Так получилось, что около Вильгельмины стали увиваться парни и девчонки из немецкого комсомола. Они, разумеется, знали, что Вильгельмина — работник международной комсомольской организации. По вечерам за ней заходили молодые люди в спортивных костюмах и куртках, и она убегала с ними кататься на лодках или уезжала вместе с шумной компанией, поджидавшей ее на улице, в загородные прогулки. Как далек он был от всей этой веселой кутерьмы!
Вот тогда-то с неожиданной и пугающей отчетливостью Георгий понял, что в душе его продолжает жить тоска, Какая закралась в нее, едва он уехал от Любы.
Теперь, глядя на Вильгельмину и ее друзей, Георгий задавал себе вопрос: доступна ли ему, прожившему трудную и сложную жизнь, простая, человеческая радость бытия, какой полна была молодежь.
Однажды, преодолев внутреннее сопротивление, Георгий решил попроситься в молодежную компанию. Он знал те дни, когда они уезжали в Трептов кататься на лодках. В конце рабочего дня он пришел в ее комнату и, потоптавшись у окна, для начала спросил, как ей живется в Берлине. Вильгельмина по-своему поняла его вопрос и ответила, что с трудом одолевает «Анти-Дюринг» Энгельса. Георгий привык видеть ее уверенной, собранной, спокойной, теперь же она смотрела на него со странной робостью, и нежная краска смущения пробивалась на ее щеках.
— Гельмут!.. Ну почему я такая бесталанная? — сказала она, комично поморщив свой носик. — Неужели моего образования недостаточно, чтобы понять Энгельса?
— Может быть, и недостаточно, — серьезно сказал Георгий. Он уже не мог заговорить с ней о лодках.
— Гельмут, а что если я начну заниматься на вечернем отделении химического техникума? — спросила Вильгельмина с такой наивной робостью и неуверенностью, заглядывая снизу вверх в его лицо, что ему стало не по себе.
— Прекрасная мысль! — воскликнул Георгий, искренне обрадовавшись тому, что она сама, даже не подозревая того, пришла ему на помощь. — Правильно, это великолепная идея.
«Вот какая она! — говорил он потом себе. — А я-то, пожалуй, и не подозревал…»
В том, что она читала «Анти-Дюринг», не было ничего исключительного — все в их кругу изучали философскую литературу. Да иначе и не могло быть! Его поразило другое: чистота, искренность ее огорчений и ее настойчивость.
Но все-таки через несколько дней Георгий решился спросить о лодках.
— Кажется, сегодня, — безразличным тоном начал он, — ты едешь с ребятами в Трептов?
— Да, — ответила она, подняв на него ясные глаза. — Что, есть срочная работа? Я останусь.
— Да нет! — Георгий почему-то смутился. — Я хотел… Просто хотел проветриться немного. Возьмешь меня?
Вильгельмина опустила глаза.
— Хорошо, ребята будут рады…
Она не сумела скрыть своих чувств.
— Поедем! — с ожесточенной решительностью сказал он. — Где они запропастились, твои парни?
Вильгельмина украдкой глянула на него, и тревожная и одновременно веселая усмешка мелькнула в ее глазах.
Через открытое окно с улицы донеслись мужские голоса, негромко и не очень стройно затянувшие песенку: «В маленькой кондитерской сидели мы вдвоем...»
— Это они! — оживленно воскликнула Вильгельмина, бросаясь к окну. Она легла на подоконник и, болтая ногами, заглянула вниз и помахала рукой. На улице запели громче и еще более нестройно, темп мелодии ускорился.
Оттолкнувшись от подоконника и соскочив на пол, девушка перехватила внимательный взгляд Георгия. Улыбка исчезла с ее лица, оно стало холодным и строгим.
XIV
Молча они вышли в вестибюль и стали спускаться по лестнице. Вильгельмина неожиданно остановилась. Георгий тоже остановился, думая, что она что-то забыла.
— Гельмут… — тихо произнесла она и запнулась. — Я хочу сказать тебе, что мы с Куртом решили пожениться… То есть, вернее, мы уже поженились. Фактически… Любовь сильнее бумажки о браке, не правда ли? — продолжала она, стараясь быть спокойной. — Я не хочу менять фамилию и получать паспорт в чужой стране. Мало ли какие осложнения это может вызвать там у нас, на родине! Или, может быть, даже затруднит возвращение…
Георгий хорошо знал Курта по немецкому комсомолу, и это признание обрадовало его.
— Что же… — сказал он и, взяв ее безвольную руку, прикоснулся к ней губами, как и в тот раз, когда они встретились впервые после Москвы.
Когда они вышли на улицу, Георгий решительно подошел к трем парням. Курт, зеленоглазый, невысокий, крепко стоявший на мостовой, с аккуратно зачесанными назад темными прямыми волосами, был среди них.
Берега озера в трептовском парке были утыканы ресторанчиками и открытыми верандами. Зелень плакучих ив спускалась к воде. Весело болтая, они взяли лодку. Первым в нее спустился Георгий и занял место гребца. Начались препирательства с парнями: они требовали, чтобы он, пожилой человек, сел на корму у руля, рядом с Вильгельминой.
— Поехали! — не слушая их, сказал Георгий. Он вытащил весло из уключины и без лишних слов оттолкнулся от пристани.
