Но бой, который принял на себя Димитров, так же как и его товарищи по партии, по Отечественному фронту, продолжался.
В начале января 1948 года Димитров выступил в Народном собрании. Обращаясь к оппозиции, он назвал ее иностранной граммофонной пластинкой. Одно за другим он зло высмеял «предсказания» оппозиции о том, что англичане и американцы разгромят Болгарию, если она не пойдет в своей политике за ними и будет действовать самостоятельно.
Стойкостью, мужеством, верой в силы болгарского народа, в правоту партии надо было обладать, чтобы оставаться твердым в острых политических ситуациях. Но таким и был Георгий Димитров…
…Как-то после трудного дня, никем не замеченный, Георгий Димитров вышел на улицу. Просто так, без всякого дела. Прохожие не обращали внимания на пожилого человека с откинутыми со лба поредевшими волосами. Равнодушными взглядами скользили они по его лицу или вовсе не смотрели на него. Никто не узнавал его в этот вечер, и он наслаждался свободой и прохладой. Шагая по улицам, знакомым с юности, он вспоминал друзей — и тех, кого уже не было, и тех, кто оставался в строю, — вспоминал Любу, сгоревшую в борьбе, но не отступившую, и ее верную подругу Елену Кырклийскую, с которой встретился недавно, спустя двадцать с лишним лет…
Можно представить себе радость, охватившую меня, когда я наткнулся на сцену этой последней встречи Елены Кырклийской с Георгием Димитровым в ее рукописных воспоминаниях. У меня было такое чувство, как будто я снова, через много лет, встретился со старым своим другом.
Елена писала:
«Мне позвонили и сообщили, что Георгий Димитров хочет видеть меня во дворце, где помещался теперь Совет Министров. Я приняла приглашение. Вечером перед моим домом остановилась машина. Я попросила шофера заехать за Магдалиной, и вместе с ней мы приехали во дворец.
Как только Георгий Димитров увидел меня, он оставил группу людей, подошел ко мне, обнял, с силой сжал мои руки и, обращаясь к Розе, сказал:
— Познакомься с женщиной, которой ты многим обязана…»
Георгий неторопливо шагал в толпе, приглядываясь к оживленным улицам родного города. Все было, как прежде, в те далекие и близкие годы жизни с Любой, и совсем не так. Но вот именно в этом «совсем не так» и заключалась частица судьбы Любы, и его собственной судьбы, и тысяч других человеческих судеб. Страдания и борьба не пропадают бесследно… Болгария становилась форпостом социалистического мира на Балканах. Ей, этой новой Болгарии, отдавал он теперь все свои силы и все мысли.
Он перешел через улицу и остановился у киоска купить сигарет. На другой стороне улицы скрипнула тормозами машина, хлопнула дверца. К Георгию спешил немолодой военный.
— Бай[4] Георгий, — сказал он, — разве так можно? Тебя везде ищут.
Димитров пожал плечами.
— Могу же я отдохнуть после работы? — спросил он. — Скажи, пожалуйста… — глаза его оживились, — сквер около храма святого Николы до сих пор существует?
— На Ополченской? — военный мягко покачал головой. — Да, бай Георгий, скверу ничего не сделалось, он на месте.
— Давай съездим туда, — попросил Димитров.
— Если ты хочешь, бай Георгий…
Они перешли шумную, уже погружавшуюся в сумерки улицу и сели в машину. У сквера святого Николы вышли. Сумерки совсем поглотили затихшие и немного таинственные в этот час деревья. Два немолодых человека неторопливо пошли по дорожке, углубляясь в темноту. Георгий издали увидел скамейку под платаном. Кто-то сидел на ней.
— Жалко, — негромко сказал Георгий и остановился, — скамейка занята…
Его спутник тоже остановился. Что-то в голосе Георгия заставило его подойти к тем, что сидели на скамейке, и сказать:
— Старый человек хочет здесь отдохнуть. Вы разрешите?
— Конечно, — послышался юный женский голос, — хотя это наша скамейка…
Молодые люди вскочили и со смехом убежали.
— Как похож этот голос… — промолвил Георгий, подходя к скамейке. Он не закончил мысли и, опустившись рядом со своим спутником, долго сидел, не произнося ни слова и глядя в темную листву платана, словно прислушиваясь к чему-то.
Спутник не тревожил его.
Георгий встал, тронув за плечо своего задумавшегося соседа.
— Поехали, — сказал Георгий. — Так еще много дела. Работать, работать!..