— Да, и в этом году лоза принесет виноград, — повторил Георгий.
Помолодевшими глазами мать посмотрела на виноградную лозу и обернулась к сыну.
— Когда-то давно, — заговорила она, с любовью глядя на него, — когда ты был маленький, я рассказывала тебе сказку о виноградной лозе…
— Помню, — Георгий обнял мать, и они присели на лавочку под тутовым деревом. — Царь приказал под страхом смерти уничтожить виноградные лозы во всем государстве, — начал он таким голосом, каким рассказывают сказки детям. — Царь собрался уничтожить пьянство, которое, как ему казалось, влечет безделье и бедность. Этот царь хотел добра своему государству, — Георгий, покачивая головой, усмехнулся, — но, несмотря на свой ум, он все-таки не понимал, откуда берется бедность. Одна женщина, у которой ничего не было, кроме лозы, не стала ее уничтожать. Ее сын… — Георгий помедлил и взглянул на мать, внимательно слушавшую его. — Ее сын, — продолжал Георгий, улыбаясь, — вырос сильным и смелым и однажды спас дочь царя от страшного дракона. Царь разыскал мать богатыря и спросил, чем она кормила и поила своего сына, почему он вырос таким сильным…
Мать, перебив Георгия, произнесла торжественно, словно отвечая сказочному царю:
— «Я сохранила свою виноградную лозу и поила сына соком ее ягод…» — И переменив интонацию: — Если бы я могла дать такую же силу и своим детям, как та женщина из сказки! — тихо добавила мать.
— Не надо, мама!.. — Георгий дотронулся до ее руки. — Скорбь не может продолжаться бесконечно, она не воскрешает мертвых и не делает сильными живых. Слезы только ослабляют нас.
— Я выплакала все слезы. У меня нет больше слез. Я думаю о другом. Пришла весна, и я знаю — Первого мая ты пойдешь на митинг. Прошу тебя, будь осторожен, полиция не любит ваш праздник, а теперь после революции в России будет особенно зверствовать.
Улыбка сбежала с лица Георгия, руки его безвольно лежали на коленях.
— Не знаю, что и ответить, — сказал он. — Разве ты хочешь, чтобы я оставил своих товарищей и бежал от полиции, если она кинется на рабочих?
— Нет, — напрягая голос, хрипло сказала мать, — нельзя, чтобы твои враги и твои товарищи считали тебя слабым. Мужчины нашей семьи всегда несли тяжкую ношу, но никто из них еще не оказывался трусом. Мы, женщины, всегда уважали их за это.
— Спасибо, мама!
— Я говорю тебе то, что должна сказать. Но ты все-таки будь осторожен, сынок… — Мать на секунду приникла к его груди. Оторвавшись от сына, она торопливо пошла в глубину дворика и снова взялась за свой веник.
Весь день она работала неторопливо и как будто спокойно. Только к вечеру села на скамейку под тутовым деревом, положила в подол свои натруженные, оплетенные синими жилками руки, склонив голову набок, устремив в пространство невидящий взгляд. Никто ее не беспокоил, пусть отдыхает мать. Долгие месяцы после известия о смерти Николы топила она в неустанных хлопотах свое горе. Может быть, полегчало, успокоилось у нее на душе…
Первого мая, когда Георгий и Люба ушли на митинг, мать спустилась к себе и достала из сундука широкую шерстяную юбку и темную кофту. Она надела свой скромный наряд, накинула на плечи такой же темный платок и вышла со двора. Никого не было дома в этот час. Ей пришлось запереть калитку и положить ключ на условленное место за отстающую доску над дверью. Все это она проделала спокойно и неторопливо, словно собиралась на базар за продуктами. Но в руках она не держала кошелки, и потому ей было немного не по себе. Она переборола неловкость и зашагала по улице, придерживая рукой платок на груди. Нежная, отблескивающая листва на деревьях еще не успела покрыться пылью, и воздух был свеж и чист. Солнце тяжело упиралось в ее плечи. Она старалась скрыться от его лучей в тени домов и деревьев.
У Ловова моста через горную речушку, заключенную в каменные стены, мать остановилась, прежде чем свернуть на широкую улицу Марии-Луизы, и с усмешкой поглядела на блестящую морду бронзового льва. Их было четыре — по два на каждом берегу речушки. Мост вел из богатых, украшенных витринами магазинов кварталов города к вокзалу и рабочим окраинам. Словно стражи богатства стояли эти львы. Усмехаясь, мать пересекла шумную улицу, направляясь к улочке, на которой был партийный дом.
Двор заполнила тяжко дышавшая толпа: рабочие тужурки и пиджаки, помятые кепки, кое-где белели соломенные шляпы. Женщин почти не было видно, митинги — удел мужчин. В другое время мать, наверное, ушла бы отсюда, но теперь куда она могла идти от людей, с которыми были ее сыновья, — тот, что погиб в холодной Сибири, и тот, что сейчас возвышался над толпой. Ей некуда было идти отсюда, она отчетливо это поняла, как только увидела сына. И еще поняла она, что незнакомые, пришедшие слушать Георгия люди тоже дороги ей и что с ними ей хорошо.
