когда я уже решил было прыгать, в голову мне пришла мысль… не проверка ли это… гожусь я или не гожусь!
Иван снова улыбается. Нет, не стоит его перебивать.
Снова присел между камнями. Вдруг он спохватился, что мокрый пиджак в сущности мог бы сослужить ему службу. Будет дышать через него. Так воздух будет очищаться от копоти. Только он устроился, как опять раздался грохот. Очередной туннель. Сначала — ничего особенного. Ему даже было приятно, что над ним не холодное небо. Время от времени где-то сбоку мелькали и сразу же исчезали в темноте огоньки. Туннель был освещен. В тусклом свете Сашо видел густой дым и плотнее прижимал к лицу мокрую полу пиджака.
— Еще немного! Еще немного! — говорил он себе.
Запах гари становился невыносимым, все труднее было дышать. Пахло окисью углерода, тем синеватым отвратительным газом, из-за которого он чуть не получил двойку по химии. Ему становилось дурно. Не есть ли жизнь человека сплошная проверка? Проверка — кто родился на земле, чего он стоит, годен ли он, здоров или же сдаст при первом же испытании?
Стиснув зубы, парень ждал конца туннеля. Этот был самый большой. Но, если бы были и длиннее, он все равно бы выдержал.
— Если бы в ту минуту мне нужно было совершить что-нибудь необыкновенное, такое, что человек делает раз в жизни, даже наизусть выучить твою математику, то я был бы готов и на это! Злоба кипела во мне, брат. Думал, если потребуется, и паровозу голову сверну, как головку репчатого лука!
— Только в ту минуту! — замечает Иван.
— Для меня это было очень важным! Никогда до этого я не подозревал, что способен на такое! Понимаешь!
— Понимаю! — Иван вспоминает скалы Лакатника. Не то же ли самое это чувство. Человек пробуждается ото сна инерции?
— Не легко мне было! — говорит Сашо. — Проехали еще несколько туннелей! В одном из них я чуть не задохнулся…
Его мучил холод в желудке. Странный холод, словно в нем притаилась чужая рука, готовая в любой момент растопырить пальцы. И не менее неприятное чувство было в горле, от противной угольной пыли, которую он не мог выплюнуть изо рта. Потом — боль в висках. Ему казалось, будто он не человек, а нечто раздавленное и не совсем уничтоженное.
Долгое время после того, как поезд миновал последний туннель, он не мог прийти в себя… В сознание его привел утренний холод.
Только тогда к нему подошел рабочий с тормозной площадки. Он заметил «зайца» на предыдущей станции. Парень посмотрел на него твердо, полный решимости, если будет необходимо, сбросить его с платформы.
Тот смеялся.
— Мать моя родимая, из-за каких-нибудь пяти левов, на какую обезьяну стал похож!
— Из-за пяти левов? — отрезал Сашо. — И за пятьдесят левов никто бы не решился на такое путешествие!
Железнодорожник призадумался. Это был пожилой человек.
— Еще немного осталось, — сказал он. — Запрещено, да уж ладно. Так и быть, иди ко мне!.. — может, не заметят…
Парень пошел за ним. Вошел в небольшой тамбур и свернулся на лавке.
Рабочий накрыл его тяжелой меховой шубой.
— Запрещено… — опять сказал он… — если кто тебя увидит, скажешь, что работаешь по ремонту… — дал ему сигарету.
Какая сигарета! Она стоила всех выкуренных им до этого сигарет.
— В Софию? — спросил железнодорожник.
— Да.
— Тебе повезло! Мы направляемся прямиком туда! — рабочий наклонился и подал ему бутылку с водой.
— Вымой лицо! На арапа похож!
Парень наклонился наружу и одной рукой плеснул в лицо воды. Потекли мутные струйки.
— Еще! Еще! — сказал за его спиной железнодорожник. Вода кончилась. Парень вытер кое-как лицо и сел на лавку рядом со своим новым знакомым.
Уже было совсем светло. Ясно просматривалась вся местность. Но что видел беглец?
Покрытые снегом высокие скалистые горы — грозное вечное безмолвие.
Туманная снежная равнина — клочок смятой бумаги, на которой ничего невозможно прочесть.
Плоское ровное небо — саван мертвеца, рабская покорность судьбе.
И поезд — галоп уродливых секунд, грохочущих по рельсам — та-ка-та-ка… та-ка-та-ка…
Рабочий молча смотрел на него. С еле уловимой улыбкой.
«Знаю, что у тебя на душе, очень хорошо знаю, со всеми случалось».
Парень тоже улыбнулся. Он не знал, что сказать. Почувствовал, как отошло горло. Он был в закрытом тамбуре, рядом с человеком. Не под открытым небом…
— Попробуй уснуть! — сказал рабочий. — Когда приедем, я тебя разбужу! — и опять накрыл его шубой.
Он поднял ее высокий воротник, чтобы скрыть слезы… человек плачет не только от боли или радости…
— Завернись, простудишься! — говорит Иван. — Курить не хочешь?
— Давай! Брось и спички!
