— Не занимайтесь демагогией! — раздался энергичный голос из правительственной ложи. — Государство все сделало.
Это на помощь Радославову пришел его друг — министр просвещения, в прошлом министр правосудия Пешев, пятидесятишестилетний, еще крепкий человек. Он был в таком же парадном фраке, как и большинство депутатов в этот день голосования за дополнительные военные кредиты. Георгий усмехнулся в душе:
«Старая лиса! Вырядился, как на праздник. Но ты своим криком не заставишь меня беситься, у меня есть еще что сказать».
Он повернулся к правительственной ложе.
— Господа министры! Мы не занимаемся демагогией, мы говорим истину, которую вы сами могли бы всегда установить.
Пешев не унимался:
— Наше государство не оставило людей голодать.
— Государство ничего не сделало для людей, — спокойно возразил Георгий.
— Оставьте! — все более теряя самообладание, крикнул Пешев.
Георгий прищурился и с явной насмешкой в голосе заметил:
— Господину министру просвещения, — он сделал ударение на этом слове, — следует сохранять спокойствие.
Пешев нагнулся к Георгию и, потрясая рукой прокричал:
— Вы не знаете последствий ваших слов…
«Вот этот полицейский язык больше тебе подходит», — подумал Георгий и бросил в лицо бывшему министру правосудия:
— Не смейте нас провоцировать!
Ему ответил дружный вопль из кресел правых депутатов.
Председатель, старик с обвисшими щеками, подняв руку, с трудом утихомирил правых депутатов. Потом повернулся к Георгию.
— Господин Димитров! Говорите о кредитах, иначе я лишу вас слова.
Тогда поднялся Дед и глуховатым от волнения, но твердым голосом сказал:
— Вы не имеете права, господин председатель. Мы протестуем против этого безобразия.
Из министерской ложи послышался возглас министра иностранных дел Генадиева, человека благообразного и сравнительно молодого:
— Господин Благоев! Вы призываете связать ваше отечество, вы на старости лет забываетесь.
— Вы там… молчите! — бросил ему Благоев и неторопливо опустился в свое кресло.
— Господа народные представители! — продолжал Георгий. — Если бы вы пожелали и имели терпение нас выслушать…
— Как еще терпим! — послышался возглас.
— …вы бы сами выгнали отсюда дюжину «патриотов», которые начали Балканскую войну. Они есть, — Георгий указал в один конец зала, — и здесь. Они есть, — он показал в другой конец зала, — и там…
Правые опять подняли крик. Сквозь шум прорвался чей-то отчаянный вопль:
— Выгоните его, накажите его!
Дождавшись, пока схлынут крики, Георгий продолжал:
— Десятки и сотни патентованных патриотов Болгарии и там, — Георгий наклонился с трибуны, указывая в зал, — и тут…
Председатель прикоснулся ладонями к поблескивающей лысине и трагически воздел обе руки кверху.
— Господин Димитров! Если вы не будете говорить по предмету и будете продолжать дразнить народных представителей, я лишу вас слова.
— Не имеете права, господин председатель, — живо сказал Георгий. — Я протестую: председатель не имеет права определять, кто говорит праздные, а кто умные речи.
— Я лишаю вас слова! — крикнул председатель.
Благоев вновь поднялся и, оправив бороду на груди, сказал:
— Как это лишаете слова? Это произвол!
Председатель воскликнул:
— Боже!.. — Он повернулся к Благоеву и, показывая на Димитрова, простонал: — Но он должен говорить по предмету, не шутить с Народным собранием…
Благоев с достоинством ответил:
— Вам не нравится горькая истина.
Председатель развел руками, словно не зная, что еще делать, и снова обратился к Георгию:
— Господин Димитров! Говорите по предмету. Не заставляйте меня лишать вас слова.
— Господин председатель не сделал бы мне никаких замечаний, — воскликнул Георгий, — если бы я, как Григор Василев, воспел хвалебную песню нашей болгарской армии и увеличению военных кредитов. Но когда выходит представитель партии, которая не может разделить подобную точку зрения, вы всячески спорите и стремитесь лишить меня слова. — Голос его гремел в затихшем зале, он поднял руку, потрясая ею над разлохматившимися волнистыми прядями волос. — Вы всячески восхваляете парламентаризм, но где же теперь этот ваш парламентаризм? — Георгий глубоко вобрал в легкие воздух, с шумом выдохнул его, резким движением руки отбрасывая упавшие на лоб пряди волос. — Позвольте мне кончить, — спокойнее сказал он. — Я искал вашего внимания для того, чтобы указать вам на необходимость гарантирования жизни тех семейств, которые страдают, которые бедствуют в Болгарии…
— В сверхсметных ли кредитах искать эти средства? — крикнул кто-то из правых депутатов.
Георгий стремительно повернулся на возглас.
— Вы утверждаете сверхсметные военные кредиты, — нагнувшись с трибуны в зал, крикнул он, — а для социальных реформ оставляете одни слова. Средства, на которые вы создаете военные организации, вы употребляете не для защиты нации…
— А для чего же? — раздался тот же голос.
— …а сознательно или бессознательно, — продолжал Георгий, — на гибель национальной свободы и независимости народа, не на солидарность с ним, а против него. Народ решительно протестует против политики, направленной на уничтожение свободы и независимости страны!
