Многие из тех, кто слушал Георгия, надолго запомнили его речь. Георгию удалось с присущим ему темпераментом и силой проникновения в суть вещей раскрыть всю сложность назревавшей политической обстановки и тех задач, которые вставали перед партией.
Партия определила свое отношение ко второй революции в России, как революции пролетарской. Во многом этому помогли встречи болгарских делегатов с Лениным на Циммервальдской конференции в сентябре 1915 года и на Стокгольмской конференции левых циммервальдистов летом 1917 года. В Стокгольме были Георгий Кирков и Басил Коларов. Там они убедились, что большевики действительно пролетарская партия и в своих письмах и газетных корреспонденциях информировали партию о политической обстановке в России. В газете «Работнически вестник» в одном из июньских номеров Кирков отмечал, что русская буржуазия расхваливает Плеханова и меньшевистско-эсеровских вождей Петроградского Совета, которые делают все, чтобы не допустить революцию до «социально опасной» стадии. В лице Ленина, сообщал Кирков, буржуазия видит «своего не только политического, но и социального, смертельного врага».
В первые дни и недели после Октябрьской революции «тесные» социалисты не совсем отчетливо представляли ее характер. Но вскоре, в самом начале января 1918 года, газета «Работнически вестник» писала: «От русской революции веет духом интернационализма, идеями великого основателя социал-демократии Карла Маркса. Вот почему победа русской революции является победой интернационального социализма… Впервые в истории рабочий класс взял власть в самом большом государстве Европы… Из пепелища страшной империалистической войны проступили гранитные основы будущего социалистического общества».
В самом начале 1918 года, выполняя решение ЦК, Георгий уехал в прифронтовую полосу на Южном фронте. Официально — как депутат парламента — проверить положение табачных рабочих в городах Ксанти и Драма, а тайно — по поручению ЦК ознакомиться с положением на Южном фронте, с настроениями солдат. Надо рассказать им об Октябрьской революции и постараться приостановить дезертирство на англо-французскую сторону, чтобы сохранить революционно настроенную часть армии для близкой революции в Болгарии. На Северном фронте, в Румынии, по реке Серет уже началось братание русских и болгарских солдат. Но что делалось на Южном фронте, расположенном куда ближе к жизненным центрам страны и потому с точки зрения революционной деятельности более важном, как следует не было известно. Южный фронт образовался с самого начала вступления Болгарии в войну в октябре 1915 года. Англо-французские войска Антанты высадились в Салоникском порту на Эгейском море. Ксанти и Драма — прифронтовые города болгарской стороны.
В Ксанти после совещания с солдатами Георгий узнал, что военные власти предупреждены о его приезде. Он понял, что слежки не миновать. В Драме с вокзала он открыто явился прямиком в штаб армии. Его провели к сутулому, кряжистому с седоватыми колючими усиками полковнику.
— Вылчев, — представился полковник, поднимаясь и пожимая руку Георгию.
Когда военный узнал, кто такой Георгий, его глаза тревожно метнулись, оглядывая крепкую фигуру бородатого господина в безукоризненном костюме.
— Прошу вас, — торопливо сказал Вылчев, указывая на кресло. — Вы, наверно, утомлены столь дальней поездкой… Чем могу служить?
Георгий предъявил депутатский мандат.
— На каком основании, — холодно спросил он, не желая замечать любезного тона полковника, — закрыт клуб для драмских табачных рабочих? Сегодня утром в поезде рабочие жаловались мне…
— Я проверю, — поспешно сказал полковник. — Клуб завтра будет открыт.
— Вот и прекрасно! — Георгий встал. — Я не хочу больше отрывать вас от дел.
Полковник проводил его до двери и раскланялся, все еще едва веря, что сам Димитров явился к нему. Полковник предполагал, что Димитров будет избегать встречи с военными, даже скрываться.
Вечером к Георгию, в дом рабочего, где он остановился, пришел давний знакомый, офицер штаба армии, капитан по чину, и сообщил, что попал в щекотливое положение: партия поручила ему организовать нелегальную конференцию солдат и офицеров с участием Димитрова, а полковник Вылчев предписал организовать за тем же Димитровым слежку.
Георгий расхохотался.
— Прекрасно!
В ту же ночь состоялось еще одно совещание с военными. На нем присутствовало четыре офицера и трое солдат. Георгий говорил о великом историческом значении Октябрьской революции, о том, что надо прекратить дезертирство, в армии нужны революционно настроенные солдаты.
— Да живет русская революция! — негромко воскликнул кто-то.
— А нам что делать? — спросил один из офицеров.
— Надо быть готовыми к решительному часу, — ответил Георгий.
XXIII
Ранней весной, уже после возвращения Георгия из Ксанти и Драмы, как-то утром нарочный принес повестку. Народный представитель Георгий Димитров постановлением военно-полевого следователя города Тырново, так говорилось в повестке, привлекается к суду и до рассмотрения дела должен быть взят под стражу.
