угрюмый швейцар отеля, готовый придти на помощь к иностранцам и терпеливо внимавший их желаниям, нашел в справочнике необходимый телефон, а также адрес посольства, и записал их на карточке, которую вручил Билли. Трубку подняла женщина, отличавшаяся невероятной любезностью, и в ее медоточивом и бесцветном голосе ухо Билли Санчеса немедленно уловило андский акцент. Он представился ей, огласив все до одного свои имена и аристократические фамилии, будучи уверен, что это не сможет не произвести на женщину известного впечатления, однако та никак не среагировала. Заведенной механической скороговоркой она затвержено повторила, что посла нет и до завтра уже не будет, но и без того посол принимает лишь по предварительной записи и только в исключительных случаях. И тогда Билли Санчес понял, что этот путь также не приведет его к Нэне Даконте; он поблагодарил секретаршу, стараясь не уступать ей в любезности. Сразу после этого он поймал такси и помчался в посольство.
Здание посольства располагалось в доме № 22 по улице Элизиума, находившейся в одном из самых тихих и спокойных районов Парижа, однако спустя многие годы в Картахене де Индиас Билли поведал мне, что тогда на него произвело впечатление только солнце, впервые после его приезда пламеневшее столь же ярко, как и на Карибском море; а над городом величественно возносилась в ослепительно голубые небеса Эйфелева башня. Поскольку посол отсутствовал, Билли принял чиновник, в котором всё — костюм из черного сукна, траурный галстук, трепетные движения и голос, исполненный смирения, — напоминало человека, насилу оправившегося после смертельного недуга. Ему была понятна тревога Билли Санчеса, но он смиренно молвил юноше, что в настоящий момент они находятся на территории цивилизованной страны, нормы законности которой основаны на исключительно древних и безусловно разумных принципах, чего никак нельзя сказать о каких-нибудь там латинских америках, погрязших в варварстве, где достаточно подкупить швейцара — и вход в любую больницу свободен.
— Увы, мой юный друг, у вас ничего не выйдет, — резюмировал чиновник — Вам надлежит подчинится рассудку и дождаться вторника. Тем более что осталось всего-то четыре дня. А покуда наведайтесь в Лувр. Это место заслуживает посещения, уверяю вас.
Покинув посольство, Билли Санчес, пребывавший в полной растерянности, оказался на площади Согласия. Он заметил взметнувшуюся над крышами домов Эйфелеву башню, казалось, находившуюся совсем рядышком, и вознамерился прогуляться до нее пешком по набережной. Но совсем скоро он осознал, что на самом деле она много дальше, чем это представляется на первый взгляд; кроме того, башня постоянно меняла свое местоположение по мере его приближения к ней.
Вот почему Билли опустился на скамью, стоявшую на берегу Сены, и стал опять размышлять о Нэне Даконте. Он машинально наблюдал за проплывающими под мостом буксирами, которые куда больше, чем на суда, походили на странствующие домики с разноцветными крышами, цветочными горшками на подоконниках и бельем, висящим на проволоке для просушки. Билли целую вечность взирал на застывшего рыбака с застывшей удочкой и застывшим поплавком в воде. В конце концов он изнемог от бесполезного ожидания заметить хоть малейшее движение, а тут в довершение всего стало стремительно смеркаться, и Билли подумал, что необходимо поймать такси и возвратиться в отель. И только тогда его осенило, что он не имеет никакого понятия о том, в каком из районов Парижа располагается столь важная для него больница. Он запаниковал и шмыгнул в первое попавшееся ему кафе, где заказал себе коньяку и попытался привести свои мысли в порядок. Пребывая в раздумьях, Билли неожиданно увидел себя многократно отразившимся во множестве зеркал, которые висели на стенах; он предстал себе напуганным и совершенно одиноким и впервые в жизни ощутил, что смерть — реальна. Но вторая рюмка коньяку возвратила ему присутствие духа, и он решил, что необходимо возвратиться в посольство. Билли пошарил у себя по карманам и обнаружил карточку с названием улицы, на обороте которой значились название и адрес его отеля. Происшедшее потрясло его до такой степени, что до конца недели он покидал свою комнату лишь для приема пищи или перестановки своего автомобиля на противоположную сторону. Три дня кряду моросил серый и грязный дождь, тот же, что и в день их приезда. Билли Санчес, ранее за всю жизнь не прочитавший до конца ни единой книги, теперь был бы счастлив почитать, чтобы только хоть как-то разогнать скуку, но книги, обнаруженные им в чемоданах жены, все до одной были на иностранных языках. Таким образом, он был обречен дожидаться вторника, созерцая нескончаемых павлинов на обоях и беспрестанно размышляя о Нэне Даконте. В понедельник он вознамерился немного прибрать в комнате, думая о том, что могла бы сказать Нэна, обнаружив его в подобном виде; именно тогда он заметил на норковой шубке засохшие пятна крови. Полдня он упорно старался отмыть шубку при помощи благоухавшего мыла, и в результате привел ее в то же самое состояние, в каком ее доставили в самолет в Мадриде.