Когда Димитров сходил с трибуны под аплодисменты «тесных» социалистов, Радославов обмахивал платочком разгоряченное лицо — ему не хватало воздуха. Он провожал Димитрова цепким взглядом до самого его места. Председатель некоторое время сидел, откинув голову на спинку кресла и прикрыв глаза. Потом, взглянув на опустевшую трибуну, с облегчением вздохнул и потянулся к листку с повесткой заседания.
Георгий опустился в свое кресло рядом с Дедом, шумно вздохнул, вновь привлекая к себе этим внимание всего разгневанного зала. Бесцеремонно вытер ладонью пот со лба, словно дровосек после тяжелой работы.
— Браво! — сказал Дед, крепко пожимая его руку. — Браво, Георгий. Ты всегда полон сил и решимости, ты выполнил свою задачу…
VIII
Рано утром на другой день к Георгию пришел знакомый шахтер из Перника — Иван. Георгий увел его в дальний, заросший густыми и уже безлистыми в конце ноября кустами, угол дворика. Светлые и яркие глаза его весело смеялись, когда он окинул шахтера быстрым взглядом.
Иван был худощав и мускулист — неподатлив, как жердина крепи в шахтных выработках. Он скорее все-таки был похож на крестьянина, чем на шахтера, половину жизни проводящего под землей: лицо его и руки с побелевшими от солнца волосками огрубели от ветра на горных склонах. Да он и был наполовину крестьянином. Жил Иван не у самой шахты в Пер-нике, а в одной из окрестных деревень, как и многие шахтеры, в своем крестьянском домике и вместе с женой, выкраивая время от сна и отдыха после работы в шахте, на клочке земли выращивал хлеб и кукурузу. Он стал работать шахтером всего лет восемь назад, когда в семье появились дети и доходов от крестьянского труда не стало хватать. Георгий хорошо его знал, что-то в душе Ивана роднило с ним. Не раз за последние годы убеждался Георгий, каким дельным и нужным работником становился Иван в профсоюзном комитете шахтеров Перника.
— Георгий, тебе надо приехать к нам, — заговорил он и уперся негпущимся пальцем с синим от угольной пыли ободком на ногте в грудь Георгия, словно хотел сдвинуть его с места.
Георгий и не думал отступать, лишь усмехался и выпячивал грудь, словно говоря: «А ну еще разок, толкни-ка покрепче»…
— Взрывникам дают порох, который употребляется для пушек, — продолжал Иван. — Пушечный порох непригоден в шахте. — Он снова нажал пальцем на грудь Георгия. — Приезжай, посмотри, можно ли так работать. Шесть увечий за последнее время…
Лицо Георгия стало строгим.
— Иван, надо выяснить, почему вам дают этот порох.
— Я думаю вот что, — сказал Иван, — пороха этого у наших военных хоть отбавляй, они его и дают управлению шахты почти задарма. Правительство тратит деньги на вооружение и военное обучение и не улучшает шахты. Министры знают, что нам без шахты в это трудное время не прожить. Какая она ни есть, шахта, она кормит нас и наших детей. Вот что они хорошо знают. И потому делают с нами что хотят.
Иван с облегчением вздохнул после длинной речи и, отодвинувшись от Георгия, искоса следил за ним. Георгий, нахмурившись, пощипывал свои усы около уголков губ.
— Ладно, приеду завтра, — сказал он. — Можешь быть спокойным.
Иван покачал головой из стороны в сторону — мягкое болгарское «да».
— Знаю, не подведешь!
— Скажи в рабочем комитете: надо выяснить, чего не хватает в шахтном оборудовании, сколько было аварий в этом году, сколько увечий и смертных случаев. — Георгий говорил быстро, суховатым деловым тоном, который производил на Ивана неотразимое впечатление: лицо шахтера стало жестче, сероватые губы плотно сомкнулись, и двойная короткая складка рассекла его лоб меж бровей.
— Сделаем, — коротко сказал он.
— Нужны точные данные, понимаешь, — продолжал Георгий. — Рабочим надо самим изучать факты и делать правильные выводы. Спасибо, что приехал. Ты научился видеть дальше забот о собственном благополучии… Не все способны на это.
— Георгий, ты должен понимать шахтеров, — осторожно сказал Иван. — Тяжело смотреть на своих голодных детей. — Он направился к воротам. — Мне пора. От Софии до Перника не близкий путь. Завтра встретим тебя.
Проходя мимо матери Георгия, Иван поклонился и почтительно сказал:
— Будь здорова, мать.
Она предложила гостю выпить чашечку кофе, но тот отказался и быстро вышел на улицу.
— Они любят тебя, — сказала мать, подходя к Георгию. — Это видно по их глазам, когда они приходят к тебе.
— Рабочие бесконечно благодарны, мама, если встречают сочувствие и помощь. Они слишком редко встречают их, — добавил он, с горечью покачивая головой. — Потому я готов ради них на всё. А Иван особенно дорог мне. Радостно видеть, как в человеке пробуждается мысль. Я думаю, нет большего наслаждения, чем наблюдать человеческое обновление и помогать ему. Если бы это ушло из моей жизни, она потеряла бы для меня всякий смысл.