Он греб спокойно, откидываясь назад и с силой проводя лопасти весел в воде у самой металлически отблескивающей ее поверхности. Буруны от весел закипали уже за кормой. Парни одобрительно покачивали головами.
Курт, сидевший рядом с Вильгельминой, спросил:
— Гельмут, где ты научился так хорошо грести? Никогда не думал. Профессиональная работа!
— Однажды в море мне пришлось грести много часов, — оживляясь, сказал Георгий. — Дело закончилось в общем неудачно, а все-таки я не бросал весел до самого конца, хотя казалось, что не смогу уже больше выдержать…
Он поднял весла. Лодка по инерции легко скользила в воде. С весел падали тяжелые и блестящие, как ртуть, капли. В спокойной воде от капель расходились и вскоре исчезали круги, точно кто-то бросал в воду проволочные кольца и они тонули позади лодки. Георгий сидел, согнув колесом сильную широкую спину, и следил за исчезающими кругами.
— Гельмут, иди сюда на корму, — вдруг позвала Вильгельмина. — Пусть теперь гребет Курт.
Георгий отрицательно покачал головой.
— Удивительная вещь человеческая память, — сказал он, как будто разговаривая с самим собой. — В ней остается только то, что было самым важным в жизни, а все остальное, ненужное, растворяется, точно эти круги на воде. Потому-то человек и остается всегда самим собой… Знаете что! — воскликнул он и обвел оживленным взглядом молодые лица. — В другой раз, ребята, тоже захватите меня. Чертовски хорошо как следует погрести!
Он снова опустил весла и, откидываясь назад, резко и сильно рванул их на себя.
Дня через два Георгий сидел в зале второго этажа ресторана на углу Унтер ден Линден (Липовой аллеи) и Фридрихштрассе. Он ждал, когда придут Вильгельмина и Курт, которых он отдельно друг от друга пригласил сюда, не сказав зачем.
Первым появился Курт. Георгий подвинул ему стул. Курт сел, покосился на бутылку с вином, на три бокала и вазу с фруктами, но вопросов задавать не стал. Вскоре появилась Вильгельмина. На ней был ее безупречно отглаженный костюмчик, она шла легкой походкой ничем не занятой светской девушки. Увидев Курта, она невольно воскликнула:
— Как, и ты?
Курт безмолвно пожал плечами.
— Вот что, ребята, когда вы думаете оформлять ваш брак? — спросил без предисловий Георгий.
Курт, не двинувшись, спокойно смотрел на Георгия. Вильгельмина сказала:
— Я ведь говорила: мы считаем, что любовь соединяет нас крепче, чем брачное свидетельство.
Курт кивком подтвердил свое согласие.
— Предположим, — сказал Георгий. Глаза его смеялись. — Я даже уверен, что это именно так! — Он повернулся к Курту. — А ты не думал, что паспорт, который она, — Георгий скосил глаза на Вильгельмину, — получит при оформлении брака, будет гораздо лучше того, который у нее есть сейчас? Лучше для ее безопасности, — добавил он.
— Нет, не думал, — смущенно сказал Курт.
— Подумайте оба. — Георгий взял бутылку с вином. — А там, в Москве, — он взглянул на Вильгельмину, — если понадобится, я все объясню, будь спокойна. — Улыбаясь, он наполнил вином бокалы. — За счастье!.. Ребята, жизнь идет и никогда не останавливается. Никогда! — Он поднял свой бокал. — Чтобы вы, молодежь, прошли через метель и ушли дальше нас, стариков. Ну, выпьем!..
Вильгельмину Германовну Славуцкую я разыскал в Москве много лет спустя после того разговора в ресторане на углу Унтер ден Линден и Фридрихштрассе. Сложную жизнь прожила эта как-то по-молодому, очень живо и заинтересованно относившаяся ко всему, о чем мы говорили, женщина. Она сумела пройти через метель — уготованные ей судьбой испытания, — не сломившись, не отступив от самой себя.
А Георгий Димитров сдержал свое слово: он пришел ей на помощь в самую критическую минуту ее жизни, всей правдой своего сердца после войны отстоял ее от тягчайшей несправедливости…
В разгар жаркого лета в сопровождении Вильгельмины Георгий поехал во Франкфурт на конгресс Антиимпериалистической лиги. Ехал он нелегально, под чужим именем. Вильгельмина играла роль незнакомой ему пассажирки и в случае его ареста должна была предупредить товарищей.
Из конспиративных соображений, запутывая возможную слежку, они приехали во Франкфурт уже после открытия конгресса.
Георгий с волнением вошел в зал. То личное, неспокойное, что скапливалось в душе, отступило. Он сразу ощутил единодушие собравшихся: шел суд народов над империализмом и колониализмом. Поразительнее всего было то, что на конгресс съехались совсем разные по занимаемому положению, по своим политическим симпатиям и устремлениям люди. Здесь были и социал-демократы, и лейбористы, и члены Индийского национального конгресса, и гоминдановцы, и коммунисты, и члены профсоюзных организаций США и стран Латинской Америки, представители Африки… Делегатов роднила общая для всех тревога за судьбы мира и демократии и политическое и морально-этическое неприятие лжи, лицемерия и агрессивности — всего того, что представляет собой проявление империализма.