— Алькальд спрашивает, не сможешь ли ты вырвать ему зуб.
— Скажи ему, что меня нет.
Доктор приступил к золотой коронке. Он, прищурившись, держал ее в отведенной руке и внимательно изучал. Со стороны крохотной приемной опять прозвучал голос его сына:
— Он заявляет, что ты точно здесь, так как он услышал твой голос.
Доктор не отрывался от зуба. Чуть погодя, положив его на столик, где помещались выполненные заказы, он сказал:
— Ну и ладно.
И вновь схватился за свой бор. Из картонной коробочки с заготовками он извлек мост с парой золотых зубов и занялся шлифовкой.
— Папа!!!
— Ну что опять такое?
Выражение лица доктора даже не изменилось.
— Алькальд утверждает, что, если ты откажешься вырвать ему зуб, он тебя возьмет и застрелит!
Невероятно медленно и невозмутимо доктор убрал свою ногу с педали, затем откатил от кресла бормашину и открыл выдвижной ящичек стола. В ящике находился револьвер.
— Ну что же, — произнес он — Скажи ему, что он может войти.
Он повернулся в кресле, чтобы быть лицом к двери, и перенес руку поближе к стенке ящичка. Алькальд возник на пороге. Его левая щека была гладко выбрита, зато на правой, опухшей и недужной, виднелась пятидневная щетина. В глазах алькальда, совсем выцветших от боли, доктор увидел отчаяние ночей, проведенных без сна. Он задвинул ящичек в стол и, уже несколько мягче, произнес:
— Присаживайтесь.
— Добрый вам день, — проговорил алькальд.
— Добрый, — ответил доктор
Дожидаясь, покуда завершится кипячение инструментов, алькальд откинулся в кресле, прислонившись затылком к подголовнику, и почувствовал себя чуть-чуть получше. Он вздохнул всей грудью, вобрав в себя насыщенный морозными парами эфира воздух, и поглядел по сторонам. Кабинет доктора был обставлен довольно-таки бедно: потертое деревянное кресло, бормашина с педальным приводом и стеклянный шкаф, где находились фаянсовые флаконы. Перед окном помещалась ширма в высоту человеческого роста. Доктор приблизился к алькальду, и тот, открыв рот, крепко-накрепко уперся своими пятками в пол.
Аурелио Эсковар развернул алькальда в кресле лицом к свету. Он осмотрел докучающий зуб, слегка подавив пальцами воспалившуюся челюсть.
— Придется обойтись без анестезии, — объявил он.
— Это почему же?
— Потому что там у вас — абсцесс.
Алькальд взглянул ему прямо в глаза.
— Пускай, — произнес он, пытаясь улыбнуться.
Доктор не отозвался. Он перенес на свой рабочий стол кастрюльку с прокипяченными инструментами, а потом, по-прежнему не торопясь, достал их из воды один за другим при помощи пинцета. Носком своего ботинка он придвинул плевательницу поближе и устремился к умывальнику, чтобы вымыть руки. При этом он ни разу не взглянул на алькальда. А алькальд просто не отрывал от него глаз.
Больным оказался нижний зуб мудрости. Доктор принял положение поустойчивее и тотчас наложил на зуб горячие щипцы. Ощутив, что его ноги охватывают судороги, а поясница тонет в леденящей пустоте, алькальд намертво вцепился в подлокотники кресла, но остался безмолвен. Доктор немного шевельнул зуб. Беззлобно, с какой-то даже горестной печалью, он произнес:
— Сейчас, лейтенант, вам придется заплатить за два десятка убиенных.
И вслед за этим алькальд услышал жуткий хруст корня в челюсти, и у него в глазах выступили слезы. Ему необходимо было вздохнуть, но сделал он это не прежде, чем ощутил, что действительно лишился зуба, и взглянул на него сквозь слезы, застилающие ему глаза. Боль, которую он сейчас чувствовал, была настолько чудовищной, что все терзания минувших пяти ночей показались ему ничтожными. Нависая над плевательницей, взмокший и хватающий воздух ртом, он распахнул свой френч и начал шарить по карманам в надежде отыскать платок. Заметив это, доктор вручил ему чистый лоскут материи.
— Вытрите слезы, — сказал он.
Алькальд послушался. Его пальцы дрожали.
А доктор, пока мыл руки над тазом, взирал на непорочно голубое и бездонное небо за окном, созерцая в то же время пыльную паутину с усопшими насекомыми и паучьими яйцами, что висела рядышком.
Тщательно вытерев свои руки, доктор вернулся к алькальду.
— Необходим постельный режим, — заявил он, — плюс полоскания соленой водой.
Алькальд встал на ноги, простился, мрачно приложив руку к козырьку, и заковылял к дверям, разминая на ходу затекшие ноги и застегивая френч.
— Пришлите счет, — бросил он.
— Вам лично или в муниципалитет?
Алькальд даже не обернулся. Он затворил за собой дверь и лишь тогда, уже из-за металлической сетки рявкнул:
— Да не один ли черт?!
