— Да, господин полицейский, если разрешит вам ваша совесть…
— Проклятая болтунья! — пробормотал он и, повернувшись, тяжелым неторопливым шагом пошел к воротам. Пропуская своих подчиненных на улицу, он сказал последнему проходившему мимо него полицейскому: — Она знает больше, чем мы можем подумать. Ну и времечко: неграмотная старуха суется в политику. Все точно взбесились…
XXXI
В конце декабря начались новые митинги и демонстрации железнодорожников. Кое-где произошли кровавые столкновения с полицией. В ответ правительство распорядилось уволить железнодорожников и почтово-телеграфных служащих, принимавших участие в демонстрациях. 27 декабря была объявлена всеобщая забастовка железнодорожников, рабочих портов, трамвайщиков и почтовых служащих. Шахтеры Перника и рабочие многих фабрик в знак солидарности также прекратили работу.
Георгий вынужден был перейти на нелегальное положение. Он руководил начавшейся стачкой железнодорожников из подполья, менял квартиры, избегая показываться днем на улицах. Комитеты забастовщиков собирались то в будке железнодорожного стрелочника, то в доме какого-нибудь рабочего.
Партия призвала всех трудящихся страны поддержать борьбу железнодорожников и почтовых служащих и провести недельную всеобщую политическую стачку. Это была первая за всю историю рабочего движения Болгарии всеобщая политическая стачка, проведенная под руководством Болгарской коммунистической партии.
Героическая борьба транспортных рабочих продолжалась 55 дней. Они вынуждены были отступить перед репрессиями правительства из-за отсутствия единства.
Как-то вечером Георгий пришел в свой дом. Почти каждый день он писал Любе и получал от нее записки через надежных товарищей, а встретились так, точно вечность ничего не знали друг о друге. До полуночи не смыкали глаз, делились пережитым. Люба, как и прежде, бывала в семьях рабочих и рассказала, как тяжело забастовщикам переносить суровую зиму, нехватку продуктов питания.
Рано утром их разбудил громкий стук в ворота. Люба, накинув халатик, бросилась в кабинет, окна которого выходили на улицу, и в щелку между занавесками увидела полицейских.
— Скорее, на чердак! — шепнула она мужу.
— Спрячь! — Георгий выхватил из кармана брюк пистолет, из пиджака пачку прокламаций и протянул Любе. — Лучше, если они схватят меня без этого.
Он быстро подставил стул и открыл узкий люк в потолке. Резким движением выжался на руках и исчез в темноте. Крышка люка бесшумно опустилась на прежнее место.
В дверях появилась мать и молча посмотрела на Любу, стоявшую посреди комнаты с пистолетом и листовками в руках. Мать подошла к ней, взяла пистолет и прокламации, точно это были вязальные спицы и моток шерсти, и сунула в карманы среди широких складок своей юбки. Затем повернулась и неторопливо пошла во двор. Там она долго возилась у калитки, убеждая господ полицейских немного потерпеть, потому что она стара, и ей нелегко вытащить из земли тяжелый лом, который всегда подпирает калитку, если в доме остаются одни женщины.
Когда наконец мать отперла калитку, тучный полицейский — тот, что был здесь недавно, — спросил:
— Что ты тут бормотала? Куда делся твой сын?
— Вы долго спите, господин полицейский, — не отводя глаз, сказала мать. — Мой сын рано уходит на работу.
Начался обыск. Старший полицейский вошел в дом, вслед за ним прошаркала своими туфлями по ступенькам и мать.
— А это что? — спросил полицейский, подняв голову и оглядывая лючок в потолке.
— Чердак, господин полицейский. Слазайте и туда, осмотрите все хорошенько, чтобы потом не говорили, что я что-то спрятала от вас. — Она приволокла за спинку старый стул из угла и поставила его под лючком. — Полезайте, господин полицейский, посмотрите сами.
Полицейский с опаской встал на шаткий стул и приоткрыл дверцу на чердак. Он сунул голову в темноту, но дальше лезть не стал.
— Ладно, — сказал он, опуская дверцу. — Там у тебя один только мусор.
Мать в изнеможении прислонилась спиной к стене, силы внезапно оставили ее.
Пока продолжался обыск, мать хлопотала у очага.
— Господин полицейский, — сказала она, — я приготовила вам кофе. Выпейте по чашечке горячего, на улице холодно.
Тучный полицейский, нагнув голову, взглянул на нее исподлобья и, ничего не сказав, ушел.
— Не сердись, сынок, что я предложила им кофе, — сказала Георгию мать, когда он спустился с чердака в комнату. — Я должна была это сделать, чтобы они поверили в мою глупость. Они, кажется, и впрямь поверили…
Георгий опять исчез надолго. Только в феврале нового года для Любы представилась возможность с ним встретиться. Но какая это была возможность.
От Георгия принесли письмо, в котором говорилось, что общинский совет собирает заседание, где будет голосоваться постановление об увольнении рабочих городского хозяйства и транспорта за участие в стачке. От одного голоса зависит, пройдет ли решение или будет провалено. Враги уверены, что он, Димитров, все еще общинский советник, побоится прийти. Георгий писал, что, выполняя решение партии, он должен открыто войти в зал заседаний и проголосовать. Судьба четырехсот человек зависит от этого. Все меры, чтобы избегнуть ареста, приняты. Он приглашал Любу завтра к началу заседания быть в совете. Там они и увидятся.
