Она бросает пальто на кровать, снимает туфли и лезет на шкаф с книгами. Роется, вынимает одни, просматривает другие. На ее хорошеньком личике появляется выражение недоумения.
Иван использует время, чтобы записать в блокноте то, что после обеда ему предстоит сделать, чтобы завтра не заниматься этим. Мелкие дела.
— А, может быть, двинуться на другой неделе! — говорит он себе.
Думает, что ему будет совсем неплохо у капитана.
К нему подходит Марта.
— Ты будешь работать у Ружицкого как его подчиненный? — спрашивает она, очевидно желая выяснить что-то другое.
— Да.
— И он будет руководить твоей работой?
— Да.
— А почему ты не начнешь самостоятельную работу? — она ласково улыбается. — Почему ты не руководишь кем-нибудь?
— Пока что это важнее! — говорит он, решая не сообщать ей о своем отъезде.
— Ах, почему ты не такой, как он! — чистосердечно восклицает она, оставляет книги и обеими руками обвивает его шею. — Почему?
— Потому что это я! — отвечает он, разнеженный теплом ее обнаженных рук.
— Как бы я хотела, чтобы и ты был таким, как он! Особенным! Чтобы второго, как ты, не было! И все восхищались тобой! — она его целует. — Хочу, чтобы ты стал большим человеком! Потому, что я люблю тебя!
Ее движения совсем кружат ему голову. Он отвечает и на ее ласки, и на ее поцелуи. Она продолжает нашептывать какие-то слова. Иван снова видит глубину ее глаз, разгорающиеся в них огоньки, чувствует их тепло и теплоту всего, что принадлежит ей.
— Нет! Нет! — шепчет она, когда он поднимает ее на руки и уносит туда, где все начинается или кончается.
24
Они говорили о том, что я должен дать. А я думал о том, что должен взять.
Теперь все это там, на темно-красной плюшевой скатерти, из-под краев которой высовываются грубые ботинки секретаря. Ботинки подбиты железными подковками, как у солдат, с крепкими сыромятными шнурками. Наверное они теплые и удобные, только в них нельзя пойти в гости или в театр. Они годятся для работы, похода, фронта. И вполне подходят к партийному собранию, которым руководит секретарь.
Младен купит себе такие ботинки. Человек должен ступать по земле твердо, уверенно. Чтобы не могли легко его сдвинуть с места. Чтобы не могли поднять…
На улице свистит ветер. Суровый, предупреждающий клич зимы. Тополя вдоль забора отчаянно машут обоими длинными костлявыми руками, провожая последние опадающие листья. Они уже не вернутся. Никогда, никогда. Окна в зале подозрительно поскрипывают. Колебание. Испуг. Так скрипит все расстроенное. Так падают редкие дождевые капли. Так стучит телеграфный ключ. Кто это расшифрует? Кого ждут? Кого будут встречать? С гор катятся к городу черные клубы облаков. Наступает зловещий мрак…
Если только потребуется, Младен готов раздеться и с открытой грудью пойти навстречу ветру, дождю, холоду, ночи. Пусть видят его силу, пусть видят его бесстрашие…
Однако никто из сидящих в зале трех десятков человек не требует от него этого. Их это не интересует. Как и скрип окон, стук телеграфа, ночной мрак. Они смотрят на секретаря, ощупывающего бумаги на красной скатерти, словно проверяющего их качество. Первый! А может быть, высший сорт!
В этих бумагах говорится о лучшем из его прошлого, о его блестящем настоящем. Ведь на них будет наложена резолюция, которая решит его будущее. Едва ли найдется другой мужчина в двадцать два года с такой биографией!
Ройся в бумагах, секретарь, читай, проверяй, — это твое дело! Я спокоен за себя и потому думаю только о будущем! Хорошо, когда человек знает, куда идет! И докуда дойдет!..
Ему кажется, что сегодня его ждет пересадка с одного поезда на другой. Он сменит пассажирский на экспресс. А скорые поезда уходят дальше и прибывают раньше. Сколько новых мыслей приходит ему в голову. Какой будет его биография лет через пять? Начальник цеха? А может, начальник производства? Или главный инженер, с дипломом, разумеется, с подобающим общественным положением. Или нечто еще большее? Куда доставит его скорый поезд?..
Все ясно, точно рассчитано. Только вот ботинки секретаря… Ему кажется, что его планы не вполне вяжутся с ботинками секретаря, но почему, он сейчас не в состоянии определить. Наверное, потому что помимо всех прочих свойств, ботинки эти тяжело ступают и могут раздавить…
Младен сидит в глубине зала. Сторонний наблюдатель. Спокойно, хладнокровно выдерживает он взгляды тех, кто поворачивается в его сторону.
Взгляды, желающие увидеть, что прячется за блеском его зрачков — кто ты?
Взгляды, которые его приветствуют — милости просим, здесь твое место!
Взгляды, которые недоумевают — очень уж быстро! Заслуживаешь ли ты этого?
Взгляды, которые подозревают — что-то не выглядишь ты очень уж чистым?
