Перечитывая его статьи и выступления, я обнаруживал плоды этой политики и в Болгарии в годы войны против фашистской Германии и после победы над фашистскими ордами.
В 1942 году Болгарская коммунистическая партия развернула борьбу за создание в Болгарии широкого единого фронта, в который, помимо компартии, вошли три партии, а впоследствии (в 1945 году) присоединилась к ним и четвертая.
Создание Отечественного фронта в Болгарии уже после победы над фашистской Германией воспрепятствовало американскому и английскому империализму подчинить страну своему влиянию.
После референдума в сентябре 1946 года, согласно которому в Болгарии была ликвидирована монархия и провозглашена народная республика, во время выборов в Великое Народное собрание кандидаты Отечественного фронта собрали абсолютное большинство голосов. Георгий Димитров сформировал новое правительство Отечественного фронта, став министром-председателем.
Широким и глубоким обобщением прозвучали слова Георгия Димитрова, сказанные им на II конгрессе Отечественного фронта.
— Горькие уроки нашей собственной истории — уроки владайских событий 1918 года, транспортной и общеполитической стачки в конце 1919 и в начале 1920 года, фашистского переворота 9 июня и славного Сентябрьского восстания 1923 года — уроки суровой, продолжительной и полной героизма и самопожертвования борьбы трудящихся против монархии и фашизма привели к созданию боевого единства нашего народа…
Удивительными оказались плоды идей единства, впервые высказанных Лениным, развитых в решениях первых четырех и VII конгрессов Коминтерна, а затем обогащенных в практической деятельности коммунистических партий в ряде стран.
Позднее жизнь выдвинула важнейшую идею единства социалистических стран. Георгий Димитров писал вскоре после всенародного референдума, ликвидировавшего монархию и провозгласившего народную республику:
«Болгаро-советская дружба имеет решающее историческое значение для Народной Республики Болгарии в настоящем и в будущем…
Дружба с Советским Союзом является органической потребностью нашего народа, проявлением его законного чувства благодарности своему старшему брату — великому русскому народу, Советскому Союзу.
Для болгарского народа дружба с Советским Союзом так же жизненно необходима, как солнце и воздух для всякого живого существа…»
Димитров встретился с Тольятти лишь в 1940 году, через целых три года после того, как они расстались, перед его отъездом во Францию. Тольятти возмужал, черты его лица стали резче, как бы строже. Он оставался все таким же доброжелательным, «легким» в личных отношениях, внешне подвижным.
В первую же встречу они, конечно, заговорили о политической ситуации в странах Западной Европы. Этот вопрос сейчас больше всего занимал их обоих. Потом Димитров спросил Тольятти, как ему удалось выбраться из Испании и вернуться в Советский Союз. Тольятти был краток, лишь иногда он принимался со своей иронической усмешкой рассказывать немного подробнее. Димитров слушал скупой рассказ своего товарища и понимал, что в событиях его жизни за эти три года есть что-то важное, требующее размышлений, и потому слушал его с особенным интересом.
Испанию Тольятти покинул одним из последних коммунистических руководителей, когда все уже рушилось. В поисках небольшого аэродрома, где их ждали самолеты, он и двое испанских товарищей целый день пробирались по безжизненному плоскогорью Ла-Манча. Вечером они заночевали в крестьянской хижине. Крестьяне поняли, что перед ними коммунистические руководители, подняли половицы и достали из потайного погреба ветчину и вино. Испанские крестьяне хорошо знали, что коммунисты дали им землю…
По пути к аэродрому посетили несколько местных организаций и разъяснили, как теперь следует действовать. Аэродром охраняли жандармы. Пришлось захватить его внезапным нападением. Жандармов заперли в склад. Тольятти сел на самолет, улетавший последним. Едва завелся мотор, как жандармы выскочили из склада, видимо выломав дверь, и открыли стрельбу. Маленький самолетик медленно поднялся и взял курс к побережью Средиземного моря. Карты у летчика не было, летели, глядя лишь на компас и отчетливо определявшуюся в ясный день линию побережья.
Через два часа перелетели Средиземное море и оказались над Африкой. Ветер отнес самолетик в сторону от намеченного курса. Некоторое время, не узнавая местности, летели вдоль побережья над полями и виноградниками. Поднявшийся местный самолет указал район посадки на берегу моря.
Оказалось, что они приземлились в небольшом местечке Мостаганеме. На пляже около самолета собралась толпа. Когда жители поселка узнали, что самолет вырвался из Испании, они принесли хлеба, жареной козлятины, молока…
Потом — путешествие под чужим именем во Францию и возвращение к работе в заграничном центре Итальянской компартии в Париже. Здесь его арестовали из-за роковой случайности. Он не назвал следователю своего настоящего имени, заявил, что бежал из фашистской Италии, остался без родины. Находившиеся в той же тюрьме французские депутаты-коммунисты узнали его во время прогулки. Он успел сделать им предостерегающий жест рукой.
