Владимир. Монастырь.
В воскресенье, как и планировалось, после тренировки и завтрака вместе с дядей Геной, тётей Оксаной и всем младшим поколением Перловых мы отправились в монастырь, вольготно разместившись в микроавтобусе.
Машина, почти не снижая скорости, закладывала повороты на утренних полупустых улицах, и, выскочив на такое же пустое шоссе, быстро покатилась в сторону монастыря.
За те несколько дней, что меня не было, в монастыре ничего не изменилось. Да и измениться не могло – церковь никуда не спешит, она живёт в другом временном измерении и свою жизнь измеряет веками.
Вначале тётя Оксана повела нас на благословение к игуменье, а потом мы все вместе отправились в собор на службу Успения Пресвятой Богородицы.
Необычно было стоять в толпе прихожан: я привык или быть на балконе, где подпевал хору, или помогать при службе. Быть так, во вне, оказалось непривычно. Особый запах храма наполнял уютом и спокойствием, пламя свечи приплясывало от потоков воздуха, рядом стояли Перловы, как и я, внимательно слушающие службу, и я подумал, что события на Троицу, когда я чуть не умер, запустили лавину событий, в итоге которых я оказался в семье… – Не родных, но уже и не чужих, – подумал я.
Где-то рядом были сестра Татьяна, игуменья, монахини и насельницы монастыря, приютские дети, дядя Толя и дядя Витя. Даже не переходя на «зеленое зрение», я знал, что они рядом, и они никогда не станут для меня чужими. Как и сотни прихожан, наполнивших храм и вместе со мной возносившими сейчас общую молитву. Раньше такого единения с прихожанами я не чувствовал – помогая в службе, я больше был сосредоточен на том, чтобы не допустить ошибок и обращать внимание на присутствующих было особенно некогда. Иногда я смотрел на службу с верху – между балясинами клироса, если меня ставили подпевать хору, но и там больше интересовался работой помощников в службе, а не разглядыванием прихожан.
Сейчас же я наблюдал за литургией по-другому: я смотрел на этих сгорбленных старушек, с морщинистыми лицами, наполненными искренней верой, беззвучно шептавшими молитвы; на уверенных в себе, холёных дворян и купчих; на рабочих с ближайшего завода, казалось, стеснявшихся своей хоть и праздничной, но не богатой одежды; на нескольких полицейских, кучкой стоявших напротив иконы Георгия Победоносца; на детишек, которых уже притомила служба и они начинали вертеться, одёргиваемые родителями.
– Вот он, православный мир, люди суздальского ополья, про которых рассказывал дядя Толя, – подумал я. Я подхватил песнопение, стараясь подгадать под тихие тонкие голоса старушек, старательно певших рядом: – И жизнь обручается со смертью… и по смерти Живою, Ты спасаешь всегда, Богородица, наследие Твое.
Во время службы я чувствовал небольшую усталость и общую слабость, которая временами быстро усиливалась, и накатывала головной болью и першением в горле, но подключив свои способности, поправлял самочувствие. Это помогало, но не на долго, и как только самочувствие снова ухудшалось, приходилось включать дар и настраивать организм.
Служба закончилась, людской поток понёс меня к выходу, я не сопротивлялся, а плыл в этой людской реке, притихшей и сосредоточенной после общей молитвы.
Москва. Расположение Преображенского полка.
Выйдя с молебна, император поискал глазами командира полка, и генерал Раевский тут же оказался рядом: – Павел Николаевич, я в дороге почитал программу полкового праздника. Ты, похоже, всё, что можно, запихал в один день, скрестил, так сказать, ужа и ежа и ещё и белку скотчем примотал.
– Как иначе, государь? Очередных срочников скоро отправим по домам, один батальон уезжает за «ленточку» на ОПК, ещё один – в зимние лагеря на подготовку, у солдат больше не будет возможности увидеть своего императора вот так, вживую. Да и любому офицеру получить орден, погоны или дворянскую грамоту из рук императора – это не только гордость сейчас, но и увлекательный рассказ, а то и целая повесть для внуков через полвека.
– Ладно, уговорил. Если есть план – лучше не отступать от него, во избежание, так сказать… Тогда вначале в солдатскую столовую?
– Так точно государь!
В столовой, солдаты, что называется, императора ели глазами. Длинный стол для руководства был установлен у противоположной стены, и процессия во главе с его императорским величеством прошла вдоль столов, около которых, вытянувшись по стойке «смирно» и выкатив глаза, стояли солдаты и сержанты полка.
Николай Петрович прошёл к середине стола, поднял бокал с пузырящимся шампанским и зычным голосом заговорил: – Товарищи! Боевые друзья! Как верховный главнокомандующий вооружёнными силами Российской Империи, могу сказать, что вам выпала великая честь: служить в полку, которому в нашем Отечестве нет равных по боевым заслугам. И сегодняшний день, когда мы отмечаем годовщину вручения Георгиевского полкового знамени, лучшее подтверждение тому, что те, кто стоял в строю полка до вас, были героями. Но те, кто придут после вас и встанут в строй этого прославленного полка, будут точно так же гордиться, но уже вами, потому что вы – достойные преемники славы преображенцев. Мужество и отвагу, патриотизм и воинское мастерство все офицеры и солдаты полка продемонстрировали в течение последнего года в ходе боевых действий в зонах пограничных конфликтов. За российскую империю! За российскую армию! За Преображенский полк!
