вздрагивая всем телом, — Коларов производит иное впечатление… Хотя, впрочем, также весьма благоприятное. Рабочему лидеру архиважна реально ощутимая сила, с которой гармонирует духовная цельность и страсть борца, вышедшего из народа.
Все это Ленин проговорил быстро, с тем же мягким «р», которое здесь попадалось почти в каждом слове и придавало его речи особый, непередаваемый оттенок непосредственности и человеческой простоты.
Георгий торопливо, ощущая, как еще более теплеет его лицо, сказал:
— Я хочу передать вам, Владимир Ильич, горячие поздравления от нашей партии и от трудящихся нашей страны.
Ленин пожал руку Георгию.
— Знаю, ваш народ хороший, храбрый народ, — сказал он с такой сердечностью, что Георгий сразу почувствовал себя спокойнее. — Ленин прищурился и уже с каким-то иным выражением посмотрел на Георгия. — Каково сейчас политическое положение в Болгарии? — спрашивал он. — Какие партии пользуются наибольшим авторитетом? — Опершись обоими локтями о край стола, Ленин подался к Георгию и пристально, с открытым интересом, смешанным с любопытством, смотрел на него. Это был уже другой Ленин, весь устремленный к одной важной для него цели и ждущий от Георгия чего-то нужного для себя. — Что вы скажете, Георгий Михайлович, — так, кажется, вас по батюшке, хотя у болгар и не принято отчество?
Почему-то именно в этот момент Георгий подумал, что Ленин оказался и совершенно таким, каким он, Георгий, представлял его, и в то же время совершенно иным, каким никогда вообразить его было нельзя. Ожидание откровения, с каким смотрел Ленин на Георгия, нельзя было представить себе, не увидев Ленина, и это не совпадало с тем обликом воображаемого человека, с которым Георгий свыкся и жил многие годы.
Но едва Георгий попытался вернуться к «тому» человеку, чтобы сравнить с реальным, сидевшим перед ним, он уже не смог этого сделать и понял, что отныне в его воображении будет жить только один — вот этот живой, реальный, ставший родным Ленин. Осознав это, он внутренне успокоился и, подчиняя свою мысль такой же строгой логике, с какой говорил Ленин, стал рассказывать о Болгарской коммунистической партии, буржуазных партиях, Земледельческом союзе и Стамболийском… Иной раз Георгий не мог дать точного, исчерпывающего ответа, какого ждал Ленин, и тогда говорил, что об этом будет доложено специально, полнее, чем он в состоянии ответить сейчас.
Ленина интересовали особенности политической ситуации в Болгарии, роль монархии, характер иностранного влияния, размеры иностранного капитала, взаимоотношения Болгарии с другими Балканскими государствами. Отвечая на множество вопросов, Георгий невольно вспоминал то, что было с ним самим, то, что он видел и испытал. В его воображении возникали захлестнутые толпами рабочих улицы Софии, искаженные гневом лица рабочих, идущих на ряды полицейских. Он видел ослепительно белые хлопья пены, срывающиеся с губ лошади, верхом на которой сидел офицер и которую он, Георгий, всей силой своей сдерживал за узду, и бешеное лиловое сверкание ее глаз… На какое-то мгновение он позабыл, где находится. Плечи его отвердели, мускулы напряглись, рука непроизвольным движением смяла лист бумаги с заметками, лежащими перед ним на столике. Треск ломавшегося бумажного листа вернул его к действительности. Он глубоко вздохнул и, откинувшись на спинку кресла, стал расправлять острые лучи складок на бумаге.
Ленин молча внимательно смотрел на Димитрова.
— Н-да! — произнес Ленин, глядя, как Георгий расправляет смятый лист. — Понимаю. Такое не забывается. — Ленин посмотрел в темный полированный гранит ночных оконных стекол и медленно заговорил: — В будущем — том будущем, о котором, помните, говорил Чернышевский, люди смогут каждый день слушать музыку Бетховена, и заметьте, батенька, совсем не так, как слушал ее умнейший архиреакционер Бисмарк, и наслаждаться стихами, и быть добрыми, милыми людьми. Но каждый раз, когда мне хочется еще раз послушать «Аппассионату» или Девятую симфонию, я спрашиваю себя: имею ли право быть добреньким и отдаваться наслаждению искусством, — Ленин повысил голос, — когда нам не дают жить и сжимают нам горло? Быть добреньким в наше время нельзя. Мы поставлены перед необходимостью на террор отвечать террором, на жестокость — жестокостью. Иначе мы не выстоим, шлюзы будут взорваны и жестокость хлынет в миллион, в триллион раз больше. В этом наш гуманизм. И другого, добренького, лицемерного гуманизма для пролетариата, для крестьянства быть не может. Другой гуманизм — не добро, а зло, обман, ложь, преступление перед человеческой совестью.
IV
Георгия поразило внутреннее напряжение, охватившее Ленина. Показалось, что Ленин заговорил о том, что, может быть, долго не давало ему покоя и мучило его — об отвергнутых сомнениях своих — и о том, что он в конце концов обрел и к чему пришел.
— Да, — сказал Георгий, — другого пути и для нас не может быть, мы должны ответить насилием на насилие.
