Потом Хеминг идет к Одни.
Она моет девочку, укладывает ее, и девочка засыпает, Хеминг шепотом излагает Одни свой замысел.
Она спрашивает:
— А девочку мы возьмем с собой?
— Девочку? Нет, с ребенком бежать нельзя!
— Тогда я не хочу.
— Одни, пойми же, нам и так придется очень трудно, а девочке здесь будет хорошо, может, когда-нибудь потом мы заберем ее к себе.
— Без нее я никуда не побегу.
Она исполнена силы, против которой у него нет средств. И вдруг он понимает — это была только мечта, последняя мечта, он наклоняется и целует Одни. Она тверже, чем он. Ему хочется что-нибудь сказать ей.
— Спасибо, Одни.
Все кончено.
Хеминг идет к Арлетте и говорит, что ничего не получится.
Он убедился, что ему не справиться с королевой.
На рассвете королева умирает.
Раннее утро. На склонах еще лежит туман. Он смешивается с дымом десяти огромных костров, разожженных на холмах вокруг Усеберга. Красные языки пламени вырываются будто из пасти чудовищ, которые окружили кольцом дома и людей. У каждого костра стоят по два воина с обнаженными мечами. На болотах и на горном кряже тоже выставлены дозоры. На выгоне пасутся кони. Скоро их зарежут и положат в курган. Несколько стреноженных быков протяжно мычат. Шерсть у них влажная от моросившего ночью дождя, им уже мало радости от прибитой инеем травы.
Появляется шествие, во главе — сын королевы Хальвдан, сегодня на нем белая безрукавка до колен, в вырезе видна глаженая рубаха. Хальвдан без оружия; держась очень прямо, он идет еще более мелким шагом, чем обычно. Отекшее лицо, тяжелый, непроницаемый взгляд, не открывающий, что у него на уме. За ним идут ближайшие родичи, в основном старые мужчины. Потом две женщины, которые размахивают факелами. И наконец четверо воинов с носилками. Видно, что носилки нетяжелые, королева легко покоится на них. Она очень худа. Голова закрыта покрывалом.
Воины ставят носилки на землю. Они пошли полпути, спускаясь от усадьбы к кургану. Носилки стоят наклонно. Воины несли королеву головой вперед. Теперь голова ниже ног. Один из воинов тихонько ворчит. Другой говорит:
— Давай развернем носилки, чтобы голова была выше.
Они спорят, Хальвдан оборачивается, он раздражен. Старик родич громко бранится. Воины пытаются поставить носилки поперек тропы и чуть их не опрокидывают. Никто не подумал заранее о том, что обряд будет происходить на крутом склоне. К счастью, к ним, прихрамывая, подбегает старый Бьернар. Волосы у него нынче причесаны, да и ту часть лица, что не скрыта бородой, он, наверное, вымыл. В руках у Бьернара деревянный чурбак. Он подставляет его под нижнюю часть носилок. Теперь они стоят прямо.
Подходит Гюрд, сегодня голова у нее покрыта плотным темным платком. Ее сразу не узнаешь. В руке у Гюрд ножницы. Перед покойной королевой она срывает с головы платок и бросает его. Одна из девушек, идущих следом, успевает подхватить его, чтобы он не упал в ручей. Это добрый знак, и над шествием поднимается удовлетворительный гул. Гюрд кланяется королеве. Снимает с нее льняное покрывало.
Теперь нам видно лицо покойной: орлиный нос гордо выделяется на истаявшем лике, тонкие губы крепко сжаты — даже сейчас королева не намерена подчиняться чужой воле. Гюрд снимает с нее верхнее меховое покрывало. Под нижним угадываются очертания тела покойницы. Гюрд снимает нижнее покрывало. Королева лежит в полотняной рубахе, старая, изможденная
— кожа да кости, ощипанная птица, которая, однако, выглядит так, будто может взлететь. Гюрд делает шаг в сторону.
Подходит Арлетта, помощница смерти, она намазана кровью. Вид ее внушает ужас. От нее дурно пахнет, но это зловоние заглушается дымом костров, который то и дело окутывает все шествие. Арлетта тихо поет. Приплясывая, легкими, мелкими шажками она обходит вокруг носилок. То подбегает к ним вплотную, то отскакивает назад и раскачивается, неожиданно она поворачивается к Гюрд и берет у нее из рук ножницы и гребень.
Сейчас покойнице остригут ногти. Мы знаем, что в последнее время перед смертью королева не разрешала этого делать, но сейчас их остригут и разбросают вокруг, их поглотит земля, склюют птицы или найдет раб, который весной будет мотыжить поле.
Арлетта подходит к носилкам слева, быстро склоняется над ними, и ее намазанные кровью губы касаются мертвой руки королевы. Но кто же поднимет эту руку и будет держать ее, пока Арлетта стрижет ногти? Об этом тоже никто не подумал заранее. И опять всем ясно, что сын королевы не в состоянии предвидеть события и распорядиться заблаговременно. Он зовет рабыню, та неохотно приближается. Хальвдан сердится и спрашивает у Гюрд, не подержит ли она руку покойницы. Но ведь все знают: тот, кто держит руку покойника, скоро умрет и сам. Гюрд быстро отступает назад. Возле носилок образуется пустота. Теперь Арлетта поет громко и грозно, она строго отталкивает сына королевы, когда он подходит к ней.