– Ура! Ура! Урааааа! – трижды дружно проорали солдаты.
Раздался звон фужеров, солдаты, стоявшие до этого по стойке «смирно», пригубив вина, сели на свои места, начали улыбаться и негромко перешёптываться, накладывая себе еду.
– Из твоих орлов никто не ужрётся? – негромко спросил император, наклонившись к генералу Раевскому.
– Всё под контролем, офицеры присматривают. Да эти лоботрясы, каждый под два метра и сотню килограммов, им, чтобы захмелеть – две бутылки водки каждому надо, как минимум. А два фужера вина – это для них так, как для слона дробина. Вечером мы контроль усилим, тем более, певичек всяких там на вечер привезут, будут они вечером в полковом клубе концерт давать, солдат развлекать, так что никуда эти жеребцы не денутся. Слетятся на них как мухи … – запнувшись, оглядев стол, Раевский продолжил: – на мёд.
С грустью взглянув на солянку, император съел небольшую порцию салата, парочку бутербродов и бросив Раевскому: – Ну что, пора в народ, – встал из-за стола. Поднявшимся было генералам он махнул рукой, и вдвоём с командиром полка они подошли к солдатским столам.
Подскочивший офицер отрапортовал: – Командир первого батальона майор Касаткин.
– Представьте трёх-четырёх лучших солдат батальона.
– Слушаюсь, – комбат развернулся в сторону подчинённых: – Старший сержант Сумин, старший сержант Султанов, сержант Рыкин, рядовой Фомичёв. ….Ээээ… Может быть, можно ещё одного? – и получив одобрительный кивок императора и кулак из-за его спины от командира полка, продолжил: – рядовой Хозиев. Ко мне!
– Первый заменил раненого офицера и вывел взвод из-под обстрела, скороговоркой, пока солдаты подходили, затараторил комбат, – второй заменил убитого офицера и возглавил штурм опорника, Рыкин героически организовал эвакуацию раненых, Фомичёв – лучший снайпер полка, Хозиев в одиночку захватил трёх пленных, один из которых – офицер. Все положительно характеризуются по службе, имеют боевые награды, и представлены к новым.
Оглядев выстроившихся в ряд сержантов и солдат, император со словами: – Благодарю за службу! – пожал им руки.
Из-за спины императора выскочил фотограф, сделал несколько снимков, и император отправился ко второму батальону. Там представление лучших солдат повторилось. Ошалевшие от такого внимания и близости главнокомандующего, солдаты едва не впадали в ступор, а некоторые реально впадали и стояли, вытянувшись как шпалы и выпучив глаза как аквариумные рыбки.
Глава 12
Владимир. Монастырь.
Я встал в сторонке – любил наблюдать, как люди, проходя сквозь широкие двери собора, степенно спускаются по ступенькам и оказываются на соборной площади. Точнее, мне нравилось глядеть на их лица: после службы люди были спокойные и сосредоточенные, от их лиц веяло просветлением, задумчивостью и мудростью, как будто во время нахождения в церкви они поняли какую-то важную истину и сейчас пытались её осмыслить. Они ступали не спеша, даже не ступали, а шествовали, как будто боялись резкими движениями спугнуть это настроение умиротворённой задумчивости. Увидев меня, некоторые приветливо кивали головой, я кланялся в ответ.
Дождавшись, пока подойдут и соберутся все Перловы, мы пошли к машине, чтобы забрать вкусности, которые привезли для детей приюта. Приютских же, по утренней договорённости, тётя Таня должна была собрать и отвести в трапезную. Торт, который мы привезли, тётя Оксана делала накануне вечером – сама, с помощью тёти Лизы и дочерей. Так что ни масла, ни крема, ни шоколада на это произведение искусства они не пожалели: «Наполеон» в виде большущей раскрытой книги из тонких коржей, на которой шоколадными буквами были написаны пожелания хорошей учёбы, а по периметру и подносу густо рассыпаны «пятёрки», вырезанные из шоколада и клубники и «четвёрки» из ананасов. Дополнить пиршество должны были две корзины, доверху загруженные сдобой, начинённой ягодами и мёдом и коробка с отборными сортами чая – как же Перловым куда-то ехать в гости без чая?
Женщины быстро нарезали торт и раздавали его детям; зазвенели чайные ложечки и чашки, и вскоре детский гвалт, стоявший в трапезной, замолк. Я тоже с удовольствием съел кусок торта, хотя меня, по-прежнему, немного мутило. Постепенно шум и диалоги возобновились, дети стали задавать мне вопросы об устройстве на новом месте, я отвечал, но честно сказал, что ещё не осознал изменений. Детей поразило, что у меня в распоряжении две комнаты; что в целом дом просторный, при нём большой двор и сад; а большая тренировочная площадка находится за калиткой.
Завершив героическое уничтожение торта и плюшек, и запив всё это компотами и чаем, дети вызвались сопроводить семью Перловых на экскурсии по монастырю, а мы с тётей Таней пошли к игуменье. По дороге я задал вопрос: получится ли мне и дальше практиковаться в госпитале? Тётя Таня ответила, что обращалась с этим вопросом к руководству, и они обещали приглашать меня, если у них будут сложные случаи.