Из всего этого для Младен а остался один полезный факт — «крестьянин-бедняк».
«…моя мать» — продолжает читать секретарь.
Ветер совсем рассвирепел. Даже в зале чувствуется холодная струя. В окно виден только заводской двор. Тучи заволокли горы. Подменили их собственной фальшивой внушительностью…
А какой была у него мать? Мать, как мать… полуграмотная, забитая. Которая только и мечтала, чтобы они стали богатыми, имели много денег, землю… имели то, чего никогда не имели…
«…начальную школу окончил в деревне…»
Все говорили, что он примерный ученик, хвалили за хорошие отметки. И он действительно старался прилежно учиться. Но никто не знал, как ненавидел он все эти науки и предметы, какое отвращение испытывал к литературе, стихам, истории… и, если у него и по ним были хорошие отметки, то только потому, что он уже тогда чувствовал, что они ему могут пригодиться… И поведение его было примерным. Он никогда не оказывался замешанным ни в какие истории, ни с кем не дружил, не играл с детьми. Чтобы быть здоровым, занимался гимнастикой, а в свободные часы ходил в кооперативное хозяйство помогать строителям — носил кирпич, вытаскивал гвозди, мешал известь и так ему удавалось немного подработать. Хотя их было пятеро бедных сирот, в сельской общине их не любили — из-за нелюдимого отца. Не могли рассчитывать они и на пособие, чтобы продолжать учение в старших классах.
Так оно и вышло. Пособие дали сыну председателя кооператива, который учился гораздо хуже, а ему, круглому отличнику, не дали ничего.
Это был первый случай, когда Младен понял выгоды власти. И он запомнил его навсегда. Каждый раз, ища мелочь в карманах, он мечтал о том дне, когда у него будет достаточно власти, чтобы рассчитаться с председателем.
До тех пор его честолюбивые стремления были какими-то смутными, неопределенными. Ему хотелось добиться многого. Потом все постороннее отпало. Осталось только одно — желание выдвинуться, добиться власти. Для этого ему были нужны полезные факты, и он стал собирать их один за другим.
«…круглый отличник в школе, награжденный грамотой Окружного совета депутатов трудящихся, победитель математической олимпиады, комсомолец-активист…»
В школе он имел возможность убедиться в весомости фактов.
Абсолютно неспособная учительница родного языка продолжала учительствовать благодаря единственному факту — связям. Преподаватель по химии, получивший высшее образование в Германии, был жалким ничтожеством, готовым лизать подметки кому угодно, заискивать перед учениками, лишь бы только не вспоминали некоторых неприятных для него фактов… Завуч посылал в министерство блестящие доклады о состоянии учебной работы, об успеваемости, которая достигла фантастических показателей, в то время как большая часть школьников училась плохо. Мероприятия, которые упоминались в отчетах, действительно проводились, однако плохо, формально… и еще… и еще… И все же факты в прекрасных докладах помогли переводу завуча в столицу, на более высокую должность…
Тогда ученик четвертого класса начальной школы Младен подумал, что было бы неплохо самому начать фабриковать полезные факты. Например, самому поджечь что-нибудь и затем героически погасить — у всех на глазах. Или напасть на кого-нибудь ночью и потом его спасти… Нет, это не то! Ему нужно что-то другое — надежное, верное, чтобы по-настоящему выдвинуться.
«…в казарме…»
Именно, в казарме В казарме он впервые встретил человека, который одним махом смел принесенные им из школы «истины», который словно не считался с фактами, а верил чему-то другому.
Капитан!
— Мой отец знаком с товарищем П.! — заявил однажды один маменькин сынок.
— Приятное знакомство! — ответил капитан, вскипев от гнева. — Наряд вне очереди, марш!
В другой раз:
— Я окончил механический техникум! — щегольнул кто-то.
— А чему ты там научился? — спросил капитан. — Сможешь починить пишущую машинку в канцелярии? Сможешь починить мотоцикл курьеру? Что ты можешь?
Впервые Младен узнал, что факты могут и проверяться. И плохо приходилось тому, кто лгал. В присутствии командира роты Младен явно чувствовал себя неважно. При нем он не посмел бы сослаться ни на один факт, каким бы благоприятным этот факт ни казался…
И если бы этот неумолимый, принципиальный капитан спросил его:
— Скажи правду о твоем поведении во время перестрелки!
Младен, щелкнув каблуками, ответил бы:
— Товарищ капитан, все произошло неожиданно! Я даже не успел сообразить, в чем дело! Если бы знал, что произойдет такое, то, может быть, не бросился бы под пули! Поэтому нельзя согласиться с теми, которые считают, что я совершил подвиг! Просто случайность, значение которой преувеличили!
— Почему же ты с этим согласился?
Но капитан ничего не спрашивает. Он смотрит вперед на секретаря, дочитывающего автобиографию.
Какая полезная автобиография! И происхождение, и профессия, и образование, и членство в комсомоле, и все — честь-честью…
Вот так автобиография!
