Шагая под тенистыми деревьями, Димитров вспоминал, с каким негодованием было встречено предательство руководителей Социалистического Интернационала, и не только среди рабочих-коммунистов, но и среди масс рабочих-социалистов. В этой реакции рядовых членов партий II Интернационала было подтверждение правильности решений VII конгресса. Почти в то же время, в разгар лета, мир облетели лицемерные слова пароля, переданного по радио франкистами, — «Над Испанией безоблачное небо» — сигнал начать мятеж против республиканской Испании. Мир бился в тяжком недуге, имя которому было фашизм…
Дорожка парка вывела в лес, к набитой тропе, взбиравшейся в гору. Осень на Черноморском побережье стояла, как всегда, теплая, затяжная, раскрашенная почти теми же красками, что и лето. Склоны гор курчавились фруктовыми садами, а выше — древесными зарослями, среди которых пробиралась тропа. Георгий подумал о том, что здесь — как в Болгарии. И как в Болгарии, деревья в садах сгибались под тяжестью плодов.
Георгий медленно шел, поглядывая на выпиравшие из земли известковые камни на тропе и глинистые залысины, оставшиеся от множества следов человеческих ног. Он поднимался все выше и выше, я на самом верху горы, выйдя из леса на поляну, увидел море. Оно стояло перед ним затуманенной стеной, упираясь в небо. На одном краю моря клубились тучи, похожие вверху на снеговые горы, и море под ним было темным и таинственным. С другой стороны синева тонула в сиянии солнца. Море!.. «Огромное, как жизнь», — подумал Георгий, но тотчас отверг это банальное сравнение. Море — это море. А жизнь — это жизнь. Море разделило две половины его жизни: то, что было там, в далекой Болгарии, лежавшей за морем, и то, что было здесь, у этого края моря, — напряженная работа, новые друзья, и Роза, и малыш Митенька — сынишка… И тревожный и полный скрытого напряжения мир осени 1936 года…
Постояв над морем, Георгий начал спускаться той же тропой вниз. Море вернуло и тоску по родине, и волнение, и привычные раздумья о том, что ждало их всех. Он почему-то подумал о Любе. Он не сможет забыть ее никогда…
Спустившись на асфальт шоссе, Георгий сказал сам себе интонацией Любы: «Работать! Работать!»
Он едва дотянул последние дни в санатории и, вернувшись в Москву, снова вошел в рабочую колею.
То, что происходило в Испании, отдавалось тревогой в сердце Димитрова. Во многих странах люди разных сословий и разных классов, люди разных возрастов, даже дети жили победами и поражениями республиканцев, как живут тем, что близко и глубоко лично. Мятеж франкистов против республиканского правительства Испании превратился в интервенцию немецких и итальянских фашистов. В Лондоне заседал «комитет по невмешательству», лишь облегчая действия интервентов: капиталистические страны отказывались продавать законному правительству Испанской республики оружие, а Германия и Италия беспрепятственно перебрасывали в лагерь мятежников новейшее вооружение и войска.
Политика единства, провозглашенная VII конгрессом, получила блестящее подтверждение в победе Народного фронта во Франции и Испании. Эта политика нашла в Испании проверку огнем и мечом: все здоровые силы нации объединились в борьбе против наступающего испанского и международного фашизма. Антифашисты из многих стран приехали в Испанию сражаться плечом к плечу с республиканцами.
Да, политика единства приносила свои реальные плоды!
Но долго ли продержится республиканская Испания в обстановке капитуляции западных правительств перед Гитлером и Муссолини, в обстановке «невмешательства» некоторых лидеров социал-демократии?
Оставалось одно: еще раз попытаться договориться о единстве действий с руководством II Интернационала.
Кому можно было доверить подготовку встречи? Тольятти уже обладал опытом переговоров с руководителями испанских социалистов. Можно было рассчитывать на трезвость его суждений.
Димитров переговорил с ним, и Тольятти согласился принять новое поручение Исполкома Коминтерна.
XXXVI
Перед отъездом Тольятти они еще раз встретились и обсудили, как лучше искать контакта с вождями II Интернационала.
Во время разговора Димитров не раз ловил себя на том, что невольно присматривается к Тольятти, ищет в его лице следов озабоченности предстоящей поездкой. С тех пор, как Тольятти появился для подготовки VII конгресса и был избран в Секретариат Исполкома, ему пришлось оставаться в Москве дольше, чем бывало прежде. Димитров поручил ему наблюдение за деятельностью коммунистических партий Центральной Европы. Конечно, это было ответственное поручение, Тольятти должен был заниматься делами не только одной Итальянской компартии, но и компартий ряда других стран. И все-таки жизнь его в Москве была совсем иной, чем на нелегальном положении во Франции или Швейцарии в заграничном центре Итальянской компартии. Да и с Альдо приходилось опять расставаться. Испытывает ли Тольятти теперь, перед новым боем, волнение или возбуждение?