В первый момент Георгий подумал, что дело затеяно в связи с недавней поездкой в прифронтовую полосу. Но почему военно-полевой следователь города Тырново? И тут он вспомнил все, что было несколько месяцев назад не в этой недавней, а во время другой поездки — осенью 1917 года, состоявшейся незадолго до известия об Октябрьской революции в России. Происшествие, случившееся на тырновском вокзале, — несомненно, в связи с ним и принесли сейчас эту повестку — как бы замкнуло круг увиденного и пережитого, заставило о многом передумать и многое понять, побуждая его еще тогда искать возможности попасть на фронт и встретиться с солдатами. Как же все было?
…В портовом городе Варна на Черноморском побережье, куда он в то время приехал, издавна была сильная профсоюзная организация докеров. Георгий и в прежние годы приезжал сюда не раз, у него здесь было много знакомых. Прямо с вокзала он пошел тогда на окраину города. Недалеко от моря, в небольшом побеленном домике, спрятавшемся среди фруктовых деревьев, жил старый друг Георгия портовый рабочий Тодор Тодоров. Георгий нашел его в садике, на деревянном топчане, похудевшим и постаревшим. Тодор только что вернулся из госпиталя и едва передвигался после ранения на фронте. Работать грузчиком он уже не мог. В порту его заменил шестнадцатплетиий сын. Но большой ли груз может поднять на свои неокрепшие плечи мальчик?
— Все, что было, продали, — говорил Тодоров, — одежду, шерстяное родопское одеяло, шинель, в которой пришел из госпиталя… Нынче хороший урожай яблок. Смотри, ветви ломаются от плодов! В старое время это была бы большая радость. А теперь, когда в доме нет хлеба, долго ли проживешь яблоками?
Георгий попросил связать его с теми, кто еще остался из старых докеров, пригласить и молодых.
Поздно вечером, вернувшись от докеров в домик Тодорова, Георгий на открытке написал короткое письмецо старшей сестре в городок среди гор Само-ков: «Дорогая Лина! До тех пор, пока контраст между великолепием в природе и нищетой в жизни не будет устранен, люди будут недостаточно счастливы. Воспитай своего Любчо борцом за это».
Он окончил письмецо и сидел, задумавшись. Маленькому Любчо три года. У племянника такие же, как и у него самого, зеленовато-синие глаза и тонкие правильные черты лица. Он будет красив и силен, когда вырастет. Кем он станет, сможет ли в то грядущее время с легким сердцем наслаждаться красотой и изобилием природы? И что будет в те времена, в середине века, когда Любчо возмужает? В России буржуазно-демократическая революция, совершенная при помощи народа… Где-то сейчас Лепин?.. «Работать, работать!.. — сказал себе Георгий, вставая. — Любчо еще долго расти, время есть, а у меня полно сил!..»
Вскоре Георгий был уже в Тырново. Уезжал оттуда поздно ночью. Вокзал был забит солдатами и ранеными, возвращавшимися из госпиталей на фронт и с фронта на побывку домой. Мрак только прибавлял гнева и исступления солдатской толпе.
Классный вагон, в который Георгий получил билет по своему депутатскому удостоверению, прицепили к составу открытых платформ. Едва к перрону подошел этот странный поезд, солдаты, сбивая друг друга, хлынули к нему в призрачном свете редких фонарей. Не дожидаясь, когда вагоны остановятся, люди карабкались на платформы, втискиваясь среди тех, кто был уже там.
К пассажирскому вагону подошло трое раненых, один из них на костылях. Георгий посторонился, пропуская солдат.
Незадолго до отхода поезда в вагой вошел полковник и, увидев раненых солдат, с грубой бранью накинулся на них. Солдаты возражали ему. Заступаться за них было опасно, это лишь еще более обозлило бы полковника, и он мог жестоко расправиться с ранеными. Спасая их от расправы, Георгий сказал проводнику вагона, что он должен правильно указывать места пассажирам.
Полковник резко бросил Георгию:
— Кто вы такой, чтобы вмешиваться в работу кондуктора?
— Я народный представитель, — ответил он, поворачиваясь к полковнику, — и не только имею право, но и обязан вмешиваться. Солдат и инвалидов ругают за чужую вину.
— Молчать! — закричал полковник, теряя власть над собой. — Я не позволю вам… — Он стал нервно расстегивать кобуру револьвера.
Георгий не двинулся с места:
— Если бы такая храбрость была проявлена в бою, ее бы оценили по достоинству.
Полковник опомнился, оставил кобуру, вытащил из кармана не первой свежести платок — видно, полковнику тоже досталось в дороге — вытер разгоряченное лицо.
— Что вы, штатский, знаете о фронте! — воскликнул он с горечью и раздражением. — Почему я должен сражаться, защищая отечество, стрелять и убивать врагов и требовать выполнения воинского долга с этих скотов, — он кивнул в сторону, где стояли скрывшиеся уже солдаты, — а вы, депутаты, в это время богатеете на теплых местечках и подрываете дисциплину!
— Вы оскорбляете человека, которого совершенно не знаете, — сказал Георгий. — А что касается дисциплины… Ее больше невозможно поддерживать криком, руганью или оружием. Это уже ясно всем.