— Да! — с трудом сказал он. — Я тоже это понял. Обещаю тебе.
Вскоре Георгий стал готовиться к новой поездке в Россию. В будущем двадцать первом году в Москве созывался первый учредительный международный конгресс революционных профсоюзов. Георгия избрали делегатом от синдикального союза. Ожидалось, что на конгресс приедут делегаты из нескольких десятков стран. Международное рабочее движение вступило в новую полосу: на конгрессе предстояло выработать тактику борьбы за улучшение положения рабочего класса, теснее связать профсоюзное движение с Коминтерном.
Георгий понимал, что Ленин принимает самое деятельное участие в созыве конгресса. То, о чем Георгий мечтал много лет, то, к чему готовил себя, должно было наконец совершиться: он встретится с Лениным. Конечно, и сейчас поездка могла сорваться, надо нелегально пересечь границы нескольких государств, раздобыть паспорт, валюту. Но он давно решил, что не остановится ни перед какими опасностями и испытаниями. «Действуй, Георгий, действуй, — и думал и говорил он сам себе. — На Гамлета клевещут, когда говорят, что размышления ослабляли его волю и дела. Прочь беспечность и неосмотрительность — это они, а не размышления и страсть главные враги действия…»
В январе Георгий был уже в Вене. Он подробно писал Любе о рабочем движении Австрии, Германии, Франции. Он знал, как благодарна будет Люба за эти письма о политической жизни Европы. Она почувствует себя рядом с ним, снова получит так необходимую ей порцию свежего воздуха борьбы, без которой не может жить, не может писать Стихов.
Он встречался с коммунистами разных стран и как бы ощущал освежающий ветер, проносившийся над Европой. Как-то в начале января в Вене Георгий присел к столу у себя в номере гостиницы.
«Милая, дорогая, незаменимая моя Люба! — писал он. — Собираю сведения о положении в разных странах и изучаю новейшую русскую коммунистическую литературу, которой нет в Болгарии.
Вчера вечером был в Государственной опере (прежде Дворцовая опера). Нечто грандиозное! Спектакль по содержанию нестоящий, но музыка, пение, постановка, сам театр — неописуемо великолепны. Сожалею, что ты не со мной. Твоя поэтическая, отзывчивая душа получила бы здесь прекрасную пищу… Я уже сообщал тебе, что конгресс в Москве отложен до весны…
В Югославии — белый террор… В Белграде, Загребе и других городах вспыхнули стачки протеста. Запрещена всякая коммунистическая пропаганда, коммунисты поставлены вне закона, закрыты партийные клубы… Есть определенные сведения: то, что творится в Югославии, — не случайно. Коммунистические партии Балканских стран представляют большую угрозу для готовящейся военной кампании против Советской России. В этой кампании могут принять участие Польша, Румыния, Югославия и Болгария… Надо ждать нападения и на нашу партию, подобно тому, как это было в Румынии и сейчас происходит в Югославии. Нам нужно быть готовыми встретить удар с достоинством.
Колоссален успех Интернационала! На конгрессе французских социалистов в Туре вслед за Германией присоединилась… и французская партия. В Тур нелегально приехала Клара Цеткин, делегатка Коммунистического Интернационала. После того как она произнесла блестящую речь, которая во многом повлияла на превосходное решение конгресса, она исчезла. Во французском парламенте был сделан по этому поводу запрос правительству. Необъяснимо, как могла Клара приехать в Тур без германского паспорта, без разрешения французских властей и ускользнуть от полиции. Немецкая коммунистическая пресса комментирует этот героический поступок Клары Цеткин с восхищением».
Вскоре сам Георгий нелегально уехал в Италию на конгресс Итальянской социалистической партии. И оттуда он посылал Любе свои весточки, рассказывая об успехах и борьбе итальянских товарищей.
Конец вьюжного февраля застал Георгия уже в Москве, в бывшей гостинице «Люкс», на Тверской, в комнате с заиндевелыми стеклами. Советская столица произвела на Георгия странное впечатление. Многие дома не отапливались, стекла окон были заморожены, мимо шли люди с изможденными лицами. Зато около университета царило веселое оживление. Улицу заполняла молодежь с тетрадями и книгами в руках. А ведь они — Георгий уже знал об этом — получали в день всего полфунта хлеба и в три раза меньше мяса или рыбы. Вечером город погрузился в темноту, но холодный театральный зал, куда ему дали билет, был забит зрителями в пальто и шинелях… Это были самые первые впечатления.
На другой день после завтрака — двух кусочков хлеба с чаем без сахара — дежурный пригласил его к телефону. В первый момент Георгий даже не понял, откуда говорят. Просили сегодня же вечером быть в Кремле: Димитрова хочет видеть Ленин.
— За вами зайдет товарищ, — слышался в трубке молодой женский голос, — прошу не опаздывать, время у Владимира Ильича строго распределено.
