Когда Мастер решил расстаться со своими героями и написал, прощаясь с ними, что их смешные прозвища и скромные деяния постепенно перейдут в обширный храм забвения, их никто не захотел забыть. Герои в заплатанных шароварах и облезлых бараньих шапках оставались в душах людей. Над ними по-прежнему смеялись, но не насмехались, — смеялись потому, что нельзя скорбеть и плакать, когда видишь светлые образы людей, отмеченные печатью нищеты и непосильного труда, но исполненные житейского героизма. Они будили дремавшие до поры силы. Скромные герои эти помогли Георгию заглянуть и в душу самого автора, понять и полюбить его.
С тех пор как Георгий начал сотрудничать с Мастером, иной раз целые дни проводя подле него в маленькой комнатке, слушая его советы, его беседы с рабочими, он понял, в чем заключалось скрытое от посторонних глаз обаяние личности этого человека: Мастер пробуждал в людях стремление мыслить, действовать, искать новые пути. Это был друг Деда. Так же как и Дед, Кирков в юности учился в России. Потом в Австрии получил специальность техника-топографа. Вернулся в Болгарию убежденным социалистом. Вместе с Дедом создавал партию, стал одним из ее руководителей. Оба эти человека вели непримиримую борьбу с Оппортунистами — «широкими» и оба стремились к тому, чтобы партия укрепила свое влияние среди рабочих и наиболее талантливые рабочие пришли к ее руководству.
Мастер предоставил Георгию свободу действий, посылал его руководить стачками, иной раз и сам появляясь в стачечных комитетах, но лишь затем, чтобы поддержать, посоветовать, укрепить в своем помощнике веру в собственные силы. Потому-то во время крупных стачек, подвергаясь опасности быть арестованным и даже убитым из-за угла наемными террористами, Георгий привык к смелости и решительности.
Так было и во время стачки шахтеров в Пернике в 1906 году, когда они встретились с Иваном, так же было и в 1907 году, когда забастовали рабочие деревообделочного комбината в Кочериново. И в этот раз на собрание рабочих явилась полиция. Пристав объявил Димитрова арестованным. Георгий потребовал письменный приказ об аресте. Рабочие тоже начали спорить с приставом, и толпа окружила полицейских. Георгий спокойно ушел, избежав ареста, и продолжал руководить забастовкой.
В том же 1907 году в Пернике вновь забастовали шахтеры, и Георгий тотчас же приехал туда, получив от Мастера задание руководить стачкой самостоятельно. Потом Кирков и Димитров вместе руководили новой стачкой в Пернике. Мастер был доволен: Георгий научился действовать самостоятельно. Весной следующего года Георгий поехал во Врацу к рабочим медного рудника «Плакалница». Здесь было сильно влияние оппортунистов — «широких», профсоюза но существовало. Георгий выступил на нескольких митингах, убедил создать профсоюзную организацию. На одном из митингов подкупленные бандиты стреляли в него. Он не сошел с трибуны, продолжал речь. Он должен был доказать рабочим, что им следует верить в стойкость «тесных». Бандиты только помогли ему в этом.
Когда он вернулся в Софию, Люба сказала, что знает о выстрелах на митинге и что провела несколько бессонных ночей. Она готова была уехать к нему, и выступать на митингах вместе с ним, но ее удержало его задание — растить актив среди женщин-работниц. От женщин многое зависело: там, где жены поддерживали мужей в стачечной борьбе, стачка шла успешнее.
— Днем, когда я была с людьми, — говорила Люба, — я чувствовала себя рядом с тобой — тоже боролась за успех стачек. Только по ночам становилось плохо.
В то время ей поручили редактирование газеты «Швейный рабочий», она стала писать стихи, читала их на вечерах в клубе партии. Однажды сыграла главную роль работницы в пьесе «Стачка». Георгий смотрел на нее из притихшего, темного зала и думал о том, что Люба на сцене живет своей реальной жизнью и что переживания героини, которую она играет, — председателя стачечного комитета — это ее собственные переживания. Прекрасным помощником и агитатором партии стала Люба…
XIII
Размышления о пережитом завладели Георгием, и он отдавался им, не замечая ничего вокруг. Его мысли обратились к тем дням, когда Мастер уступил ему свое место — предложил избрать Димитрова руководителем синдикального союза. Это случилось в 1906 году. Но Мастер по-прежнему оставался для него человеком, с которым обо всем можно было посоветоваться.