Тупое жжение в анусе мне знакомо, оно не вызывает паники и страха. Мирон погружается в меня медленно, куда медленнее, чем обычно, но это не удерживает оттого, чтобы не вскрикнуть и не сжать плечи Руслана. По мере того, как проникновение углубляется, меня начинает колотить дрожь. Им двоим во мне слишком тесно. Меня не хватит.
— Я в тебе, малыш, — голос Мирона звучит рядом с моим ухом, он убирает мои волосы и целует висок. — Расслабься. Ты сильно сжимаешь.
Я киваю и пытаюсь делать как он просит. Мирон здесь. Если что-то пойдет не так, все закончится.
Следующий его толчок заставляет глаза намокнуть, а пульс зашкалить до максимума. Я чувствую их двоих, то, как они двигаются во мне. Тесно до головокружения, остро, скандально. Я слепну, лишаюсь цивилизованности, происходящее меня разносит. Я не знаю, от чьего члена внутри так дрожит и тянет, перестаю понимать, чьи руки сжимают мои соски, чьи пальцы вонзаются мне в бедра, чьи губы я ощущаю на своей шее. Я растворяюсь между двух тел, стонов, сплетающихся запахов, теряю себя. Опускаюсь вниз ловя искры в животе, следом получаю другую, нового оттенка, болезненную и яркую. Между грудей катится пот, глаза открыты, но я по-прежнему ничего не вижу, от собственных криков в ушах хрустит. Толчки ускоряются как снизу, так и сзади, я чувствую укус над лопаткой — так делает Мирон, когда теряет контроль. Мне слишком, слишком всего много. Из глаз текут слезы, на языке играет металлический привкус соли. Становится страшно, что удвоенный оргазм меня смоет. Что я сломаюсь и свихнусь.
Это происходит бесконечностью позже: мое тело, не выдержав натиска, смывает ударной волной. Я падаю вниз на лицо Руслана, всхлипываю и кричу, пока его ладони продолжают подбрасывать мои ягодицы, а язык чертит влажный узор на моем виске. Собственный оргазм мешает мне понять, что он тоже кончает. Подсказка приходит позже, когда его движения замедляются вместе с пульсацией, а внутри становится свободнее. Развязка Мирона приходит последней: его сперма обжигает меня изнутри и снаружи, я чувствую как она стекает по моим ягодицами, чувствую его пальцы, которые собирают ее и втирают в анус, слышу, как он тяжело дышит, хрипло матерясь и повторяя мое имя.
Глава 24
Как и после той первой ночи втроем, проснувшись, я еще долго не решаюсь пошевелиться и разглядываю стену. Мирон спит рядом, я чувствую на себе его руки, на шее — мерное дыхание. Кадры вчерашней ночи сменяются перед глазами словно в проекторе, шокируя, будоража, завораживая, сбивая дыхание. Паника, стертая адреналином и возбуждением, вернулась в лучами солнца, а вместе с ней и поток противоречивых мыслей. Сознание, едва обретшее твердую почву, вновь дрожит и путается. Вчера я получила не просто новый сексуальный опыт — моя интимная жизнь, помимо Мирона, вместила еще одного партнера, тогда как в личной жизни все осталось по-прежнему. Так как все будет теперь? Между нами тремя?
Понравилось ли мне то, что случилось? Вряд ли «понравилось» — правильное слово. Это было сумасшествие за гранью всего того, что я знала раньше. Как рухнуть вниз с американских горок, когда, потеряв контроль, кричишь от раздирающих адреналина, страха и запредельного азарта. Сильнейшие эмоции, о которых будешь помнить всю жизнь и которые вряд ли когда-то сможешь воплотить в слова. Я снова раздваиваюсь: пока мозг пытается объять произошедшее, чтобы продолжить комфортно существовать дальше, тело самовольно живет импульсами. Скачущая стена, руки Руслана, губы Мирона, ласкающие меня, я сама, зажатая между двух тел. Спазм в животе, вызванный этими воспоминаниями, настолько силен, что я тихо охаю. Знаю, что подобное повторится еще не раз, а картины этой ночи будут еще долго меня преследовать. Так же случилось, когда я получила свой первый оргазм с Мироном. Он отнес меня в душ, после того, как лишил девственности, и сделал это языком. Я краснела всякий раз, когда думала об этом: на лекциях, идя по улице, сидя в кафе; смущалась самой себя и при этом бесстыдно возбуждалась. Наверное, так происходит со всеми, у кого в жизни случается что-то настолько яркое.
Хотела бы я повторить? Первым ответом, пришедшим в голову, становится решительное «нет». Все это слишком, слишком для того, чтобы я так запросто смогла продолжить жить, как ни в чем не бывало. С детства родителя пугали меня последствиями приема наркотиков, и я всегда знала, что любых запрещенных препаратов нужно сторониться. А сейчас по ошибке получила дозу — и эффект оказался невероятным. Мне страшно пристраститься к нему, пугает то, что я стану той самой зависимой, тогда как в голове еще свежи прежние установки. Секс втроем — это не наркотики, но в моей голове оба этих понятия долгое время находились на соседних полках.
За спиной ощущается движение — проснулся Мирон. Он целует меня в плечо, гладит живот, не давая опомниться, коленом раздвигает ноги. Как и всегда по утрам, он идеально твердый. Убирает волосы с шеи, пальцами проникает между половых губ, зажимает клитор и слегка оттягивает.