Георгий не сразу положил трубку на аппарат, хотя разговор был окончен, и сидел в холодном коридоре, устремив перед собой невидящий взгляд. Его поразила деловая простота приглашения к Ленину. Столько лет он жаждал этой встречи, не веря в ее возможность. И вот сегодня вечером — сегодня! — он должен без опоздания явиться в Кремль, к Ленину. Если бы ему сказали, что прежде необходимо выдержать какие-то тяжелейшие испытания, он был бы менее поражен. Он забыл в этот момент, что уже пришлось испытать на пути к этому вечеру: сражения с полицией, аресты, тюрьмы, карцер и допросы в румынской контрразведке, мучительные споры с самим собой, — и думал о том, как фантастична в своей деловой простоте фраза: «Прошу не опаздывать, время у Владимира Ильича строго распределено».
— Вы кого-нибудь ждете? — спросил дежурный в стеганой телогрейке и ушанке.
Георгий медленно пошел к себе. Воображение с поразительной отчетливостью рисовало, как он вечером придет в Кремль. И как увидит Ленина. Он знал, какой Ленин. Долго и неотступно в течение многих лет ловил он и в газетных статьях о Ленине, и в рассказах болгар, видавших Ленина в Швейцарии и Германии и даже раздобывших ему болгарский паспорт, и в речах и статьях самого Ленина глубину его мысли, особенности, черты его характера.
В своей комнате Георгий присел к столу, все еще под впечатлением нахлынувших на него воспоминаний, и раскрыл тетрадь, чтобы записать то, о чем следовало говорить с Лениным. Мысль его никак не могла сосредоточиться, и в памяти возникло одно событие тех лет, когда он начал искать духовной близости с Лениным.
Кооперативное издательство «Освобождение» подготовило к изданию письма Ленина к американским и европейским рабочим. Георгия просили написать предисловие к брошюре. Со странным беспокойством принялся он вчитываться в ленинские работы — не найдет ли он там осуждения каких-то своих заблуждений?
Он не нашел осуждения. Он нашел поддержку и одобрение. Картина вопящего, грохочущего зала Народного собрания, каким он был во время сражения с Мушановым, Джидровым, Ляпчевым, возникла в его воображении, когда он читал о том, как Ленин оценивал буржуазную демократию и парламентаризм. «Мы поступаем правильно, — говорил тогда себе Георгий, — нас никак нельзя обвинить в том, что мы забыли свои партийные обязанности в парламенте». Над предисловием к ленинской брошюре работалось быстро и легко.
Георгий сидел за столом, все еще не написав ни строчки. Задумчивый, нерешительный голос слившихся воедино струн возник в сознании — симфония Бетховена, та самая симфония, которую, по слухам, так любил Ленин… Музыка ширилась, дробила стены, раздвигала границы мира…
III
Вечером вместе с русским товарищем Георгий прошел через ворота Кремля, охранявшиеся красноармейцами, на внутреннюю, продуваемую холодным ветром кремлевскую площадь, и вскоре оказался перед зданием, в котором работал Ленин.
Раскрасневшийся от мороза, немного неуклюжий в незнакомой обстановке, бородатый, входил Димитров в приемную Ленина. Он молча поклонился невысокой секретарше, бросившей на него любопытный взгляд, молча выслушал ее просьбу немного подождать и все так же молча опустился на жесткий диванчик у стены, напротив черного окна. Диванчик скрипнул под тяжестью его крупного тела, и он виновато потер щеку и искоса глянул на женщину. Но она разбирала бумаги и не обращала на него внимания.
Дверь кабинета Ленина растворилась, оттуда стремительной походкой вышел худощавый человек, лицо которого Георгий где-то видел. Секретарша тотчас скрылась в кабинете. Все в Георгии напряглось: сейчас!
Он готовился встать навстречу женщине, как только она выйдет из кабинета, чтобы, не теряя ни секунды, войти к Ленину. Но дверь распахнулась, и в приемную вместо секретарши вышел невысокий, крепко сбитый человек с большим лбом и полными жизни, оживленно светившимися, внимательными глазами. Дверь кабинета осталась распахнутой настежь. «Ленин», — мелькнула мысль. Георгий поспешно встал, не зная, как ему быть, — к нему ли вышел Ленин, и можно ли рассчитывать на его внимание здесь, в приемной.
Ленин окинул Георгия острым, внимательным взглядом с головы до ног и, быстрой походкой приблизившись к нему, с силой пожал его руку.
— Здравствуйте, товарищ Димитров, — мягко сказал он. — Прошу, проходите, пожалуйста! — И так как Георгий в нерешительности топтался у двери, собираясь пропустить Ленина, Владимир Ильич настойчиво, деловито и в то же время мягко повторил: — Пожалуйста, проходите!
Он пропустил Георгия вперед и, пройдя вслед за ним и прикрыв дверь, быстрой, энергичной походкой подошел к столу и пригласил Георгия сесть напротив. С этого момента Георгий уже не видел ни кабинета, ни обстановки в нем — все в его душе заполнил этот невысокий крепкий человек, глаза которого жили ясной, светлой мыслью.
— Вот вы какой! — сказал Ленин, прищурившись, со вниманием оглядывая бородатое, разгоряченное лицо Георгия. — Я слышал о вас, о ваших энергичных выступлениях в парламенте, — когда Ленин произносил слово «энергичных», мягко выговаривая «р», глаза его засветились еще теплее и еще лукавей. — Да, признаюсь, не представлял вас этаким богатырем. — Он негромко засмеялся,