Тольятти был совершенно таким, как и обычно, — спокойным, неторопливо-обстоятельным в своих суждениях, деловитым и в то же время, как и всегда, дружески настроенным. Димитров знал, что где-то глубоко в его душе живет горечь расставания с сыном, но внешне Тольятти ничем не выдавал ее.
Тольятти сказал, что прежде всего намеревается приехать во Францию и там приступить к подготовке встречи, которую лучше было, как он считал, провести где-нибудь в Швейцарии. Димитров согласился с разумностью плана: в этих странах у Тольятти были наиболее прочные конспиративные связи.
Договорившись о главном, они перешли к испанским делам. Димитров сказал, что Испанская компартия и ее Генеральный секретарь Хосе Диас ежедневно сталкиваются с необходимостью вырабатывать верные решения в противоречивой обстановке.
Тольятти подтвердил: положение в Испании запутанное, политическая обстановка все время меняется, требует от компартии гибкости.
— Болезнь Хосе Диаса еще более осложняет обстановку, — заметил Димитров. — Нельзя терять времени.
— Да, — сказал Тольятти, — время в данном случае работает не на нас. Кому-то надо ехать в Испанию. Я считаю этот вопрос предрешенным.
— Может быть и так, — согласился Димитров. — Я уже думал об этом. Видимо, придется ехать…
Когда они расставались, Димитров подумал о том, что, наверное, не скоро увидит Тольятти. Это не было предчувствием, скорее — логическим выводом из трезвой оценки создавшейся обстановки. Это сознавал и Тольятти, но во взгляде его не было ни тревоги, ни сентиментальной грусти, скорее — сознание их общей ответственности и решимость.
XXXVII
Димитров оказался прав: они увиделись лишь через три года. Время от времени по каналам нелегальной связи к Димитрову доходили короткие сообщения о деятельности Тольятти во Франции, Швейцарии, а затем в объятой огнем сражений с франкистами и немецкими и итальянскими интервентами Испании.
Летом, когда они беседовали в последний раз, Тольятти благополучно прибыл во Францию для подготовки встречи с руководителями II Интернационала. Совещание состоялось около Женевы. Принять в нем участие Тольятти не удалось. Представителем Коминтерна там был Марсель Кашен. Руководители II Интернационала вновь отказались от сотрудничества. Тольятти и Кашен вернулись в Париж.
Сюда с надежным курьером Димитров направил Тольятти поручение отправиться в Испанию.
Вскоре от него стали поступать сообщения. Он прибыл в Испанию в июле того же, 1937 года и тотчас принялся помогать наводить порядок в централизации командования интернациональными бригадами. Он выступал на съездах партии, среди рабочих, на фронте. Его знали в Испании под именем Альфредо.
Димитров каждый раз с тревогой изучал приходившие из Испании сообщения о Тольятти, понимая, какой опасности подвергается его посланец. Но можно ли было в Испании в это трудное и жестокое время, когда тысячи и тысячи рядовых взявшихся за оружие бойцов-антифашистов каждый день и каждый час добровольно подвергали свою жизнь опасности, думать лишь о собственной безопасности?
…Фашизм в Испании одерживал верх. В испанских событиях Димитрову виделась не только трагичность поражения антифашистов — он видел и те силы, которые рано или поздно должны будут привести к победе над фашизмом…
Когда-то давно, в те годы, о которых идет речь в этой главе, мне, студенту и пионервожатому подшефной нашему Литературному институту школы на Красной Пресне, пришлось вместе со всеми моими пионерами ощутить и горечь поражения республиканцев и гордость за тех, кто сражался в Испании. К пионерам приехал сын Долорес Ибаррури Рубен. Ему было почти столько же лет, как и моим пионерам, он был весел и по-дружески общителен, как и все ребята в тот вечер. И все-таки иной раз в его глазах проскальзывало что-то не свойственное подростку… Мы понимали, что это было. Мы все видели фотографии боев за Мадрид и Барселону, мы видели фотографии испанских детей, вывезенных из объятых огнем городов в Советский Союз… Так мы впервые начали познавать человеческий героизм и человеческое горе — героизм и горе трудовой Испании. Спустя несколько лет, в годы Отечественной войны, Рубен Ибаррури погиб в боях с фашистскими захватчиками под Сталинградом, а многие бывшие пионеры нашего отряда пали смертью храбрых в боях с гитлеровцами на подступах к Москве…
В то время, когда пионеры встречались с Рубеном, мне трудно было искать в испанских событиях широких политических обобщений. Лишь спустя много лет, работая над этой книгой, я увидел еще одно свидетельство точности ленинских прогнозов. В истории Коммунистической партии Испании отмечается, что Испанская республика тех лет в известной степени была прообразом современных народно-демократических государств Европы на первом этапе их развития. Но Димитров и в те годы не мог не понимать этого. Он не мог не видеть, что образование широкого национального фронта было характерным для некоторых других стран Европы. По разным причинам не везде удалось создать единство в рабочем движении, но все же в ряде стран, и прежде всего во Франции, Народный фронт преградил путь силам фашизма и реакции.