ивилась, поскольку еще совсем недавно ей пришлось аккомпанировать на саксофоне супруге посла, обожавшей после официальных обедов отвести себе душу за исполнением оперных арий на итальянском языке, и безымянный палец ее практически не беспокоил. Позднее указывая мужу, как можно наикратчайшим путем достичь границы, она непроизвольно посасывала свой пальчик всякий раз, как он принимался кровоточить. Лишь когда они оказались в Пиренеях, она подумала, что неплохо бы найти аптеку. И тут ее сморил глубокий сон (последние дни ей и поспать-то как следует не удалось), а проснулась она от жуткого ощущения, что их автомобиль движется по воде, и довольно продолжительное время даже не вспоминала про свой палец, обмотанный платком.
Часы, светящиеся на панели автомобиля, указывали самое начало четвертого. Нэна попробовала сообразить, как много километров они за это время проехали, и поняла, что у них за спиной остались Бордо, Ангулем и Пуатье, а теперь они минуют Луарскую плотину, которая была напрочь затоплена водой. Сквозь туман пробивался лунный свет, поодаль виднелись очертания замков словно бы из историй о привидениях. Знавшая эти места как свои пять пальцев, Нэна прикинула, что до Парижа осталось всего около трех часов езды, а у Билли Санчеса усталости не было ни в одном глазу.
— Ты у меня сумасшедший, — сказала она ему. — Свыше одиннадцати часов за рулем и даже не перекусил ни разу.
Ее муж до сих пор витал в облаках, упоенный ездой на своем новеньком автомобиле. Хотя в самолете Билли почти глаз не сомкнул, он ощущал себя свежим и бодрым, будучи готовым к рассвету въехать в Париж.
— После того обеда в посольстве я еще совсем не успел проголодаться, — признался он и вдруг неожиданно добавил: — Тем более, что в Картахене народ едва начал валить из кинотеатра. Там сейчас где-то около десяти.
Но все-таки Нэна Даконте не могла избавиться от опасения, что он устанет и уснет за рулем. Она распаковала одну из множества коробок с подарками, врученными им в Мадриде, и поднесла к его губам кусочек засахаренного апельсина, но он резко отстранился.
— Мужчины отвергают сладкое, — заявил Билли.
На подъезде к Орлеану туман рассеялся, и непомерная луна, плывя в небесах, озаряла своим сиянием замершие под снегом поля, но из-за вереницы огромных грузовиков и цистерн с вином, поспешавших в Париж, ехать стало даже труднее. Пожалуй, Нэна с готовностью подменила бы своего супруга за рулем, но она, естественно, об этом и заикнуться не смела, потому что прекрасно помнила, как он еще при первом свидании категорически заметил, что для мужчины не может быть большего унижения, чем когда жена везет его, сидя за рулем автомобиля. Нэна ощущала себя отдохнувшей после пятичасового сна и, наряду с этим, ей было по душе, что они не стали останавливаться в провинциальной гостинице, памятной ей еще со времен детства по путешествиям с родителями. «Пейзажи там несравненные, — рассказывала она, — однако в этой гостинице можно запросто погибнуть от жажды, потому что бесплатно в ней и стакана воды не дадут». Нэна до такой степени доверяла своим воспоминаниям, что перед отъездом даже положила в дорожную сумку кусочек мыла и рулон туалетной бумаги, — ибо во французских гостиницах мыло не встречалось, а в качестве туалетной бумаги использовались газеты за прошлую неделю, которые нарочно резали на квадратики и потом цепляли на крючок. Чего ей было по-настоящему жаль, так это напрасно потерянной ночи, поскольку они не занимались любовью. Муж словно читал ее мысли:
–Мне тут как раз подумалось, что если бы мы с тобой улеглись прямо на снегу, это был бы уже конец света, но если у тебя есть желание, то я не против прямо здесь.
Нэна Даконте всерьез обдумала поступившее предложение. Видневшийся на обочине снег казался в свете луны рыхлым и теплым, а движение по шоссе становилось по мере приближения к Парижу все более интенсивным, уже виднелись освещенные заводские комплексы, и попадалось много рабочих на велосипедах. В летнюю пору сейчас было бы светлым-светло.
— Думаю, нам лучше дождаться Парижа, — произнесла Нэна Даконте. — Уляжемся в теплую постельку с чистыми простынями, как подобает женатым людям.
— Вот ты меня и продинамила впервые! — засмеялся он.
— Ну, когда-нибудь все бывает впервые. Например, мы с тобою женаты тоже впервые, — улыбнулась она.
Пред рассветом они умылись, посетили туалет в придорожной закусочной и отведали кофе с горячими рогаликами у стойки, где рядом с ними завтракали шоферы, балуясь красным винцом. В туалете Нэна Даконте обнаружила у себя на блузке и юбке кровавые пятна, но даже и не подумала их отмыть. Она освободилась от пропитанного кровью носового платка и надела обручальное колечко на другую руку, тщательно вымыв с мылом уколотый палец. След от укола был почти незаметен. Но едва они сели в автомобиль, как палец снова начал кровоточить. Нэна Даконте высунула свою руку в окно, поскольку была убеждена в том, что беснующийся в полях ледяной ветер обладал прижигающим действием. И хотя это не оправдало себя, Нэна еще не чувствовала необходимости волноваться.
