«Почему бы и в самом деле мне не жениться на ней?» — спрашивает он себя, сознавая, что это совершенно невозможно.
Дует слабый ветерок. Волны плещутся о берег.
Лодка новая, свежевыкрашенная, пахнет смолой.
Младен усаживает девушку и берется за весла.
«Почему бы мне не жениться на ней!» — снова спрашивает он себя, и теперь это ему не представляется таким невозможным.
Лодка легко скользит по колыхающейся поверхности, слышится всплеск весел. Молчат. Мрак настигает их посреди озера.
— Уже наверное темно? — спрашивает она.
Виолетта сидит неподвижно, точно окаменевшая, волосы развеваются на ветру… В полумраке лицо ее имеет уже совсем другое выражение — неземное.
— Да, — отвечает он. — Уже темно!
Позади яркие огни ресторана. Все вокруг тонет в серовато-черном бархате ночи.
— Хочу, чтобы ты увез меня туда, где темно, где никогда не бывает света!
Он улыбается. Ему уже приходилось слышать эти слова. Это крайняя степень ее отчаяния. Может быть, через некоторое время ей станет легче.
— Такого места на свете нет! — отвечает он, думая, что обнадеживает ее этими словами.
— Нет, есть! — говорит она. — Есть. Не может быть, чтобы такого места не было! Там все сливается в одно! И живое и мертвое!
— Живое и мертвое совсем не одно и то же, Летта! — ласковым голосом говорит он. — Они никогда не могут быть одним и тем же!
— Нет, там они одно и то же! — упорствует она. — Ведь в ночи все выглядит одинаковым! И камни, и люди!
— Выглядит!
— И в смерти тоже! — говорит она торжествующим тоном.
У него мурашки пробегают по коже. Неожиданно Виолетта встает. Теперь она похожа на привидение.
— Сядь, Летта! — кротко говорит он. — Сядь! — ему кажется, что он смог бы вытащить ее из воды.
— Если я сейчас брошусь в воду, если умру, то ведь ничего не изменится! — она волнуется. — Темное не может изменить темного, не так ли?
Он бросает весла и берет ее за руки.
— Летта! — говорит он. — Прошу тебя, не думай об этом!
— А о чем мне думать? — шепчет она. — О чем?
— О чем-нибудь хорошем!
— А есть ли хорошее? — она вся подается вперед. Он теряется. Другая мысль приходит ему в голову.
— Музыка!
— Музыка — это ложь! — громко восклицает она. — Музыка — это ложь. И поэзия! Не хочу больше, чтобы мне лгали! Хочу знать правду, только правду! И я ее знаю! Правда одна. Для меня, для всех, — и она резким движением поворачивается к нему. — Видишь сейчас что-нибудь?
Он видит ее, лодку, звезды, но отвечает:
— Ничего не вижу!
— Ты видишь правду! — громко восклицает она. — Ничто! И, если ничто отправится в ничто, то от этого ничего не изменится, не так ли?
Она хочет вырваться, но Младен крепко ее удерживает.
Она чувствует силу его мускулов, понимает, что он не выпустит ее, и плачет.
Младен молча обнимает ее. Сквозь свою тонкую рубашку он чувствует ее грудь, теплоту ее тела.
— Летта! — говорит он. — Забудь про любовь!
— Значит, когда люди друг друга не видят, любви быть не может?
— Это не верно! Сейчас и я тебя не вижу, но люблю тебя!
Она поднимает голову. На ее лице знакомое ему выражение, словно она прислушивается к чему-то.
— Ты меня не видишь, это верно?
— Нет, не вижу!
— И любишь?
— Люблю тебя, Летта! — он удивляется легкости, с какой произносит эти слова.
— Значит и ты сейчас такой как я! — она снова вздрагивает. Младен гладит ее волосы.
— И ты женишься на мне? — резко спрашивает она.
— Женюсь! — сразу же, не задумываясь, отвечает он.
— Сегодня?
— Когда захочешь, Летта!
— Я хочу сегодня!
— Хорошо, — говорит он. — Сегодня!
— Но ты не радуешься! — восклицает она. — Ты только жалеешь меня! Я знаю, ты не хочешь! Просто успокаиваешь меня!
— Нет, Летта! Я думаю об этом! — невозмутимо говорит он. — Думаю обо всем, что нужно сделать! Это серьезный шаг, и мне нужно позаботиться…
— Значит ты думаешь! — невнятно повторят она. — Ты не хочешь! Тогда и я не хочу! Не хочу!
Девушка уныло опускается на сиденье. Он знает, теперь она всю дорогу будет молчать. Она уже успокоилась. Кризис миновал. Ему вдруг приходит в голову мысль — разрешены ли властями такие браки? И другие мысли приходят ему в голову, которые кажутся странными, необыкновенными.
Он поворачивает лодку. Возвращаются…
Виолетта сидит точно против него, кладет руки ему на колени. Это хороший признак.
— А какая ночью трава? Зеленая? — спрашивает она.
— Нет, ее не видно.
— Значит, она черная! — уверенно говорит девушка. — А вода?
— И вода!
— И все другое?
— Все!
— А днем трава опять будет зеленой?
— Да!
— Ты уверен!
— Да, Летта! Спроси у кого хочешь!