РАССКАЗ О ТОМ, КАК НАТАНАЭЛЬ РЕШИЛСЯ НАНЕСТИ ВИЗИТ
Ветры с четырех сторон света затеяли на перекрестке неуклюжий и беспорядочный хоровод. Оказавшись в неистовой круговерти устроенного ими «урагана», серый галстук подобно вымпелу устремился в небо, указывая на восток, а потом, сметенный могучим порывом западного ветра, он низвергся оттуда и, пометавшись немного, успокоился, обретя ненадежное спасение во временно вернувшей равновесие розе ветров. Натанаэль поймал свой галстук, тщательно поправил узел, чувствуя, что полоска ткани трепещет, как живая. Не исключено, что именно благодаря этому он и решился. Не исключено, что ощутив, как у него шевелится на шее галстук, — такой самодостаточный, живой, почти что совсем свободный — он мог подумать, что вот, какая-то там тряпка позволяет себе проявлять решимость и вести себя, как ей вздумается, тогда как он еще пару мгновений назад даже и помыслить об этом не смел. Натанаэль поглядел с высоты своего роста на носки своих напрочь износившихся ботинок и пришел к заключению: «Похоже, что из-за них-то я и не мог окончательно решиться». Что говорить — его ботинки и впрямь сильно сдали за последнее время.
Он направился на тот угол перекрестка, который избрал для себя чистильщик обуви, восседавший там со всем своим скарбом. Натанаэль закурил сигарету и принялся наблюдать за тем, как этот юнец, насвистывая мотивчик одной из популярных песен, раскладывает щетки, тряпки и прочие непременные аксессуары своего ремесла, намереваясь во всеоружии приняться за решение предстоящей ему важной задачи — наведение глянца на ботинки Натанаэля. Вот показалась баночка с коричневым гуталином, какие-то лоскуты суконной материи и разные тряпочки, в неукоснительном порядке переброшенных через руку чистильщика обуви, а под конец — пара щеток, на одну из которых уже был нанесен коричневый гуталин. «Вероятно, другая щетка используется для черного гуталина», — подумал Натанаэль. Завершив все приготовления, чистильщик обуви выдавил половинку апельсина на носок левого ботинка Натанаэля, немедленно почувствовавшего, что пальцы его ног легонечко щиплет, словно бы от действия кислоты, а во рту, наполнившемся обильной слюной, разливается апельсиновый аромат. У Натанаэля возникло такое ощущение, будто бы чистильщик обуви выдавил апельсин не на ботинок, а прямо ему на язык. Затем он услышал негромкий удар щетки о ящик, за которым последовала стремительная и почти машинальная смена его ног на подставке.
И лишь немного погодя (когда вкус апельсина во рту стал ощущаться в меньшей степени) Натанаэль удосужился разглядеть лицо чистильщика обуви. «На вид он еще юн», — подумалось ему. «Во всяком случае, он выдерживает должную дистанцию, чтобы выглядеть именно так», — довершил он начатую ранее мысль и потом на протяжении нескольких секунд безучастно наблюдал за тем, как ловко и привычно владеет чистильщик обуви орудиями своего ремесла. Через силу (только дождавшись, пока аромат апельсина сойдет на нет) Натанаэль решил заговорить.
— Вы женаты? — поинтересовался он.
Юноша не счел нужным хотя бы на миг оторваться от своей работы и даже не поднял головы, методично втирая коричневый гуталин в правый ботинок Натанаэля. Справившись с этим, он протянул:
— Ну, это еще как посмотреть...
— Посмотреть — на что именно?
— Да на то, что вы разумеете под словами «быть женатым», — так и не прервав своей работы, объяснил чистильщик обуви.
Натанаэль затянулся сигаретой; он наклонился вперед, опершись локтями на колени.
— Я желаю знать, имеется ли у вас жена.
— Ну, это уже совсем другое дело, — заявил юноша.
И тотчас же, в очередной раз стукнув по крышке ящика, вновь дал понять о смене ног.
— В этом случае я, безусловно, не женат, — добавил он.
Натанаэль опять водрузил свой левый ботинок на ящик. Чистильщик обуви продолжал с невозмутимым видом насвистывать тот же самый мотив, что был прерван еще первым вопросом его клиента. Натанаэль решил откинуться на спинку стула, но, посидев так какое-то время, счел целесообразным снова наклониться вперед и опереться локтями о колени; сделав последнюю затяжку, он все еще мешкал, не выплевывая окурок и щурясь от дыма, разъедавшего глаза. И так, с сигаретой во рту, он задал новый вопрос, разобрать который не сумел бы и сам. Лишь тогда он вытащил окурок изо рта.
— Как это называется? — спросил Нтанаэль.
Чистильщик обуви резко оборвал свист.
— Что?
— Да я говорю: «Как это называется? — продолжал Натанаэль.
— A-а, теперь я понял, — закивал головой чистильщик обуви. Отвлекшись от ботинка, он даже поднял свою голову, чтобы быстрей взять в толк — Я лишь хочу поинтересоваться, что же это такое, название чего вы желаете узнать.
— Название того, что вы насвистываете, — прояснил ситуацию Натанаэль.
— Ну, это уже совсем другое дело, — заявил чистильщик обуви — Кто его знает, как это называется.
И затем, залихватски пройдясь щеткой по ботинку, который в результате почти сполз с подставки, и жестом фокусника вернув его на место, паренек вновь вернулся к работе, небрежно бросив: «Да ее везде поют». После чего засвистел с удвоенным энтузиазмом.
Соскочив с подставки чистильщика обуви, Натанаэль взглянул на свои ботинки и заметил, что его ботинки буквально-таки пламенеют в лучах солнца, пробивающегося сквозь кроны деревьев, как через фильтр. Ботинки выглядели теперь совершенно новыми. До такой степени новыми, что теперь им начал явно проигрывать костюм. Натанаэль щелчком отправил свой окурок на другую сторону улицы, извлек из бумажника внушительную купюру и вручил ее чистильщи