С утра Люба пошла к общинскому совету. Еще издали она заметила у дверей здания нескольких человек в серых мундирах. Полиция! Почему здесь полиция? Нервная дрожь охватила ее: власти предупреждены. Пройти мимо? Нет! Именно теперь она особенно нужна Георгию.
Проходя, к дверям, Люба вдруг узнала в одном из полицейских… Тодорчо. Он весело посмотрел на нее, кивнул.
Люба быстро вошла в коридор и остановилась напротив двери зала заседаний. Какие-то люди прохаживались по коридору взад и вперед, двое стояли поодаль. Она стала узнавать лица знакомых коммунистов-трамвайщиков. Горячая волна хлынула в душу. Гордость за партию, за этих людей охватили ее. Легким быстрым движением руки она расстегнула пальтишко, обнажая светлую полоску кружевной кофточки, заложила руки назад — пряменькая, строгая — и оперлась спиной о стену. Из зала в приоткрытую дверь донесся ворчливый голос. Люба узнала его. Говорил кмет — председатель общины, мэр города:
— Известно, что советник Димитров, несмотря на неоднократные приглашения, не явился на заседание…
В коридор стремительной походкой — не вошел, нет — ворвался Георгий. За ним быстро шли двое. Лицо его, еще более заросшее бородой за месяц скитаний по нелегальным квартирам, осветилось радостью: он увидел Любу. Она кинулась навстречу — молнией блеснула белая полоска кофточки в солнечном луче, падавшем из приоткрытой двери. На мгновение Люба прильнула к Георгию и тотчас отпрянула, освобождая ему дорогу.
Из зала донесся голос кмета:
— Приступаю к голосованию…
Георгий распахнул дверь и вошел в зал. Там сразу стало тихо. Люба видела, как Георгий остановился у порога, заслоняя свет своей широкой фигурой, и по напряженным плечам его поняла, что он в упор смотрит на кмета.
— Я здесь, господа! — сказал Георгий. — Напрасно вы обвиняете меня. Я буду сегодня голосовать.
Он прошел в глубину комнаты, оставив дверь раскрытой. Кто-то быстро проскользнул из зала в коридор и притворил дверь. Перед Любой в наступившем полумраке оказался молодой, узкоплечий человек с редкой бородкой.
— Что здесь за люди? — спросил он, оглядывая толпившихся около двери.
Не дождавшись ответа, он кинулся в глубину коридора.
Кто-то опять немного приоткрыл дверь.
— Большинство! — послышался торжествующий голос Георгия.
По тону его голоса Люба поняла, что все в Георгии дрожит от напряжения.
— Большинство в один голос, — пробормотал кмет.
— И все же большинство! — со своей обычной неистребимой настойчивостью выкрикнул Георгий.
В зал ворвался молодой человек с редкой бородкой. Люди, толпившиеся в коридоре, подались к двери, распахнули ее настежь и заняли весь проем. Люба услышала торопливые слова вошедшего:
— Господин кмет! Я не мог ничего сделать, телефоны не работают, община блокирована, все входы и выходы охраняются неизвестными людьми. Мы отрезаны!
В зале послышалось движение, заговорило разом несколько человек. У двери появился Георгий. Он задержался у порога, обернулся в зал и в наступившей тишине отчетливо, с едва пробивавшимися насмешливыми нотками в голосе, сказал:
— До свидания, господа!
В коридоре Георгий подошел к Любе.
— Мы победили на этот раз, Люба! — сказал он. — Милая Люба!
Возбуждение все еще владело им. Люба видела, что ему хочется обнять ее, но их окружили товарищи, и он сдержался.
Люба, сжав кулачок около груди, лишь повторяла:
— Уходи, Георгии. Скорее уходи…
Она, так долго ждавшая встречи с ним, торопила его уйти.
Георгий склонился и почтительно поцеловал ее руку. Потом быстро и решительно, так же, как и входил сюда, устремился к выходу. Те двое, что охраняли его, не отставая ни на шаг, удалились вместе с ним.
На следующий день буржуазные газеты были полны сенсационных сообщений: Димитров, которого безуспешно разыскивала полиция, на виду у всех, вопреки обвинениям его в трусости, явился в общинский совет и, проголосовав и произнеся короткую, но сильную речь, бесследно скрылся, словно накрытый красной шапкой-невидимкой…
В июне 1920 года партия направила Георгия Димитрова вместе с секретарем ЦК Василом Коларовым делегатом на II конгресс III, Коммунистического Интернационала в Москву. Политическая и личная их дружба окрепла в совместной борьбе за укрепление партии, в боях с буржуазными депутатами на заседаниях Народного собрания. Теперь они стали вместе готовиться к нелегальной поездке в Советскую Россию. Ехать через Германию было нельзя. Из-за военных действий в Польше западные границы России были закрыты. Оставалось одно: пробраться на лодке по Черному морю в Одессу. Путешествие предстояло опасное и рискованное — берега Крыма охранялись английскими