Они выходят на берег и направляются в город. Ему хочется сказать ей что-нибудь веселое. Вспомнил, как днем член их бригады Кичо подскользнулся и сунулся в цинковую бочку с краской, и как все смеялись.
Она его выслушала, однако не засмеялась. Ей трудно себе представить испачканное краской лицо. Только сказала.
— Почему ты смеешься! Ведь он упал, это больно!
Младен понимает, что совершил промах. Тогда он заговаривает о поездке в воскресенье за город. Вот это ей нравится. Она обсуждает с ним план поездки и так оживляется, что Младен удивлен.
«Вот, — думает он. — Сейчас она, как все!»
Останавливаются перед дверью ее дома. Виолетта берет его за руки.
— Люби меня! — говорит она. — Люби!
Вспыхивает свет. Младен еле успевает освободить свои руки. На пороге появляется отец Виолетты. Неизвестно почему, но Младен всегда чувствует себя неудобно в его присутствии. Иногда ему кажется, что директор все понимает, видит его насквозь, но почему-то терпит…
— Возвращаетесь? — спрашивает он.
— Так точно! — Младен все еще не может отделаться от привычки отвечать по-солдатски. — Катались на лодке по озеру!
— По мраку! — поправляет она его.
Директор любезно приглашает его войти. Еще одно неудобство для Младена — в последнее время он часто ужинает у них…
Он не успевает ответить, Виолетта бурно увлекает его за собой.
— Только на пять минут!
Младен желанный гость и для ее тети. Раз он не желает поужинать с ними, то по крайней мере не откажется отведать ее варенья. Директор интересуется его квартирой. Если Младен испытывает неудобство с жильем, то он мог бы устроить его в рабочем общежитии. Виолетта весело рассказывает забавный «квартирный» фельетон, который слушала вчера по радио.
Младен чувствует, что он приятен этим людям, как и то, что и они ему приятны…
«Почему бы мне не жениться на ней!» — снова спрашивает он себя.
Да, об этом нужно хорошо подумать. Не нужно поддаваться настроению…
«Как бы поступил Иван? Наверное, женился бы! Но у него совсем другое положение!»
Директор дружелюбно провожает его до дверей. Младену хочется дать ему понять, что его отношения с Виолеттой совсем не так близки, как, может быть, думают некоторые…
— Сегодня она была не в настроении! — говорит он на пороге.
Директор кивает. Ему это хорошо известно.
— Есть ли надежда на успех новой операции?
— Нет! — лицо отца снова застывает в страдальческой улыбке.
— Я верю, что она будет видеть! — говорит Младен.
— Если только это не будет слишком поздно! — директор подает ему руку. — Заходи почаще! Она очень уважает тебя, и я буду рад, если вы останетесь хорошими друзьями!
Младен вздрагивает. Он испытывает смущение и торопится уйти. Отец понял его.
19
Иногда я думаю — почему у человека нет крыльев?
Он лежит на лавке у печки — усталый, жаждущий того покоя, уединения, которого ищут иногда мужчины.
«Эх, сейчас бы одну сигаретку! — вздыхает он. — Затянуться бы пару раз!»
Взгляд его блуждает по полу. Хлебные крошки, стебельки стручкового перца, раздавленные ягоды винограда, обрывки газет… и ни одного окурка.
У дверей одевается Кукла. Он видит ее длинные ноги — округлые, розоватые, гладкие. Видит ее широкую спину, обнаженные плечи, по которым рассыпались мягкие волосы, покрасневшее лицо, выражающее сытое довольство… Отводит взгляд… Вава, Репо, Тотако и Сояро, и еще много знакомых и незнакомых имен на смазанных дегтем балках, грязное стекло окошка, паутина по углам… и опять Кукла.
Зачем все это? Разве это ему нужно?
Печка неожиданно загудела. Спину обдает жаром, но ему не становится теплее.
Словно кто-то высосал тепло его собственного тела. Отнял что-то… Глупости. Не стоит об этом думать. Даешь — берешь. Но наверное должен быть какой-то баланс… Интересно, раньше, после этого ему всегда было как-то легко на душе, весело и радостно. А теперь?..
Как медленно одевается Кукла! И кого она из себя строит?
Нет ли какого-нибудь окурка под лавкой? Нет…
«Как хорошо жить одному, — думает он. — Бросить все и всех — женщин, родителей, приятелей. Пойти туда, где никто меня не найдет. Буду жить себе отшельником. Не нужен мне футбол, не нужна мне работа, не нужна мне компания!..»
«Еще одевается? Черт бы ее побрал, чего это она мешкает! Одевалась бы поскорей, да убиралась отсюда!»
Ему было так хорошо, приятно до ее прихода. Ничто его не смущало. И зачем она ему понадобилась. Как противны выражение ее лица, движения…
Это ли самое лучшее на свете? Не так ли он думал? Не жаждал ли он этого? Не гордился ли им?
«Ложь! — говорит он себе. — Все это подлая ложь!»
— Ты еще здесь!
Ей как будто приятно показывать свое голое тело. Неужели эта гусыня не понимает, что своим присутствием оскверняет домик, наполняет его чем-то противным, недостойным? Не понимает ли она, что ей пора уходить? И больше не возвращаться! Не понимает ли она, что он ненавидит ее и даже не прочь поколотить…
Девушка подходит к нему.
— Мне холодно! — говорит она, протягивая руки к печке, а он, подумав, что она хочет обнять его, сразу же вскакивает.