— Вздумай кто-нибудь нас отыскать, — попробовала пошутить она, — ему бы оставалось лишь идти по следам моей крови на снегу. Обдумав сказанное, она с осветившимся в первых лучах рассвета лицом добавила: — Ты только вообрази... протянувшиеся от Мадрида до Парижа следы крови на снегу... Потрясающая тема для песни, верно?
Но развить эту мысль она уже не успела. Где-то возле окраин Парижа ее палец поистине уподобился неиссякаемому источнику, и она пронзительно почувствовала, как сама ее душа утекает сквозь рану. Нэна старалась остановить кровотечение при помощи туалетной бумаги, которую достала из дорожной сумки, но стоило ей только обмотать свой пальчик, как уже было необходимо выкидывать в окно клочки промокшей от крови бумаги. Ее одежда, шубка, сиденья в салоне — все пропитывалось кровью, медленно и неотвратимо. Билли Санчес перепугался насмерть и кричал, что нужно найти аптеку, однако Нэна Даконте уже поняла, что аптекарь тут будет бессилен.
— Мы в районе Орлеанских ворот, — сказала она.-Теперь поезжай прямо по проспекту генерала Леклерка, шире и зеленей его в Париже просто нет, а потом я скажу тебе, что следует делать.
Пожалуй, за всю их поездку этот участок дороги оказался наиболее мучительным. Проспект генерала Леклерка являл собой адское скопление легковых машин и мотоциклов, то и дело застревающих в пробках, и огромных грузовиков, свирепо рвущихся к центральным рынкам. От какофонии воющих гудков Билли Санчес вышел из себя и прошелся на жаргоне каденерос по некоторым водителям; он был уже готов выскочить из автомобиля и отколошматить кого-то из них, если бы не вмешалась Нэна Даконте, сумевшая убедить его в том, что французы, будучи самыми отъявленными грубиянами в мире, тем не менее, никогда не затевают драк. Это было пущим свидетельством того, что она никоим образом не утратила здравого смысла, ибо в то самое мгновение ее более всего заботило лишь как бы не потерять сознания.
Чтобы добраться до площади Бельфортского льва, у них ушло свыше часа. Витрины кафе и магазинов были ярко освещены, словно стояла полночь, поскольку этот январский вторник ничем не выделялся среди вторников всех бывших прежде парижских январей, по своему обыкновению сумрачных и грязных и сопровождавшихся нескончаемым дождем, никогда не успевавшим обратиться в снег. Зато проспект Данфер-Рошро оказался несколько свободнее; когда они миновали ряд кварталов, Нэна Даконте попросила своего мужа повернуть направо, и вскоре автомобиль остановился подле зловещей внушительных размеров больницы, как раз у входа в отделение скорой помощи.
Нэна была уже не в состоянии выбраться из машины без посторонней помощи, но сохраняла спокойствие и присущую ей ясность ума. Ожидая прихода дежурного врача лежа на каталке, Нэна отвечала медсестре на полагающиеся вопросы относительно ее жизни и перенесенных заболеваний. Билли Санчес поднес ей сумочку и не отпускал ее левой руки, на которой теперь было надето обручальное колечко; рука была холодна и еле двигалась, а губы стали совсем бескровными. Билли стоял рядом с нею и держал ее за руку, покуда наконец не появился дежурный врач, стремительно осмотревший уколотый безымянный палец. Врач был отменно молод, выбрит наголо, и у его кожи был оттенок старой меди. На Нэну Даконте он не произвел должного впечатления и она улыбнулась мужу слабой, мертвенно-бледной улыбкой.
— Не бойся, — произнесла она, демонстрируя несгибаемое чувство юмора — Со мной не может произойти ничего страшного, за исключением того, что этот людоед оттяпает мне руку и проглотит ее.
Врач закончил с осмотром и несказанно изумил их безукоризненной испанской речью, правда, с явно уловимым азиатским акцентом.
— Ну уж нет, ребята, — заметил он.-Людоед, про которого вы говорите, предпочтет лучше умереть от голода, нежели оттяпает столь дивную рученьку.
Они оба смутились, но врач сделал успокаивающий жест. Потом он распорядился, чтобы каталку увезли. Билли Санчес намеревался пристроиться рядышком, держа супругу за руку, однако врач остановил его.
— Вам туда нельзя, — сказал он — Ей необходимо пройти интенсивную терапию.
Нэна Даконте в последний раз улыбнулась своему мужу и махала ему рукой, покуда каталка не исчезла в глубине коридора. Врач замешкался, изучая то, что медсестра записала в таблице со слов Нэны. Билли Санчес обратился к нему:
— Доктор, — произнес он — Она беременна.
— Какой же у нее срок?
— Два месяца.
Билли Санчес был разочарован, что доктор воспринял данную информацию без особого удивления, скупо поблагодарив его:
— Похвально, что вы упомянули об этом.
С этими словами доктор устремился вслед за каталкой, покинув Билли Санчеса посреди сумрачного холла, где от пота больных было просто не продохнуть.
Он продолжительное время стоял, пребывая в полной растерянности и взирая на пустой коридор, по которому увезли Нэну Даконте. Потом он присел на деревянную скамью, где уже сидели прочие ожидающие. Нельзя сказать, как долго он там просидел, но когда покидал больницу, опять наступил вечер, по-прежнему моросил дождь, и Билли оставалось пойти куда глаза глядят, потому что жизнь легла на его плечи тягостным бременем.