— Ты стала другой, Елена, перестала быть девочкой. Ты была бы хорошей женой и умной доброй матерью, а должна заниматься конспирацией и рисковать каждый день.
Елена смешалась.
— Зачем ты говоришь так? — пробормотала она. — Можно стать и женой и матерью и вести работу в партии, так же как ты.
— Я не знаю, чего больше у нас с Георгием — счастья или страдания из-за постоянной опасности, нависшей над нами.
— Наверное, счастье особенно дорого людям, которые умеют беречь друг друга? — сказала Елена.
— Да, ты права, конечно, — подтвердила Люба. — Я скажу тебе одну вещь, Елена. Если ты хочешь, чтобы счастье в семье было полным, не лишай себя детей. Когда-то у меня мог быть ребенок от человека, которого я ненавидела. Я не захотела ребенка от него. Если бы ты знала, как Георгий мечтает о детях. Он не говорит об этом, но я слишком хорошо знаю его, чтобы понимать без слов.
— Вам было бы труднее с детьми, — глухо сказала Елена.
— Да, во сто крат. Но ты сама сказала, что, когда берегут друг друга, счастье становится дороже. И есть ли счастье, раз и навсегда застывшее в покое? Ты помнишь у Гёте: «На весах великих счастья чашам редко дан покой…» — Люба замолкла и, повернувшись к Елене и открыто и смело смотря в ее лицо, сказала: — Если со мной что-нибудь случится, береги его и помоги ему…
Елена упала головой в колени Любы, и ее светлые волосы, вырвавшись из плена шпилек, широкой струей хлынули на пол.
Обе женщины молчали. Люба откинулась на спинку стула и бережно положила свои маленькие руки на плечи Елены, как будто боялась уронить ее со своих колен.
Все еще пряча разгоряченное лицо в складках платья Любы, сдерживая рыдания, Елена проговорила:
— Люба, милая… С тобой ничего не случится. Тебе стало лучше, мы все это видим.
— Я говорю не только о болезни, — сказала Люба. — Наступают решающие дни, надо быть готовыми ко всему…
Вечером на улице Гробарской Люба издали увидела Георгия в темных очках с палкой в руке. Он шел в сопровождении двух женщин и одного мужчины. Улица была пустынна. Люба не заметила никаких признаков слежки. Она все время шла позади двух мужчин и двух женщин, пока они не достигли новой конспиративной квартиры на улице Пиротской. Люба знала, что Георгия представят хозяевам дома как брата Елены.
В середине сентября, накануне восстания, Георгий был переведен в маленький домик у трамвайного депо. Лишь один человек — связной партии — знал, где он находится.
Передо мной — страницы воспоминаний участников восстания — страницы истории. Бессмертен подвиг тысяч и тысяч смельчаков, поднявшихся с оружием в руках против фашистских правителей Болгарии. Но события восстания имеют еще и внутренний, глубоко философский смысл.
Утром 21 сентября члены штаба восстания во главе с Коларовым и Димитровым выехали на автомобиле из Софии под видом инженеров с мерными рейками, привязанными к бортам машины. На другой день они прибыли в мятежный Врачанский край. 23 сентября, около двух часов ночи, в окрестностях города Фердинанда (ныне Михайловграда) по указанию штаба стали сосредоточиваться силы восставших. Там были и коммунисты и члены Земледельческого союза. Впервые и те и другие стали насмерть плечом к плечу.
В 3 часа ночи начался штурм города, а в 8 утра над общинским управлением взвилось красное знамя. Васил Коларов и Георгий Димитров взяли на себя руководство восстанием. Вскоре под напором восставших пал город Берковицы. Через десять дней освободили часть Видинского и Врачанского округов. Восстание вспыхнуло и в некоторых других местах.
И все же оно не имело успеха. Почему? Главная причина неудачи заключалась в отсутствии единства в партии — поднимать или не поднимать восстание. И было упущено время. Не существовало прочного союза рабочих и крестьян. Недостаточно сильным было влияние компартии в армии.
Правительственные войска с варварской жестокостью подавили восставших. Главные силы повстанцев — и коммунисты и члены Земледельческого союза — вместе с Коларовым и Димитровым организованно отступили и перешли болгаро-сербскую границу.
И коммунисты и члены Земледельческого союза!.. Да, во всех сражениях в течение десяти дней восстания в победах и в поражениях земледельцы и коммунисты наконец-то оказались рядом, плечом к плечу. Сложна судьба народная: через какие муки надо было пройти, чтобы преодолеть трагическое разъединение рабочих и земледельцев, коммунистической партии и Земледельческого союза, стоившее народу Болгарии неисчислимых жертв!
«Бывают, однако, поражения, которые серьезно способствуют будущей победе освободительного дела рабочего класса, — говорил впоследствии на V съезде Коммунистической партии Болгарии Георгий Димитров. — Таким было и поражение Сентябрьского восстания 1923 года».
