летает в туловище, удар сильный, и мельком успеваю подумать: как бы ребро не сломали. Плетнев отскакивает, я пару раз пробиваю ему ногами, и он, наконец, падает. Тут же парой ударов рук кладу на землю суетящегося рядом последнего из его бойцов и оглядываюсь по сторонам – там же ещё двое было поблизости, они-то где? Но страховавшие так в драке и не участвовали, оставшись на расстоянии около полусотни метров: видимо, полученные инструкции не предусматривали для них других вариантов, кроме как «стоять на стрёме», а Плетнев новых выдать не успел.
Оглядываю поле боя. Двое из противников уже пытаются встать, один стоит, опираясь на дерево, ещё один стоит на четвереньках – все они не бойцы. Пока, во всяком случае. Разворачиваюсь и начинаю быстро уходить. Лицеист, перекрывавший мне дорогу, перебегает на другую сторону улицы, я его не преследую, и когда он оказывается за моей спиной, срывается к «своим». Далековато для рассмотрения мелких травм, но перехожу на «силовое зрение», бросаю его на пацанов, вроде бы всё нормально. Пробегаюсь по себе: ну, мне тоже одной зелёнки будет достаточно для лечения.
Ныряю в переулок, прохожу квартал, снова сворачиваю. Так: война – войной, а доклад – по расписанию. Набиваю на смартфоне сообщение Геннадию Алексеевичу: «Гулял по городу. Подрался с бароном Плетневым. Всё в порядке. Дома буду минут через двадцать». Перечитываю, частично переписываю: «Гулял по городу. На меня напал лицеист Плетнев (баронский род) с друзьями. Всё в порядке. Дома буду минут через двадцать». Отправляю.
По мере того, как спадает возбуждение, всё сильнее ощущается боль в пальцах левой руки – основная нагрузка выпала на них, частично их сбил, вроде даже вывихнул. Потрогал ребра – вроде не болят, видимо, всё-таки не сломали. Неприятно заныла нога – а я даже не заметил, когда по ней прилетело. Зеркала нет, так что лицо просто ощупываю – вроде без ранений, нигде не саднит и крови нет. Ещё не дошёл до дома, как получил ответ от Геннадия Алексеевича: «Мы на фабрике. Вечером поговорим. Загляни в аптечку в прихожей, смажь йодом, если есть царапины».
Глава 19
Владимир. Дом баронской семьи Плетневых.
Закончив разговор по телефону, барон Евгений Васильевич Плетнев задумался. Впрочем, о чём думать – возникла проблемка и её нужно решать, пока она не превратилась в проблему или проблемищу.
– Влад, зайди, – коротко бросил он сыну в трубку, а сам занялся изучением имевшихся бумаг по семейству Перловых: с ними было какое-никакое деловое сотрудничество, в основном, транспортная компания Плетневых периодически занималась перевозкой их грузов, а на всех партнёров, даже эпизодических, небольшое досье имелось.
Сын просочился в дверь, стараясь как можно меньше шуметь, Евгений Васильевич поднял голову и, едва взглянув, спросил: – Проблема у тебя под глазом наливается, и почему о ней я должен узнавать от Ромашовой?
Влад виновато молчал, барон кивнул ему на стул: – Садись. Рассказывай. Подробно.
Владислав вначале негромко и сбивчиво, но постепенно всё увереннее поведал отцу историю подготовки к инициации и создания собственного «клана». И то, как он обломался о приёмыша Перловых и решил его додавить, попугав.
– Ну, так вызвали бы его на дуэль?
– Нельзя – тогда директору лицея станет известно, из-за чего конфликт и он бы запретил мне принимать вассальную присягу у Первозванова.
– А так-то, конечно, ты присягу у него принял… Вон и печать под глазом наливается. Синяя, круглая. Буквы только не могу разобрать. Что он там тебе написал?
Ещё с полчаса старший Плетнев рассказывал младшему, в чём тот неправ и где совершил ошибки. О взаимоотношениях с дворянским родом Перловых, их авторитете в обществе и весу, который они имеют. И в целом о том, как лучше поддерживать отношения с друзьями и привлекать к себе людей.
– Ладно, отдыхай, приводи себя в порядок. А я поеду разбираться.
Владислав встал, заглянул в глаза отцу и спросил: – Я тебя расстроил?
– Нет. Ты просто ошибся. И если ты сделаешь правильные выводы из этой ошибки, я буду счастлив: научиться можно только таким образом – набивая шишки, а иногда и фингалы, в стандартных и нестандартных ситуациях. Я расстроюсь, если ты не сделаешь правильных выводов, или вообще окажешься неспособным делать правильные выводы из ошибок и поражений. Не знаю, может двадцать, может тридцать лет есть у меня, чтобы подготовить тебя, и ты мог встать во главе рода. А может быть этого времени совсем немного, всё в руках Божьих. Но пока я жив, ты имеешь такую роскошь, как право на ошибку, без фатальных ошибок, конечно. Чтобы позже, когда ты будешь отвечать за судьбу своих старших сестёр, своих жены и детей, ты мог уверенно сохранить род и его приумножить. Ладно, поеду.
Владимир. Дом Перловых.