А он смотрит на темно-красную скатерть и трезво прикидывает скорость экспресса…
Партия для него — это прежде всего возможность, которая позволит ему двигаться со скоростью экспресса, откроет перед ним широкий простор, придаст ему силы. Чему равна его собственная сила плюс сила власти? Чему-то огромному. В таком случае он может выйти навстречу не только ветру, не только беснующейся в истерике зиме, но и гораздо более страшным и грозным стихиям…
Младен очень редко поглядывает на присутствующих. Здесь почти все руководство завода во главе с директором. Сняв головные уборы, люди сидят и слушают — серьезные, сосредоточенные.
Еще до начала заседания Младен заметил, что внешняя официальность, обязательная в заводской рабочей обстановке, здесь словно забыта. Отношения совсем простые, сердечные. Как у людей, временно пребывавших в разлуке, и теперь снова собравшихся, чтобы поделиться чем-то интересным и важным. Хромой вахтер Серафим обменивается шуткой с главным инженером. Молодой бригадир Алексей горячо спорит о чем-то с капитаном. Недоступный молчальник Мануш весьма словоохотливо критикует начальника цеха, того симпатичного инженера, который принимал Младена на работу.
Он заметил еще, что тут прямо, без обиняков, говорят то, что в рабочей обстановке считалось бы неуместным. Без предварительных оговорок рассматривают сущность вопросов и находят на них истинные ответы. Никто ни перед кем не заискивает, не лавирует, не проявляет угоднической уступчивости…
Собрание партийной организации правления завода переходит ко второму вопросу повестки дня — принятие новых кандидатов в члены партии.
Ботинки секретаря скрываются под столом. Поднявшись на трибуну, он сообщает — поступило заявление от Младена… о принятии его в ряды Болгарской коммунистической парши.
Услышав свое имя, Младен чувствует как его обдают волны застенчивости и… гордости. Улыбается, потупившись. Знают ли они, что это значит для него? Он чувствует себя человеком, которому переливают кровь. Но такую кровь, которая вселяет в тебя железную силу, выпрямляет тело, придает фантастические способности.
Пусть свищет ветер. Пусть скрипят окна. Пусть стучит телеграф. То, что придет, будет встречено стальною грудью.
Капитан, сидящий в первом ряду, оборачивается. Смотрит на него твердо, пристально, словно в последний раз проверяет что-то.
«Проверка будет в другом месте, товарищ капитан!»
Младен чувствует себя неловко. Вихрь неожиданных, ненужных воспоминаний… сегодняшняя ирония Мануша — «Где мой начальник, Младен?»… вчерашний вздох Виолетты — «Почему ты так далеко! Подойди, подойди ко мне! Почему холодны твои руки? Кто согреет мои»?.. и лихорадочно напряженная работа после обеда, когда стряслась уйма неприятностей… и спор с кладовщиком из-за неописанного листового железа… Почему так на него смотрит капитан? Может, кто-нибудь успел уже сказать ему на ухо что-нибудь, а может…
Дружелюбная улыбка секретаря рассеивает его сомнения, успокаивает. Возвращает ему приподнятое настроение.
Секретарь повышает голос:
«…наш молодой, способный технический руководитель, бывший боец народной армии, подвиг которого всем нам хорошо известен и который…
«Ты что, и в подвиге сомневаешься, товарищ капитан?»
«…награжденный…»
Темно-красная скатерть становится еще пунцовее. В полумрак зала врывается свет. Откуда? На улице совсем темно…
Обстановка становится торжественной. Гремят слова секретаря. Капитан уже не смотрит на него… Еще немного и его, Младена, будут поздравлять. И это не будет мимолетная радость, а самый большой для него праздник. Никто даже не подозревает, какой большой!
Достоин ли он быть принятым в партию?
На это ответят факты, которые он указывает в своей автобиографии… Верные, неприкрашенные факты, с которыми все считаются, в которых никто не сомневается…
…Но которые не всегда говорят правду!
Разве не бывает так, что какой-нибудь хорошо рассчитанный, хорошо обдуманный, инсценированный факт оценивается много выше, чем большое душевное богатство человека, не умеющего создавать яркие положительные факты и, самое главное — должным образом их подать. Или же:
В автобиографии написано: был начальником отдела там-то, тогда-то.
Но не написано, что начальник этого отдела работал плохо, не справлялся с обязанностями, не был честным в отношениях с людьми, держал себя вельможей и что, наконец, все это поняли, однако, вместо того, чтобы выбросить его с подобающим треском, сжалились над ним и уволили по самой приличной формулировке Трудового Кодекса. Не написано и многих других вещей. Но факт значится! А для некоторых этого предостаточно!
Секретарь зачитывает автобиографию кандидата. «Родился в бедной крестьянской семье…» Да, они действительно были бедными. Отец работал на каменоломне. Добывал белый облицовочный камень. Никто не мог померяться с ним силой. Когда Младен носил ему обед и смотрел, как отец ломает камень, то и он мечтал стать таким же сильным. Отец его не любил политики, партий, людей вообще. «Моя партия — камни, а политика — растить своих детей!» Когда напивался, то говорил: «Люди собираются, потому что слабы! А я сила! Пять медведей во мне!», и давай вертеть ломом… Убило его взрывом, когда вставлял фитиль…