Инструменты, равно как и люди, занимают разные ступени социальной лестницы. Поэтому между примитивным тимпаном и шарманкой, под которую залихватски гуляет по улицам вся нищая братия и которая подвигает эволюцию братии обезьяньей, существует разумная социальная дистанция. Покуда первый (то есть тимпан) по-прежнему пребывает в глухом и сумрачном веке ритма, второй (или лучше, вторая), подобно скрипке в руках незрячего, ступает вспять от цивилизации. Таков итог всей суммы деградировавших экспериментов, устраиваемых человеком с целью исследования ослепительной мелодической галактики.
Одним из наиболее бесправных представителей инструментального социума безусловно является аккордеон, растративший себя в густом чаду своего векового богемного бытия наряду с беспробудным пьянством. Аккордеон прямо-таки создан для кабака, беснующихся предместий и людской толпы. Это — настоящий бродяга, гуляка, покидающий мерзкую и зловонную улочку и замирающий подле дверей знатных домов, лишь бы только поглазеть на танцы.
Аккордеон появился на свет среди туманных пристаней, где и прибудет вовеки, окруженный затасканными и недужащими скрипками, повествующими всем прочим инструментам о некоем аристократическом роде, к которому они, судя по их словам, некогда имели честь принадлежать, но — увы! — вряд ли кто способен воспринять всерьез их струны, сотворенные из кишок бездумно умерщвленных котов и кошек.
Рояль же, в отличие от них, неизменно будет относиться к самым сливкам инструментального социума. Он чувствует себя в родной стихии среди шампанского и орхидей, там, где воздух напоен двусмысленным ароматом духов и где слова недосказаны, ибо остро отточенные ногти удушили их буквально в миге от признания.
Полагаю, что Рамон все-таки возвестил, что рояль неизменно облачен в праздничный туалет. Ничто не в силах соперничать с ним в уравновешенности, идеальном силуэте словно парящего в пустоте крыла ночной птицы, в действительности зиждущегося на четырех точеных опорах, хрупкость которых заключена в зыбком пределе меж свистом и бряцанием по клавишам.
Но вчера я повстречал рояль в некоем заведении где-то на самой окраине. Своим видом он походил на монарха, пребывающего в опале, или же на азартного игрока, брошенного из кресла игорного дома прямо на убогую скамью, предназначенную для бродяг, не уберегшихся от лап полиции.
Но даже там, в предместьях, он не утрачивает присущего ему достоинства аристократического инструмента, для которого куда как привычны веющие прохладой рассветы высшего общества. Тем не менее, вполне может сложится впечатление, что под безукоризненным сюртуком наверняка отыщется заплатка, которая сокрушит все величие франтоватых брюк.
С учетом всего вышесказанного единственное, что нам остается, — это коснуться наиболее чувствительных струн величавого столетнего старца хвалебной одой в газете, что я сейчас и исполнил.
ПРИЗРАКИ РАСКАТЫВАЮТ НА ВЕЛОСИПЕДАХ
В три часа ночи по городским улицам проносится на велосипеде загадочный человечек. Мне удалось встретиться с ним уже в самую первую ночь, как только я оказался в этом городке. Он летел, окруженный непостижимым фосфоресцирующим облаком, каковое я в первый момент счел эффектом, производимым некой особенно затейливой системой электрического освещения. Однако, на следующий день при помощи одного из постояльцев отеля все объяснилось:
— Между прочим, давешний велосипедист, с которым вы повстречались, на самом деле — мертвец.
И мне тотчас же рассказали диковинную историю о человеке, всю свою жизнь ездившем на велосипеде и, вероятно, благодаря той силе инерции, накопленной им за четыре десятка лет непрерывной езды, продолжающем крутить педали даже после своей кончины. В настоящее время он практически обладает статусом муниципального призрака. Герой местной богемы и любимец гуляющих в ночи, он не только давно никому не внушает страха, но и внушает толику спокойствия и самообладания одиноким женщинам, спозаранку поспешающим на первую мессу. Им гордится буквально весь городок, и не зря — ведь это же единственный в мире метафизический велосипедист!