Рассвет вторника был сер и холоден, но зато перестал дождь. Бодрствовавший спозаранку Билли Санчес терпеливо ожидал в толпе посетителей, пришедших навестить своих недужащих родных; они держали в руках массу гостинцев и букеты цветов. Его пропустили вместе со всеми, и он шел, держа на руке норковую шубку, никого ни о чем не спрашивая и даже не подозревая, где в настоящий момент может находиться Нэна Даконте, но пребывая в твердой уверенности, что непременно встретится с врачом-азиатом. Он шагал по внутреннему дворику, где росли цветы и носились лесные пташки, а по обе стороны находились окна больничных палат: справа — женских, а слева — мужских, и вместе со всеми оказался, в конце концов, в женском отделении. Его взору предстал длинный ряд недужных женщин, которые восседали на кроватях в пестрых больничных рубашках и были озарены светом, падавшим из больших окон; Билли подумал, что изнутри все выглядит куда веселей, нежели казалось снаружи. Он добрался до конца коридора, вновь прошел его обратно, но так и не заметил нигде среди больных Нэны Даконте. Он вернулся на внешнюю галерею и стал заглядывать в окна мужских палат и тут ему неожиданно почудилось, что он узнал врача, которого так хотел найти.
Да, это был несомненно он. В окружении других врачей и медсестер он производил осмотр какого-то больного. Билли Санчес прошел в палату и, отодвинув одну из медсестер, оказался прямо перед врачом-азиатом, который склонился над больным. Он окликнул его. Врач поднял свои скорбные глаза и, почти не напрягаясь, тотчас узнал Билли.
— Но где же вы, черт вас побери, болтались все это время?! — проговорил он.
Билли Санчес опешил.
— Да здесь, в отеле, — произнес он — Тут, за углом.
Вот тогда-то ему обо всем и поведали. Нэна Даконте скончалась от потери крови в четверг, 9 января, в 19 часов 10 минут после того, как ведущие специалисты Франции семьдесят часов подряд безуспешно сражались за ее жизнь. Вплоть до самой последней минуты она пребывала в полном сознании и спокойствие ей ни на йоту не изменило; она распорядилась, чтобы ее супруга разыскали в отеле «Площадь Атне», где для них был забронирован номер, а также объяснила, каким образом можно связаться с ее родителями. Посольство было обо всем уведомлено благодаря телеграмме, молнированной из канцелярии, а в это время родители Нэны Даконте уже летели в самолете, направляясь в Париж. Посол лично принял на себя все заботы по бальзамированию тела и касательно похорон и поддерживал постоянную связь с полицейской префектурой в Париже, которая занималась розысками Билли Санчеса. На протяжении двух суток, с пятницы до воскресенья, по радио и телевидению то и дело передавалось чрезвычайное сообщение с описанием его примет; 40 часов подряд Билли искали упорнее, чем кого-нибудь еще во всей Франции. Фотографии Билли, скопированные с той, что нашлась в сумочке Нэны Даконте, красовались практически на каждом углу. Были обнаружены три автомобиля марки «бентли» с поднимающимся верхом, но все они принадлежали другим владельцам.
Родители Нэны Даконте прибыли в субботу в полдень и провели ночь подле гроба своей дочери в больничной часовенке. Они до самого конца так и не смогли расстаться с надеждой увидеть Билли Санчеса. Родителям Билли также сообщили о случившимся и они также предполагали вылететь в Париж, однако в итоге отказались от своего намерения по причине разночтений и путаницы в поступающих телеграммах. Похороны Нэны Даконте состоялись в воскресенье, в два часа дня и всего в двухстах метрах от убогой комнатушки в отеле, где Билли Санчес исходил от тоски одиночества, лишенный любви Нэны Даконте. Много лет спустя, тот самый чиновник, который принимал Билли в посольстве, сообщил мне доверительно, что уже через час после ухода юноши им была получена телеграмма из канцелярии и он тотчас отправился на поиски и заглянул во все, даже самые неприметные, бары Фобура Сен-Оноре. Он откровенно признался, что даже толком не разглядел его, ибо ему никогда и в голову не могло бы придти, что этот юный костеньо[2], одуревший от великолепия и новизны Парижа, и в своей барашковой куртке, так не шедшей к нему, может оказаться столь знатного происхождения. В то самое воскресенье, когда Билли едва сдерживал слезы ярости, родители Нэны Даконте прекратили к вечеру все поиски и увезли забальзамированный труп, покоившийся в металлическом гробу. Те же, кому довелось узреть покойницу, твердили без устали, что никогда еще не встречали женщины прекраснее ее — ни живой, ни мертвой. И когда во вторник поутру Билли Санчес, наконец, проник в больницу, в родовом склепе Ла Манги, находившемся в нескольких метрах от дома, где им с Нэной удалось отыскать ключ к первым письменам счастья, уже состоялись похороны. Врач-азиат, поведавший Билли Санчесу о происшедшем, предложил ему принять успокоительное, но тот отказался. Он ушел, не прощаясь и не благодаря (собственно и благодарить-то было не за что); ушел, обуреваемый лишь одним желанием — изловить все равно кого и избить до полусмерти, чтобы хоть как-то заглушить свою боль. Оставив больницу, он даже не обратил внимания на то, что с неба ниспадал снег без каких-либо следов крови, и эти невесом