Среди присутствующих наступает оживление. Некоторые снова посматривают на него. Удовлетворены ли они? Согласны ли с фактами?
«А каковы, интересно, их биографии?» — невольно спрашивает себя Младен в желании еще раз убедиться в своем превосходстве.
Взгляд его ищет знакомые лица.
Тронутые сединой волосы директора. Большой шрам над правой бровью. Испания. Выражающие долгое ожидание глаза, взгляд которых устремлен в полумрак… шесть лет в фашистских застенках… и властный широкий подбородок, волевой, непокорный… политрук во время боев с немцами на Драве… и узкий белый воротничок; пальцы, держащие автоматический карандаш… десятилетие директорства…
Кто кого превосходит?
Блестит голое темя начальника пятого цеха. Он склонил голову, глаз его не видно. Лауреат, автор изобретения, благодаря которому государство сэкономило миллионы… и привычка жевать бумагу, частое, обращенное к самому себе «даа…», трезвая оценка любой трудности и совершенная организация в цехе… и еще что-то глубокое, глубокое…
Алексей? Более тридцати раз удостаивали его званием ударника. Снующий, словно одержимый, между станками, зачастую дни и ночи проводящий на заводе. Алексей, которого избрали депутатом в горсовет, которого любят все рабочие…
Страдальческое лицо вахтера Серафима… следы фашистской мины во время штурма Страцина. До этого верный помощник партизан, укрывавший многих подпольщиков…
Истины, которые известны воем. Истины, которые вошли в их жизнь, в их плоть.
Не ошибается ли он, полагая, что партийный билет ускорит его взлет?
Разве такой возможности не было у вахтера Серафима? Почему же он ею не воспользовался?
Не было ли такой возможности у капитана? Почему он ею не воспользовался?
Не было ли такой возможности у Алексея? Способного, преданного, прекрасного Алексея? Почему и он ею не воспользовался?
Планы, казавшиеся предельно ясными, вдруг мутнеют. Что-то зашаталось, сдвинулось, закачалось! И снова показались ботинки секретаря. Словно эти подкованные ботинки ступают то стеклянным башням его намерений, и стекло ломается, трещит…
Как он посмел делать такие сравнения!
— Разве я не созидательная сила? — спрашиваем он себя. — Кому польза от моей работы? Кто выигрывает от моих начинаний? Разве я не вношу свою лепту в борьбу партии за благо народа?
Ответы смущают его. Он злится на себя и сразу же устремляет взгляд на трибуну, где читают рекомендации.
Его поручители — старый директор школы, родственник по линии матери и… капитан.
Они ручаются за него.
А может ли он поручиться за самого себя?
Его об этом не спрашивают. Значит, все в порядке…
Первым высказывается Алексей. Младену кажется, что Алексей выразит свои сомнения по поводу некоторых его приемов, обвинит его в нетоварищеском отношении, заявит, что он эгоист…
Нет. Алексей думает, что Младен достойный кандидат. Алексей радуется, что умный и трудолюбивый юноша вступает в ряды партии. Алексей смотрит на него и словно говорит:
«Мы доверяем тебе! И ты должен нам доверять. Это единственный критерий для всех!»
После него слово берет начальник участка — низкорослый Папазов. Вчера Младен крепко сцепился с ним. Дело чуть не дошло до скандала. Папазов мог бы его обвинить, сказать, что бригадир просто-напросто карьерист или что у него нездоровая амбиция, он мог бы…
Но Папазов своим женским голосом говорит, что Младен хороший организатор и способный бригадир.
Здесь нет места сведению личных счетов. Все, о чем здесь говорят, должно быть правдой и только правдой!
А директор.
Разве ему не ясны его отношения с Виолеттой? Разве не имел он возможности наблюдать его, не понял его хитрой игры? Разве не мог оценить намерений?
Но он говорит, как отец. Что же такое — партия?..
Зажигают свет. Мягкий улыбающийся свет заливает зал, открывает лица.
Пока голосуют, Младен смотрит на них и с радостным волнением думает о том, что эти люди принимают его в свою среду.
Потом неожиданно видит перед собой капитана. Тот подходит, обнимает, целует его в щеки.
— Знаешь, что это значит? — спрашивает бывший командир роты своего солдата и ищет ответ в его глазах.
А Младен, отбросив все прежние мысли и соображения, покоренный незнакомым, трепетным чувством мужественной привязанности и сильной радости, отвечает ослабевшим голосом:
— Так точно, товарищ капитан!
25
Неизбежно у каждого человека бывает такой час, когда он спрашивает у своей жизни: «Моя ты или чужая?»
— Спать пора! — прерывает его Иван, поворачиваясь в кровати.
— Я еще не рассказал тебе самого важного! — недовольно восклицает Сашо.
— Отвратительное вино; надо было взять газированной воды!..
— Ты отвратителен! С тобой даже нельзя говорить по-серьезному! — Сашо откидывается на подушку. — Уж не думаешь ли ты, что я тащился в такую даль, только чтобы выспаться!