Даже те, кому свойственно подвергать сомнению все происходящее, идут вразрез со своими правилами и единодушно признают, что загадочный человечек, встреченный мною прошлой ночью, является всамделишным призраком. Кое-кому из этих людей случалось знавать его еще при жизни. Это был крохотный, субтильный человечек, вдобавок обремененный семьей, состоящей из супруги и шестерых ребятишек. У него была маленькая механическая мастерская на городском рынке. Он трудился не покладая рук все дни напролет, а к семи часам вечера скрывался в своей каморке. Через год после того, как он стал сожительствовать с некой — ему под стать — боязливой и скрытной женщиной, у них появился первый ребенок, сын. А шесть лет спустя детей стало уже шестеро. Вот тогда-то и принялся наш человечек роптать на свою судьбу.
Говорят, что при появлении на свет Божий шестого по счету дитяти, человечек заявил: «Единственное, что может помочь в данной ситуации, — это велосипед». И прямо на следующий день он тщательно перебрал и восстановил в собственной мастерской свое транспортное средство о двух колесах и начал с загадочным видом рулить ночами по городу, своим упрямством и фанатичностью уподобляясь средневековому монаху, роющему себе могилу. Новое занятие оказалось скучноватым и неблагодарным; человечек уделял ему время на протяжении целых двадцати лет, до той самой студеной ночи, когда он забарабанил в дверь принадлежащего ему дома, а его супруга, выйдя на порог, обнаружила своего благоверного скончавшимся, однако так и не выпустившим из своих рук велосипедного руля. На тот момент младший из детей достиг уже двадцатилетнего возраста.
На следующую же ночь человечек стал призраком. Из надежных источников мне удалось узнать, что пару лет назад муниципалитет отверг предложение одного из своих членов, заключавшееся в том, чтобы присвоить призраку звание почетного ночного сторожа, — это могло бы принести городку хоть какую-то пользу от разъездов ночного велосипедиста. Предложение было отвергнуто сразу после выступления некого представителя местной оппозиции, категорически высказавшегося за то, что профанировать самое существование привидения назначением на должность государственного служащего явится по отношению к нему полным неуважением, а, возможно, и унизит его.
Поразмыслив обо всем как следует, я однажды высказал в отеле следующее:
— Вот если бы кто-то сумел убедить призрака принять участие в какой-либо велогонке, тот вне всяких сомнений удостоился бы первого места.
Должен признаться, что даже мне подобная идея представлялась весьма сомнительной. Следовало учесть хотя бы то обстоятельство, что из ряда вон выходящие, сверхъестественные способности призрака заведомо обеспечивают его несравненным преимуществом по отношению к любому, даже самому опытному и увенчанному титулами сопернику. Мое предложение немедля сочли неудачным, даже не вынося его на всеобщее обсуждение, — как и то, давнишнее, что было высказано в стенах муниципалитета. Один из присутствующих сказал мне напрямик:
— Да ни за что! Никогда! Ведь это был бы полный обман!
При этом проявляемый мною интерес к призраку пробудил у жителей городка неясные подозрения. Теперь меня зачастую вопрошают со зловещей и не сулящей ничего доброго интонацией:
— Ну, что еще новенького вы поведаете нам о нашем призраке?
У меня постепенно возникает ощущение, что в городке даже предпринимаются специальные меры, призванные воспрепятствовать моему личному общению с ночным велосипедистом и пресечь все мои попытки убедить того попробовать свои силы на велотреке или принять участие в шоссейных гонках.
Увы, я уже давно утратил всякий интерес к прежней своей идее. Метафизическому велосипедисту следует пребывать всю свою бессмертную жизнь именно там, где он сейчас и имеет место быть. Лучшее для него — это по-прежнему крутить педали и разъезжать по городу, питающему к нему лишь любовь и уважение, и более того: нуждающемуся в нем, хотя бы для того, чтобы призрак, творя задорную и скрипучую музыку колес и педалей, придал бы малую толику смысла удручающе бесполезным ночам этого наводящего скуку городка.