Здесь же стоит и Хеминг, рядом с ним Одни. Я вижу, как Хеминг наклоняется и что-то шепчет ей, с большим достоинством Одни делает шаг вперед. Она вся в белом, первый раз в ее жизни на ее платье не жалели средств, чтобы оно отвечало торжественности события. Распущенные волосы красиво лежат по плечам. Одни всегда принадлежала только одному мужчине, любила только его, и сегодня это особенно заметно. Она держится очень робко. Может, всю ночь она провела в его объятиях, плакала, улыбалась и находила в его ласках горькое счастье. Если она вскакивала со слезами, он утешал ее. Если от бешенства и яростной муки плакал он, она сидела и гладила его по лицу.
Она выходит вперед, тихий шепот летит над людьми — так хороша Одни в своей торжествующей юной красе. Позади нее стоит Хеминг. Он в черном, мрачен и молчалив.
Одни поднимает левую руку королевы.
Арлетта стрижет и разбрасывает ногти. Женщины переходят на другую сторону носилок и остригают ногти на правой руке.
Потом на ногах.
Наконец с этим покончено.
Я оказываюсь свидетелем, как жрец и Хальвдан ссорятся из-за крови убитых животных. Они отходят от толпы. За огнем костра я вижу их очертания. Лица у обоих сердитые, они сверлят друг друга глазами, викинг повышает голос и хватает жреца за грудь.
— Кровь пойдет на жертву, ее выльют, мне ничего не жалко! — кричит он. И тут же добавляет, не слыша противоречия в собственных словах: — Зачем ей столько крови, только грязь разводить! Они съедят меня вместе с усадьбой. Надо приготовить кровяные клецки. Пусть рабыни соберут кровь лошадей и быков. А оставшейся тебе хватит, чтобы побрызгать кругом. Разведешь водой, все равно будет красное. Никто и не заметит…
Жрец тугодум, и он этого не ожидал. Он знает одно: когда покойника кладут в курган, кровь используют так, как ее следует использовать, — в честь покойника. Но человек, стоящий перед ним, много ездил и знает, что такое бережливость. Он мыслит не очень глубоко. Но он и не глуп. И не испытывает должного страха перед открытым курганом. Нынче ночью он лежал и в уме подсчитывал свои запасы.
— Медвежьи окорока тают. Гости пожирают свинью за свиньей. Зима еще не началась. Телят мы сейчас закалывать не будем. Они пойдут на зимние жертвоприношения. Значит, из этой крови надо приготовить клецки!
Но жрец не намерен уступать. К тому же он вообще любит препираться, хотя ослабел от хмеля гораздо больше, чем викинг, ходивший на запад. От костров тянет дымом. Викинг даже не замечает этого. Но жрец начинает кашлять. Он пытается вспомнить старые законы, хорошо бы привести слова Одина, ведь есть какие-то слова Одина, целая песнь, слетевшая с его уст однажды ночью, когда он, стряхнув с себя сон, вышел из дому помочиться. Но все эти песни стары. В них уже не осталось ни остроты, ни огня. Люди, живущие нынче, относятся к ним без должного почтения. Да жрец и не может вспомнить их с ходу. Он начинает заикаться.
— Ты дерьмо под моей ногой! — вдруг вырывается у него, и он поспешно добавляет: — Так сказал Один!
И сникает, услышав свои слова. Но викинг, ходивший на запад, придает чужим словам не больше значения, чем своим собственным. Для него важны только клецки.
Все бесполезно. Хальвдана не остановит такой пустяк, как слова Одина: честь — одно, а кровяные клецки — другое.
— Разведешь кровь водой! — гремит он, и ему наплевать, если его кто-нибудь услышит.
— Да, да, — сдается жрец.
Зовут рабынь. Они должны приготовить чашки и собрать всю кровь.
Но пока все еще рано закалывать скот.
И я, гость из неведомого, вдруг подумал: может, когда-нибудь прах этих животных выкопают из кургана и найдут в нем остатки непереваренных семян и растений?
Королева покоится на носилках в белой рубахе, ногти у нее острижены. Нижняя челюсть ее вдруг отвалилась. Обнажились десны, синие и безжизненные. Некоторые зубы у нее сохранились. В Усеберге рассказывают, что когда-то у королевы была привычка чистить зубы медной иглой, которую она потом втыкала в подлокотник своего кресла. В добром расположении духа она пускала эту иглу по кругу и почетные гости пользовались ею раньше самой королевы.
Я стою, погрузившись в раздумья, и едва замечаю окружающих меня людей, но вдруг вижу корабль. Да, тот самый корабль, давным-давно после брачной ночи она получила его в подарок от человека, который взял ее силой и дорого поплатился за это. Корабль скользит на катках, рабы и бонды поддерживают его с двух сторон и тянут за канаты, им было велено не кричать, но они забываются, и сырой мглистый воздух то и дело оглашается их криками. Корабль приближается. Он и теперь плывет с той же отвагой, с какой в былые времена рассекал волны моря. Здесь, на земле, он кажется еще выше, стройнее, созданный великим мастером, он прекрасен, как молодая птица, сейчас эта птица расправит крылья и взмоет к тяжелым тучам, надвигающимся с моря в грозном своем великолепии.
Корабль проплывает мимо королевы. Уж не ждал ли я, что она, преодолев свой мертвый сон, поднимется с носилок и почтительно склониться перед своим собственным кораблем? Нет, это все-таки не в ее силах. Но даже в ее неподвижности на смертном одре угадывается благодарность к кораблю, который увезет ее отсюда. Этим чудом творчества безмолвно восхищена даже она, властительница Усеберга.