Однажды, когда тюремщики приказали заключенным стать лицом к стене в коридоре тюрьмы, он оказался перед глазком в двери какой-то камеры. Через глазок из камеры на него внимательно смотрел бывший секретарь Французской коммунистической партии Пьер Семар, с которым он дружил в течение многих лет. Несколько секунд они в волнении, молча, не двигаясь, боясь выдать себя, смотрели друг на друга.
Судьи, не подозревая, что перед ними второй секретарь Коминтерна, вынесли мягкий приговор за нарушение паспортного режима.
Вскоре Тольятти был освобожден и вновь перешел на нелегальное положение. Он наладил деятельность заграничного центра Итальянской компартии, а затем по решению партийного руководства сел на пароход в Бельгии и через Балтику вернулся в Советский Союз. Как раз в те дни войска фашистской Германии вторглись в Бельгию и во Францию…
Димитров слушал товарища, плотно сжав губы, думая о том, что всем им скоро предстоит неизбежное и самое трудное испытание. И никто из них не уйдет в сторону, ибо удел их, судьба их — вечный бой…
Вместо эпилога
Прошло семь лет… Для поживавшего на свете человека семь лет — и много и мало. Много для сердца, одолевающего с боем каждый год. Мало для памяти: оставшиеся позади годы кажутся короткими, как недели. Работа в Коминтерне… Война… Разгром фашистской Германии… В сорок пятом Георгий вернулся в Болгарию, освобожденную советскими войсками плечом к плечу с болгарскими партизанами и болгарской армией, повернувшей оружие против гитлеровцев…
Вечером 4 ноября 1945 года специальный самолет из Москвы опустился на софийском аэродроме, и Георгий Димитров после двадцати двух лет вынужденного отсутствия вступил на землю своей родины. Через день, вечером 6 ноября, он приехал в Софийский театр, где шло торжественное заседание в ознаменование Великой Октябрьской революции. Появление Димитрова в президиуме тотчас было замечено, зал поднялся, началась долго не смолкавшая овация. По просьбе собравшихся Димитров взошел на трибуну.
Растроганный и немного растерянный, Димитров поблагодарил за товарищескую встречу, сказал, что где бы он ни был в эти годы, он все время думал о своей родине. Прерванный новой овацией, он опустил глаза, задумался на несколько секунд и вдруг, наклонившись с трибуны в зал, заговорил о том, что больше всего разволновало его за эти два дня пребывания на родине:
— Может быть, не лишним будет напомнить вам о моменте, когда закончился известный Лейпцигский процесс; и во время процесса и в особенности после него я официально направил несколько телеграмм премьер-министру Болгарии Николе Мушанову и тогдашнему болгарскому правительству, прося разрешения мне, болгарину, оправданному германским судом, вернуться на родину и посвятить свои силы и способности работе и борьбе в своей родной стране. Ответ был тоже официальным. «Георгий Димитров не является болгарским подданным…»
Кто-то в зале крикнул:
— Позор!
— Николай Мушанов и его тогдашний министр внутренних дел Гиргинов, — продолжал Димитров, — теперь кричат о демократии, пытаясь предать забвению тот позорный факт, что они закрыли двери родины перед болгарским подданным, перед болгарином, который старался, насколько у него хватало сил, защищать честь болгарского народа… Я напомнил вам об этом потому, что, когда я сошел с самолета на родную землю, я первым делом просмотрел болгарские газеты. Я раскрыл и прочитал зеленое «Земледелско знаме»[3], «Свободен народ», другое «Знаме». Скажите, товарищи, в какой другой стране так бессовестно лгут и клевещут на свой собственный народ, на свою страну и ее правительство, пользующееся доверием огромного большинства народа? Эти люди совершенно распоясались. Они строят все на клевете, интригах, лжи. Тогда как в это время на долгие годы решается судьба Болгарии, судьба болгарского народа…
Изучая это и другие выступления Димитрова и собираясь писать заключительные страницы книги, я понял, что вновь встретился с теми самыми заклятыми врагами болгарского народа, которые уже действовали в первых главах моей повести, — с Николой Мушановым и его политическими союзниками. Сама логика классовой борьбы помогала мне строить сюжет, ибо она вновь столкнула Георгия Димитрова лицом к лицу с его противниками, теперь уже в освобожденной Болгарии. И тем беспощаднее и драматичнее была политическая схватка, что представители Англии и Соединенных Штатов Америки в то время всячески пытались вмешиваться в дела Болгарии. Димитров не мог не почувствовать этого с первых же дней возвращения на родину.
Вскоре Димитров стал Председателем Совета Министров в правительстве Отечественного фронта. К тому времени всенародный референдум провозгласил Болгарию народной республикой.
Органы государственной безопасности раскрыли заговор некоторых главарей оппозиции против народной республики. Один из них, Никола Петков, уличенный в связях с иностранными представителями и в подготовке переворота, был предан суду.