Худощавый человек нагнулся к ней и, тронув ее за руку, сказал:
— Зачем ты пришла сюда, старая? Уходи! Нагрянет полиция, тебя задавят.
Мать посмотрела на него своими добрыми прозрачными глазами.
— Тот, кто там говорит, — сказала она спокойно, — мой сын. Я пришла, чтобы посмотреть и послушать его. Отсюда плохо видно и плохо слышно. Ваши спины мне все загородили.
Сгрудившиеся рядом с ними люди, оглядываясь, слушали их разговор. Они потеснились, пропуская мать. Она доверчиво вошла в образовавшуюся брешь. Расступившиеся люди передавали другим, что надо дать дорогу матери Димитрова, и одобрительно покачивали головами и улыбались матери, когда она продвигалась мимо них. По мере того как она шла все дальше и дальше, толпа разламывалась на две половины, и скоро до самой трибуны образовался проход с живыми стенами по бокам.
Мать вышла к столу-трибуне, с которого говорил Георгий. Она остановилась в первом ряду. Люди сомкнулись и сзади нее и с боков. На какое-то мгновение она уловила на себе взгляд сына. Он увидел мать, улыбка блеснула на его лице, словно вспышка отраженного солнечного луча. И тотчас глаза его обратились куда-то дальше, в толпу, и мать поняла, что для Георгия вот сейчас, в эту минуту, она существует не отдельно от всех людей, а вместе с ними. Толпа как бы вобрала ее в себя и сделала своей частицей.
Рядом с разгоряченными людьми было жарко. Мать вытерла потемневшей от весеннего загара рукой мелкие капли пота на лбу и стала слушать сына так же, как и все: не ожидая, что он посмотрит только на нее и улыбнется только ей. Это чувство было ново, не испытано, но не пугало ее. Оно было естественным и человечным.
Мать понимала не все, что говорил Георгий. Ей было хорошо от его голоса, от силы толпы и оттого, что она, Параскева, была вместе со всеми. Она не заметила, когда Георгий кончил, туман едких слез помешал ей. Неожиданно сын оказался подле. Он обнял ее и прижался разгоряченным, потным лицом к ее худощавой щеке.
XXII
Через несколько месяцев из России пришло известие о пролетарской революции. Власть взяли большевики; во главе созданного ими правительства встал Ленин.
Георгий искал в газетах все сообщения о происшедших там событиях, внимательно перечитывал отчеты телеграфных агентств, далеко не всегда правдивые, о выступлениях Ленина, о первых декретах Советской власти. Австрийские, немецкие, сербские газеты, попадавшие в Софию, были полны сообщений, одно другого противоречивей. Газеты разных направлений по-разному писали о революции и о Ленине. Весь мир искал в русской революции откровений: одни видели в ней близкий конец всему тому, чем жили, чему поклонялись, другие с тревожной радостью искали в русских событиях избавления от собственных бед и страданий, третьи лишь насмехались и над Россией, и над революцией.
Дед срочно созвал в партийном клубе парламентскую группу. Георгий оглядывал знакомые лица и радовался в душе: в эти дни осени 1917 года его товарищи словно помолодели.
Дед всегда считал, что пролетарские социалистические революции должны вначале произойти в развитых, передовых в промышленном отношении странах. Но теперь, когда пролетарская революция в России стала фактом, участники совещания посчитали необходимым всеми средствами поддерживать правительство Ленина и потребовать экстренного созыва Народного собрания для рассмотрения предложения русского революционного правительства о перемирии и мире.
В «Работнически вестнике», во многих нелегальных изданиях стали сразу же перепечатываться первые декреты Советской власти, выступления Лопина, правдивая информация о событиях в России.
Народное собрание отклонило требование парламентской группы тесняков, не захотело рассмотреть предложения Советского правительства о мире. Тогда решено было провести массовый рабочий митинг. Центральный Комитет партии поручил Георгию выступить на митинге с речью и дать указание местным партийным и профсоюзным организациям провести митинги по всей стране. Народ поддержит предложения Советского правительства о мире.
Русская революция несла новую жизнь в рабочие организации. Георгий попросил Любу разыскать в их домашней библиотеке и у друзей статьи Ленина прежних лет и со свойственным ему упорством ночами прочитывал все, что она ему приносила.
В самом начале холодного, ветреного и голодного декабря в Народном доме был собран рабочий митинг. Едва Георгий увидел множество людей, он весь напрягся, подался навстречу толпе. До выступления его было еще далеко, но он уже перестал принадлежать самому себе, он не замечал Любу, сидевшую рядом, мог думать только о том, что захватило всех. Когда на трибуну медленно поднялся прямой, высокий старик с белой бородой и откинутыми назад седыми прядями волос, Георгий встал, как все, и зааплодировал. Он смотрел на Благоева, возвышавшегося над толпой с поднятой головой и светлым взглядом, и бессознательно, счастливо смеялся. Что-то очень важное, значительное было в том, что этот седой старик пришел сказать о русской революции и о том, что революции нужен мир…
Георгий вышел на трибуну, уже как бы слившись с людьми, ему не нужно было привыкать к аудитории, улавливать ее настроение; задолго до выступления его охватили те же чувства, что владели и другими, и он начал свою речь стремительно и властно.