— Подождите! — Ленин резко встал, почти вскочил со своего места. — Будьте осторожны, товарищи, не увлекайтесь, — быстро заговорил он. — Вы можете наделать ошибок. Непоправимых ошибок! — повторил он, вышел из-за стола и остановился посреди комнаты перед Георгием, заложив пальцы за жилет. — Враги обвиняют нас в жестокости. Это Клевета на революцию. Мы против неоправданной жестокости по отношению к врагам. А каждая капля крови, пролитая рабочими и крестьянами, для нас бесконечно дорога.
Ленин опустился в свое кресло за письменным столом. Георгий с напрягшимся лицом, сведя густые брови, смотрел на него.
— Советую вам, — после паузы заговорил Ленин, — сосредоточить свое главное внимание на укреплении коммунистической партии, как авангарда рабочего класса, и заняться серьезнейшим образом организацией самого рабочего класса, тем более что он еще сравнительно слаб… — у вас почти нет еще потомственных рабочих…
Ленин заговорил о том, что он советует создавать союз рабочих и крестьян, прежде всего бедноты и середняков, расширять влияние коммунистических идей в армии, среди солдат, подготавливать кадры партии.
Он наклонился к Георгию и, приподняв руку, словно прося внимания, быстро продолжал:
— Прежде чем произошла революция в России, мы пятнадцать лет — с девятьсот третьего по девятьсот семнадцатый год — вели борьбу с меньшевизмом. За это время мы подготовили кадры партии, теснее связались с рабочим классом и крестьянством. Это были пятнадцать лет напряженной подготовки кадров партии. Но и до сих пор у нас есть «горячие головы»…
Ленин сказал, что если западноевропейские товарищи воображают, что застрахованы от подобных случаев, то это такое детство, с которым надо вести беспощадную борьбу.
— Спасибо за советы, Владимир Ильич, — сказал Георгий, — они очень пригодятся нам.
Ленин устало потер лоб.
— Мы переживаем сейчас очень большие трудности и в связи с этим обсуждаем сейчас вопрос о введении продовольственного налога вместо продразверстки, использование рынка, товарооборота и денежного хозяйства. Мы не можем помочь вам «революционной войной», о которой безответственно толкуют те самые наши товарищи с «горячими головами». Есть другой, вообще более верный путь на многие десятилетия вперед для выполнения нашего интернационального долга перед революционным пролетариатом и крестьянством Болгарии, так же, впрочем, как и любой другой страны. Мы должны показать практически, на примере значение коммунизма. Наша хозяйственная политика приобретает сейчас интернациональное значение. Еще и поэтому мы обязаны выстоять. И мы выстоим…
Георгий мельком глянул на свои часы и ужаснулся: он просидел у Ленина почти полтора часа. Он встал, шумно двинув креслом.
— Я отнял у вас слишком много времени, Владимир Ильич…
Ленин также поднялся.
— Мы с вами хорошо поговорили, Георгий Михайлович. Я рад нашей встрече и должен вас поблагодарить, для меня она была чрезвычайно полезной. — Ленин подошел к Георгию и, заглядывая в его глаза, возвращаясь к тому, о чем они только что говорили, продолжал: — Реальным политикам надо исходить прежде всего из анализа неоспоримых фактов, реальной обстановки. — Ленин быстро прошел к двери и открыл ее, пропуская Георгия и выходя в приемную вслед за ним.
Георгий взглянул в оживленное доброе лицо Ленина и, протягивая руку, поклонился.
— Будьте здоровы, — сказал Ленин, обеими руками сжимая руку Георгия. — Искренне рад знакомству с вами, товарищ Димитров. Желаю вашей партии и вам лично самых лучших успехов. Мы не сомневаемся, что ваша партия и болгарский народ — верные друзья нашей Советской социалистической республики. Мы переживаем сейчас очень большие трудности… но, повторяю, мы глубоко убеждены, что наша партия и Советская власть успешно справятся со всеми этими трудностями. До свидания!
Ленин быстро кивнул и твердой походкой направился в свой кабинет. Георгий смотрел вслед Ленину и по его походке, по чуть-чуть склоненной к плечу голове угадывал полный сосредоточенности взгляд и понимал, что мысль Ленина занята уже не им, Георгием, а каким-то новым, может быть, и связанным с их разговором, а может быть, и совсем далеким от него, важным и неотложным делом.
Не замечая ничего и никого, позабыв попрощаться со строгой секретаршей, Георгий вышел в коридор.
Женщина теплым взглядом проводила его. Он уходил в таком же состоянии, как и многие другие, впервые говорившие с Лениным. Она никогда не обижалась на невнимательность таких посетителей, она знала, что люди долго будут мысленно, в душе разговаривать с Лениным и ощущать его присутствие рядом с собой.
Через несколько дней, выполняя просьбу Ленина, Георгий передал для него болгаро-французский словарь, написав на первой страничке убористым почерком: «Нашему любимому учителю и незаменимому вождю всемирной пролетарской революции — тов. Ленину. От Центрального Комитета Болгарской коммунистической партии. За ЦК: Георгий Димитров. Москва, 5 марта 1921 г.»
Встреча с Лениным наполнила жизнь Георгия в Советской России особым, всюду проникающим светом. С кем бы он потом ни говорил, куда бы ни приезжал в Москве, что бы ни видел — холод и голод, разруху или энтузиазм рабочих, трудившихся в не-топленных заводских помещениях, — он распознавал не только внешнюю оболочку, но и, как ему казалось, тот скрытый, внутренний смысл, которого он, наверное, и не сумел бы понять, если бы не знал полного напряженной мысли взгляда Ленина и не слышал его слов: «Мы обязаны выстоять!»