— Ты говоришь со мной так, сын, будто бы я все могу понять. Я неграмотная старая женщина, а ты ушел в ученье дальше других из нашей семьи, — сказала мать, и ее светлые, как и у Георгия, лишь выцветшие от времени глаза словно говорили: «Но все-таки я знаю, что ты думаешь, сын…».
— У тебя была тяжкая жизнь, и сейчас тебе нелегко, — сказал Георгий. — Как же мы можем не понимать друг друга?
На следующий день он уехал в Перник. Тридцать километров поезд тащился долго. На склонах холмов среди голых, без листвы деревьев проглядывали черепичные крыши крестьянских домиков. У самых окон вагона мелькали каменные заборы с цепкими, узловатыми ветвями виноградных лоз. Наконец, холмы отступили от железнодорожного полотна, показались грязновато-синие, островерхие и громадные, как египетские пирамиды, кучи пустой породы, вынутые руками рабочих из нутра земли и сгрудившиеся около прокопченных угольной пылью строений.
На вокзале, едва Георгий соскочил с подножки вагона, к нему подошел Иван и еще двое немолодых шахтеров — все в чистой, крестьянской одежде — члены местного профсоюзного комитета.
— Мы ждем тебя, Георгий, — сказал Иван. — Инженер не захотел с нами разговаривать. Пойдем в шахту, посмотри сам: изменилось ли в нашей работе что-нибудь с тех пор, как ты был там.
В доме одного из шахтеров все четверо переоделись в лоснившиеся и почерневшие от угля, заранее приготовленные робы. Захватив лампочки, они направились к темной дыре в склоне холма. Штольня уходила в толщу земли почти горизонтально. Дневной свет вскоре скрылся за поворотом. Темнота поглотила их, казалось, что слабые огоньки шахтерских лампочек ничего не освещают.
Георгий любил бывать под землей. Здесь он становился ближе к рабочим. Он не раз брал в руки обушок, рушил в лаве угольный пласт или в штреке забрасывал лопатой в вагонетку тяжелые осколки взорванной породы. Шахтеры учили его точным, сильным ударам обушком и одобряли его работу — настоящий забойщик. Такую же радость он испытывал и в море, вытаскивая вместе с рыбаками сети. И среди докеров в портах, когда учился у них взваливать на плечо пятипудовые мешки и, уперев кулак в поясницу и расправив грудь, шагать по качающимся трапам. Он любил простой, тяжелый труд, так же как и труд наборщица в типографии, где он работал с двенадцати лет. И может быть, именно потому, что он с детства научился испытывать радость труда, он с особенной силой ненавидел все то, что несло горе и лишения трудовому люду.
В глубине штольни шахтеры то и дело останавливались, подносили лампочки, излучавшие желтоватый реденький свет, к подгнившей, забеленной плесенью крепи, поднимали их, освещая заколы породы, свисающие с кровли и угрожающие обвалом. Из бокового штрека потянуло сладковатым запахом сгоревшего пороха. Свернули туда и вскоре подошли к нескольким шахтерам. Они громко о чем-то спорили посреди штрека, поставив лампочки у ног. Лица их были в тени, только иной раз поблескивали белки глаз.
Георгий прислушался: оказалось, старший неправильно разделил заработок между ними. Каждый хотел получить больше, чем получил. Молодые крестьянские парни, видимо, совсем недавно попали в шахту. Один из них, приземистый крепыш, вдруг выхватил из-за пояса ломик, шагнул к товарищу. Неосторожным движением он свалил лампочку у своих ног, угловатая тень метнулась по кровле. Георгий растолкал шахтеров и выхватил у парня тяжелый ломик.
— На своих? Опомнись!
— А тебе что за дело? — спросил тот, на которого замахнулся парень — высокий, длиннорукий шахтер. — Откуда взялся? — Он переступил через лампочку и с такой силой ткнул Георгия в плечо, что тот, хотя и весил немало и крепко стоял на земле, качнулся и, не удержавшись, повалился на груду породы у стенки штрека.
— Бросьте, ребята, — вмешался Иван, поднимая лампочку и освещая свое лицо, — тебе добра желают, а ты толкнул незнакомого человека.
— Начальство, что ли? — угрюмо спросил длиннорукий. — В темноте не разберешь.
Георгий встал, подошел к ним.
— Возьми. — Он протянул приземистому парню его ломик.
— Наш, — сказал Иван.
Шахтеры с интересом рассматривали Георгия.
— Бородатый, — оправдывался шахтер, толкнувший Георгия. — Я уж подумал, начальство. А свой — так ничего. Мало ли как бывает.
Из темноты выступил высокий, плотный человек в шахтерской каске.
— Господин Димитров? — сказал он. — Вот не ожидал. Здравствуйте!
Георгий оглянулся. Перед ним стоял главный инженер управления шахты.
— Здравствуйте, — спокойно ответил Георгий.
Шахтеры взяли с земли свои лампочки, пошли в глубину штрека. Рядом остались лишь провожатые Георгия.
— Я наблюдал всю эту сцену, — усмехаясь сказал инженер. — Вы заботитесь о людях, которые скорее напоминают зверей. Как видите, они совершенно лишены чувства благодарности. Могут вести себя ужасно… если, конечно, рядом нет администрации. Только страх делает их сдержанными.
— Откуда же у них может быть чувство благодарности? — спросил Георгий. — Вы рвете породу пушечным порохом, в забой долго нельзя войти, от этого страдает заработок.