Привычка каждый день после конной тренировки бывать в конюшне, самому задавать коням корм и чистить их, сохранилась у меня и после переезда к Перловым, но в выходные дни поход в конюшню сдвигался на более позднее время из-за прогулок по городу. Искупавшись и осмотрев лицо и грудь в зеркало, я убедился, что отделался лишь несколькими небольшими царапинами да парой ушибов и двинулся в конюшню, предварительно заглянув на кухню за сахаром. А ещё захватил резиновые перчатки – на Бога надейся, но за дезинфекцией следи: небольшие царапины, которые могли образоваться при драке, если в них попадут микробы, могут и загноиться.
Неожиданно за работой меня прервали Василий с Борисом, посланные отцом, который не смог до меня дозвониться: – Андрей, папа с мамой подъезжают, он тебя зовёт срочно. Там барон Плетнев тоже скоро приехать должен.
Понятно. У кого-то из свежепобитых обнаружился фингал или кровоподтёк, или хуже того – сломанное ребро, и их родители начали поднимать волну. Хотя, вроде, уходя я коротко всех глянул, и не видел никаких трещин и переломов. А хуже, если эту волну поднял сам молодой барон, а папаша – подхватил. Я, конечно, прав на все сто процентов. Но барон – он и у папуасов барон. Так что под недовольное ржание коней, непонимающего косящихся на меня своими большими коричневыми глазами, покидаю конюшню, быстро бегу к себе и ныряю под душ: перед бароном я должен предстать опрятным и приятно пахнущим, иначе – нарвусь на обвинение в пренебрежении и спешку как оправдание никто не примет.
Одеваюсь в парадный комплект одежды, на несколько секунд замираю перед зеркалом, немного поправляю прическу и быстрым шагом направляюсь в гостиную.
В ней, в креслах около камина расположились Геннадий Алексеевич и незнакомый мне мужчина средних лет. Наверняка, это и есть барон. Захожу, кланяюсь, здороваясь.
И хозяин дома, и гость поднимаются с кресел. Про себя успеваю подумать, что если бы всё было плохо, и у Плетнева были бы ко мне серьёзные претензии, он бы вставать не стал – чтобы выразить своё ко мне негативное отношение. Он барон и находится на более высокой ступеньке по знатности, и знаки уважения «обычным дворянам» оказывать не обязан. Тем более мне, несовершеннолетнему. А раз встал и приветливо улыбается, значит, не всё так плохо.
Геннадий Алексеевич кивком показывает на барона: – Андрей, представляю тебе барона Плетнева Евгения Васильевича.
– Господин барон, для меня честь быть представленным Вам.
– Рад Вас видеть, молодой человек, – кивает мне барон в ответ.
Перлов показывает мне на третье кресло, стоящее немного в стороне, около журнального столика: – Андрей, присаживайся.
Они садятся, я тоже.
После этого, как я понял, Геннадий Алексеевич и Плетнев вернулись к беседе, прерванной моим появлением. Обсудили урожай чая в Китае, придя к выводу, что он хорош и рост цен не предвидится, персиков и мандаринов на юге, посадку озимых и перспективы очередной навигации.
Дитерихс мне уже растолковал, что при разговоре сразу переходить к сути дела дворяне не могут – аристократические нормы поведения требуют вначале обсудить общие темы, потом «прощупать почву», выяснив по мелким оговоркам и недосказанностям, а иногда и по намёкам, отношение к гостю, чтобы ни одна из сторон в результате не потеряла лица из-за необоснованно завышенных ожиданий и не посчитала, что её часть задета пренебрежением. Так что я ждал, когда главы родов обсудят то, что считают нужным и перейдут к причине, собравшей нас у камина.
Плетнев этот переход выполнил мастерки – рассказав очередную флотскую историю, он завершил её так: – Ну, на флоте очень много держится на непоколебимых традициях, заложенных ещё Петром Великим, ритуалах и чего греха таить, многочисленных суевериях. Кстати, о суевериях. Буквально полтора часа назад позвонила мне Эльвира Леонидовна, да-да, – кивнул он Перлову, – вдова Ромашова, и сообщила, что её сын заявился домой с хорошим синяком под глазом. И на ее вопросы он сознался, что он, и ещё несколько лицеистов во главе с моим Владиславом, хотели побить Андрея. Но что-то у них пошло не так и биты оказались они. Я, конечно, своего тут же допросил, он тоже сознался. И он и был заводилой всего этого дела. Не знаю как у Вас, Геннадий Алексеевич, но в моём детстве и юношестве было суеверное убеждение, что собрав вокруг себя вассалов и приняв их клятву, можно получить больше силы при инициации. Чушь вроде бы полная, но, как оказалось, живучая. Вот и мой сын на это купился и попытался, с расчётом на будущую инициацию, скооперировать вокруг себя небольшую группу и получить с них вассальную клятву. Не знаю, какие методы убеждения Владислав использовал для других ребят, но вроде, они все давние друзья и мой сын у них в лидерах ходит.
– Да-да, в моём детстве среди детей подобное заблуждение тоже существовало; время идёт, подтверждений оно не получает, но в мальчишеской среде продолжает жить, – согласно кивнул головой Геннадий Алексеевич.
– Ваш пацан, конечно, прав, что дал отпор. Думаю, и Вы, Геннадий Алексеевич, и я поступили бы так же. Так что смена растёт достойная. Своему оболтусу я разбор заплыва за буйки устроил. Опять же, действовал Влад не со зла, а в силу неопытности и стремления поскорее и посильнее подпереть меня на семейном капитанском мостике – в немногочисленном роду каждый человек на счету, а уж на наследника всегда большие надежды. Вот он и рвался оправдать.