— Уже мокрая, — констатирует шепотом и, рывком перевернув меня на спину, нависает сверху. Я обнимаю Мирона за плечи, целую, пожалуй, слишком отчаянно. Мои мысли привязаны к прошлой ночи, и сейчас мне требуется знать, что мы все еще можем делать это вдвоем.
Обычно утро — это время расслабленного, чувственного секса, сейчас же движения Мирона жадные, торопливые. Он с силой вдавливает меня в простыни, тянет волосы, ни на секунду не прекращая целовать — словно все эти часы сна он голодал в ожидании, пока я проснусь. И мне удается: воспоминания, которые, я знаю, еще не раз ко мне вернутся, без следа вытесняются его страстью, дыханием, запахом. Ингредиент, который любой наш секс превращает в феерию — то, насколько сильно Мирон меня хочет. Я кончаю одновременно с тем, как в меня пульсацией вливается его сперма. Этот секс вряд ли длился больше пары минут.
— Люблю тебя, Тати. — Мирон прижимается губами к моему лбу и, тяжело дыша, закрывает глаза. Подобный момент сентиментальности после полового акта для него — большая редкость, и сейчас я интуитивно чувствую, что этот — продолжение вчерашней ночи, необходимая для него законченность.
— Мне страшно, — произношу неожиданно для себя.
Мирон поднимает голову и заглядывает мне в глаза, за секунды становясь серьезным.
— Почему?
Я чувствую подкатывающие слезы и мысленно злюсь на себя. Не хочу выглядеть неврастеничкой, которая сначала добровольно соглашается на секс втроем, наслаждается, а потом начинает рвать на себе волосы. Причину такой эмоциональности я и сама не могу себе объяснить.
— Я боюсь, что у нас больше ничего не будет так, как раньше. Что между нами что-нибудь изменится. Я этого не хочу.
Мирон убирает мои волосы со лба, его голос меняется: становится твердым, сметающим сомнения.
— Это эмоции, Тати. Вчера было сильно. Я и сам немного одурел.
— И как теперь все будет?
— А что должно измениться? В среду мы пойдем на ужин с моими родителями, в пятницу отпразднуем день рождения где-нибудь загородом с остальными. С объектом вроде яснее стало, так что через неделю рванем куда-нибудь, — его губы раздвигаются в улыбке: — Хочешь к лемурам на Мадагаскар? Будем валяться на пляже, плавать и много трахаться.
Эти слова, совместные планы, включающее в себя путешествие, действуют на меня успокаивающе. Я представляю самолет, то, как засыпаю на плече Мирона, белый песок, и загар, оттеняющий его улыбку. Да, ему всегда удается подобрать нужные слова. Волнение еще вернется ко мне, но сейчас, когда он рядом, лежит на мне и мы планируем наше, пусть и недалекое будущее, я хочу позволить себе быть более свободной, чем я есть.
— И мы поедем вдвоем?
Мирон приподнимает брови в недоумении и, издав глухой смешок, быстро целует меня в лоб.
— Дурочка. Вдвоем конечно. Это тебя пугает? Что я теперь регулярно буду требовать тройник?
Это меня пугает? Наверное, и это в том числе. Мое смятение имеет множество оттенков, и мне требуется время, чтобы его проанализировать.
— Не знаю.
— Это просто опыт в спальне, Тати. Для тебя и для меня. Я не исключаю, что у нас он когда-нибудь повторится, но превращать тройник в традицию у меня намерений нет. Мне с тобой не скучно, если ты об этом. Разве у тебя есть основания так думать?
— Нет.
— Зато теперь ты никогда не сможешь сказать, что тебе хорошо со мной только потому, что не с кем было сравнить, — глаза Мирона сужаются, смотрят изучающе, оценивают мою реакцию, отчего я невольно краснею.
— Я никогда об этом не думала.
— Рано или поздно могла начать. Обидно упускать в жизни что-то, что есть у других.
Пока я обдумываю смысл этих слов, Мирон выходит из меня и перекатывается на спину.
— Я голодный пиздец. Поднимайся, малыш. Поедем куда-нибудь перекусить.
Он запирается в душе, а еще несколько секунд разглядываю потолок и только после этого встаю. Слишком много всего для одного утра, чтобы уложить в голове.
Я прохожу в дальнюю ванную и, заперевшись, разглядываю свое отражение в зеркале. Глаза темнее чем обычно и слегка покраснели, зрачки расширены, а в остальном я все та же. Я и правда думала, что непременно должна измениться? Уже разворачиваюсь, чтобы уйти, и тогда вижу, что изменения все же есть: на бедрах пурпурной темнотой налились множественные пятна. Живот вновь обжигает вспышка огня. Это отпечатки Руслана.
Глава 25
— Как прошел ужин с родителями? — Алина смотрит на бокал с вином, который вращает в руках в попытке выглядеть менее заинтересованной, чем есть на самом деле.
— Посидели в ресторане, — пожимаю плечами. — Что здесь рассказывать.
За ужином и впрямь не произошло ничего из того, чем бы мне хотелось поделиться. Не было бесед по душам, ни единого намека на то, что хотя бы на один вечер родители Мирона готовы воспринять меня как члена семьи. Его отец едва ли взглянул на меня, несмотря на то, что мы сидели друг напротив друга, Елена Андреевна была вежлива, но не более. После ужина мы с Мироном сразу поехали домой, и я намеренно никак не комментировала их очевидную холодность, чтобы не портить ему праздничное настроение. В любом случае, это вряд ли что-то изменило: Мирон бы снова ответил, чтобы я сосредоточилась на наших отношениях, а на остальных не обращала внимания.