— Все сразу не делается. Вы не специалист и не понимаете этого… Я надеюсь, что члены профсоюзного комитета покажут вам дорогу на поверхность и защитят в случае необходимости.
— К тому же, — сказал Георгий, продолжая свою мысль, не желая замечать насмешки инженера, — администрация неправильно оплачивает труд и сеет раздоры среди рабочих.
— Это не мое дело. Я должен вас предупредить: вряд ли вам следует приезжать на шахту и тем более спускаться под землю без ведома администрации. В этом случае мы не в силах отвечать за безопасность депутата Народного собрания.
— Господин инженер, — вмешался до сих пор молчавший Иван, — мы знаем, что рабочие всегда защищают Димитрова, но мы также знаем, что управление шахты нанимало бандитов, чтобы стрелять в Димитрова.
— Откуда вы можете это знать? — резко спросил инженер. — И вообще… Вам тут нечего делать в нерабочее время. — Повернувшись, он зашагал прочь.
— Там телефон, — тихо сказал Иван, глядя ему вслед, — он сейчас позвонит в управление и в полицию.
IX
Вскоре они вышли из шахты. Свет ослепил Георгия, робкое тепло осеннего дня ласкало его лицо. Но Иван словно не замечал ни солнца, ни тепла, был молчалив и сумрачен. Оставшись наедине с Георгием, он сказал:
— Не сердись на ребят в шахте. Им трудно приходится. Им не хватает дня на то, чтобы дойти к себе, переночевать дома и вернуться на шахту. Идем я покажу тебе, как они живут.
Он привел Георгия к дощатому бараку. Пришлось нагнуться, чтобы не удариться о притолоку. В полумраке комнаты — оконца были занавешены каким-то тряпьем — Георгий разглядел двухэтажные нары. На них вповалку лежали истомленные после ночной смены люди. Когда глаза привыкли к темноте, Георгий увидел на спящих почерневшую от угольной пыли робу. Негде было ни отмыться как следует от угля, ни хранить чистую одежду.
Они вышли наружу. Георгий спросил, останавливаясь около барака и оглядывая его:
— Так это и есть общежитие, о котором министр труда говорил в Народном собрании, как о благодеянии для шахтеров?
— Не знаю, о чем говорил министр, но другого общежития у нас на шахте нет. — Иван опустил глаза, перекатывая носком грубого башмака камешек в пыли. — Я тоже прошел через все это, — продолжал он, не поднимая глаз. — Ты помнишь, Георгий, как я в первый раз разговаривал с тобою, когда еще не знал тебя? Перед началом забастовки, помнишь? Я тоже принял тебя за чужого. Уж ты не сердись на тех…
Георгий положил руку на крепкое плечо Ивана.
— Слушай меня как следует, — сказал он с такой энергией, что Иван в изумлении вскинул на него глаза. — Те, что бросились на меня сегодня, должны стать такими же, как и ты. Запомни, Иван, это обязанность рабочего комитета. Из них хотят сделать животных, но мы не должны отдавать их души грязи и страху перед администрацией и полицией.
Георгий уезжал из Перника в конце дня. Он сидел в подрагивающем, гремевшем вагоне, провожая взглядом строения шахтерского поселка и серовато-зеленые холмы, и думал о том, что случилось сегодня в шахте и что сказал ему Иван перед дощатым бараком. Да, несколько лет назад Иван был таким же, как и те, в шахте. Он прав — так было…
Они встретились с Иваном много лет назад, еще до стачки 1906 года, когда горняки Перника сумели продержаться тридцать пять дней. Партия тогда обратила особое внимание на организацию революционных профсоюзов. Администрация Перникской шахты увольняла тех рабочих, которые требовали создания профсоюза. Тогда ЦК послало в Перник Георгия. Однажды он заговорил с группой молодых шахтеров о профсоюзе. К нему подскочил парень в грубошерстных сужающихся книзу и широких в пояснице крестьянских штанах — потури и неказистой обуви.
— Чего тебе здесь нужно? — крикнул он. — Не подбивай нас на плохое дело. За это увольняют с шахты, а у меня двое детей. Ты приехал и уедешь, а мы куда денемся?.. Уходи, если не хочешь испробовать моих кулаков!..
Георгий понял, что парень слишком возбужден и не стал с ним спорить. Позднее ему все-таки удалось организовать рабочую комиссию из старых шахтеров. И вот как-то, уже летом 1906 года, после заседания рабочей комиссии Георгий уехал из Перника в Софию. Ему хотелось проведать Любу, с которой они еще не были женаты, в то время белошвейку, активистку профсоюза швейных работников. Вечером она оказалась занята в профсоюзном комитете. Георгий не захотел ей мешать и договорился о встрече на следующий день в сквере у храма святого Николы. Поздно ночью к нему явился тот самый парень в потури и крестьянской обуви, который хотел испробовать на нем свои кулаки. Это был Иван. Парень не ожидал, что Димитров, к которому послали его, и человек, которого он ругал год назад, — одно и то же лицо. Иван был смущен, скороговоркой сообщил: после заседания рабочей комиссии, на котором был Димитров, администрация уволила ее членов. Комиссия в ответ объявила назавтра стачку. Как ни упрашивал Георгий посланца шахтеров закусить и переночевать, тот отказался и ушел обратно в Перник, до которого было тридцать километров. Георгию не удалось предупредить Любу, поезд уходил рано утром. «Она поймет, — убеждал он себя, — и не обидится, даже лучше, что так случилось. Пусть знает — легкой жизни со мной не будет…»