VIII
Какие чувства владели Георгием в эти трагические дни: горечь поражения, отчаяние перед неумолимостью судьбы, бессильный гнев? Он бежал с родины, но не от своей судьбы, как бывало не раз с теми одинокими смельчаками, что восставали против тирана, инквизиции или породившего их и отрекшегося от них общества. Георгий и его товарищи оставались верными своей судьбе и своему предназначению и в изгнании были солдатами армии, временно отступившей, но не сложившей оружия. Идея единения, которой они служили, не давала им согнуться перед неизбежным.
Из Югославии они перебрались в Австрию, в Вену. Георгий знал и любил город, умевший блеснуть театрами и библиотеками, парками и шумными ресторанами. Но и венские вальсы, и музыка, застывшая в камне парковых скульптур — Бетховен, Моцарт, Гайдн, Бах, Гёте, Шиллер, — все это лишь украшало его любовь к городу. Силу же и прочность ее он обретал в заводских кварталах, опоясанных дымами фабричных труб, в той Вене, где жил и трудился рабочий люд. Здесь у него были давние друзья, и с их помощью он нашел себе и своим товарищам жилье и раздобыл документы на вымышленные фамилии, что обеспечивало безопасность. Вместе с Коларовым они образовали в октябре 1923 года Заграничное бюро ЦК Болгарской коммунистической партии, утвержденное Исполкомом Коминтерна. Потом приступили к изданию партийной газеты «Работнически вестник», которая должна была стать и нитью связи с трудящимися массами Болгарии, и поддержкой тем, кто был рядом с ними в эмиграции, и тем, кто оставался на родине.
Венские друзья помогли разыскать крохотную типографию христианской секты, где были славянские шрифты. Да и сама вывеска религиозной общины, и узкие венские переулки, в которых затерялась типография, служили гарантией от слежки полиции или фашистских агентов. Георгий принялся за дело. Он давно уже стал опытным партийным публицистом, и выпуск газеты наполнил его жизнь той неостановимой деятельностью, к которой он привык давно и без которой не мог быть самим собой.
Для первого номера «Работнического вестника» Георгий и Коларов написали открытое письмо рабочим и крестьянам Болгарии. Оно кончалось так:
«Никакого уныния, никакого отчаянья, никакого малодушия! Выше головы, славные борцы! Да здравствует рабоче-крестьянское правительство! Да здравствует Болгария трудящихся!»
Письмо было набрано и сверстано на первой полосе газеты, и курьеры-добровольцы тайными путями переправили свежеотпечатанные экземпляры через границу в Болгарию.
Георгий писал статьи для следующих номеров. Он разоблачал палачей восстания, вселял своими статьями твердость в сердца, убеждал в исторической необходимости союза рабочих и крестьян, смело указывал на причины ошибок, приведших к поражению восстания. Он писал эти статьи на одном дыхании, заново переживал и горечь поражения, и пыл борьбы, и силу братства, наконец-то возникшего между коммунистами и земледельцами в огне вооруженной борьбы. Он призывал честных людей мира помочь болгарам-эмигрантам, помочь остановить казни в Болгарии. Он хотел, чтобы не только в Болгарии, но и во всех странах Европы увидели зловещее лицо фашизма, поняли, что опасность фашизма грозит и другим странам, и другим народам, и другим партиям. Он стремился предотвратить организационную неразбериху в своей партии, избежать последствий уничтожения опытных партийных кадров. Его статьи разили врагов в самое сердце, брали за живое души друзей: «Белый террор в Болгарии», «Кто управляет Болгарией», «Единый фронт», «Что предстоит?», «После восстания», «Пролитая народная кровь взывает к возмездию», «За кулисами»…
Это был все тот же вечный бой, на который Георгий с юношеских лет обрек себя и без которого не мог жить. Он был уже не молод, но, впрочем, и не стар: ему шел сорок второй год. Зрелость пришла к нему, он утерял свою прежнюю нетерпеливость и стремительность, но стал сильнее спокойствием и твердостью испытанного бойца. Он знал, что на улице в любую минуту ему в спину могли выстрелить или заколоть его ножом посланные фашистским правительством Болгарии в поисках его и Коларова наемные убийцы. Так это было с другом Стамболийского Райко Даскаловым, в августе 1923 года убитым агентами Цанкова в Праге, куда он бежал после фашистского переворота 9 июня. Георгий не стал прятаться и избегать людей. Он не мог бы жить в уединении в постоянном страхе за свою личную судьбу. Ему нужны были встречи с друзьями, споры с политическими противниками, беседы с рабочими Вены и с болгарскими эмигрантами, минуты, а иной раз и часы, одиноких раздумий в венских парках у памятников Бетховену, Гайдну, Гёте…
Он совершенно изменил свою внешность — это была необходимая мера предосторожности, условие его новой борьбы, которое давало ему свободу действий. Все еще по привычке он загребал рукой волосы, чтобы откинуть назад длинные шелковистые пряди, но их давно уже не было, так же как не было и бороды. Короткие, узкие, словно наклеенные колючие усики и наголо бритый подбородок придали его лицу несвойственное ему прежде выражение холодной строгости. Очки в тонкой оправе лишь еще более усиливали это впечатление. Он носил широкополую низко надвинутую на глаза шляпу, и, когда поднимал воротник пальто, становился совершенно неузнаваемым.