— Ну и твердые же! — говорит Иван. — Словно карандаши делают!
— Который час?
— Не знаю! Какое это имеет значение…
— Огонек в углу, у окошка, вспыхнул пару раз.
— Это был человек, как тебе сказать… двадцать три года возится с тормозами… Спросил я его, как он мог без малого всю жизнь провести в такой дыре?..
— Судьба! — сказал рабочий. — Нужно же что-то делать на этом свете!
— А ты не пробовал заняться чем-нибудь другим, более легким? — Я подумал о моем местечке в банке и добавил: — Например, считать деньги…
Он засмеялся.
— Это не для меня. Мне и здесь хорошо… Что еще нужно человеку? Оно, конечно, бывает тяжело, но бывает и радость, ведь всюду так! Привыкаешь! Раз родился, нужно как-то жить. Если б не был должен жить, то и не родился бы!
Парень удивленно посмотрел на него.
Неужели только у него в голове все перемешано?
«Не хочу работать в банке! Не буду делать того, что мне не нравится. Ничего!» — думает он.
Получился бы и из него такой рабочий, или нет? Очень уж тесная эта каморка, а он человек простора… почему он не стал летчиком, ведь мог бы легко оформить поступление… И там нужны дисциплинированные люди, вроде Младена… А его дисциплина? Об этом говорить даже не стоит — только из-за нее его и наказывали… Ему нужна работа, где его никто не оскорблял бы, не командовал. Где найти такую?
— Подъезжаем! — говорит рабочий. — Еще немного и конец!
Сашо проснулся. Он чуть вздремнул. Теперь ему уже не хотелось покидать каморку. Такой снег…
— Почему бы тебе не стать строителем! — сказал железнодорожник. — Ты парень здоровый, сильный, в такой холод, наверное, ищут рабочих… Те, что хотели подработать, небось разбежались, лето кончилось. Хорошо будешь зарабатывать. И мастером можешь стать… хорошая это работа. Строишь себе и смотришь, что получается. Был бы я помоложе, непременно стал бы штукатуром или каменщиком.
Сашо представил себе, как бы выглядел он в испачканной известью старой одежде. Что бы сказал Иван?
Поезд проехал мимо какого-то завода. За стеклом мелькнул ослепительный свет электросварки.
— От этого болят глаза! — сказал рабочий. — Но им, наверное, хорошо платят. Можешь и на заводе попробовать!
— Дядя, — сказал Сашо, — я себе работу найду! Я другого боюсь… — ему хотелось рассказать все, что приключилось с ним этой ночью, в последние дни, о том, что он ищет… но у него зародилось сомнение, поймет ли его железнодорожник.
— Страх страхом! — задумчиво сказал тот. — А жизнь жизнью. Страху вот сколько, — он показал мизинец, — а жизни… вот она жизнь… — показал он рукой наружу.
С тамбура были видны заледенелые улицы. Вблизи железнодорожного полотна дома были маленькими, но дальше, за ними, возвышались большие корпуса.
— Выйдешь через эту дверь. Спрыгнешь на ходу перед остановкой поезда.
— Хорошо.
Рабочий ощупал карманы.
— Возьми! — сказал он и подал ему полтинник. — Наверное, ни стотинки у тебя нет!
— Дядя… дорогой… — сказал он, еле сдерживая чувство.
— Прыгай! — железнодорожник открыл дверь.
Парень спрыгнул…
— Ванко, — говорит он, — никого я в ту минуту не любил так, как этого рабочего… ведь не знал меня человек, ни знакомый я ему, ни друг, даже имени не спросил… не сказал, где снова увидимся… встретились и разошлись… вот и все. Кто он, откуда… не знаю! Человек!
Иду по городу, ищу тебя, а сам думаю:
— Смотри, Сашо, мир-то какой, а ты шляешься, места себе не можешь найти! Дай еще одну!
— Они же у тебя!
— Забыл… Закопчу я твою комнату…
— Ничего…
— Что ты скажешь об этом железнодорожнике?
— Человек, как человек! Что я могу сказать! — Иван кашляет. — Комната совсем остыла!
— Человек! — повторяет Сашо и сразу же повышает голос. — А ты сегодня вечером притащил в ресторан этих гусынь!
— Думал, тебе будет приятно! Ты ведь всегда любил женщин! Вот я и перестарался… Дора хороша собой, а Марта — просто прекрасна… Я даже надеялся, что ты поблагодаришь меня…
— Спасибо, я чуть не ушел… и вообще эта затея с рестораном была глупейшей. Я приезжаю и спрашиваю тебя: «Профессор, что мне делать?», а ты: «Надевай этот костюм, пойдем в ресторан!» И привел двух дам! Будто я за этим приехал!
— Я понял, но было уже поздно. Откуда мне знать, что у тебя там…
— Обидел ты меня, профессор!
— Ну, давай теперь спать, — говорит Иван. — Завтра поговорим!
— Не хочется мне спать! Завтра не буду! Думаешь, хандра меня взяла, думаешь, утрам все у меня испарится, а вечером отправлюсь к Доре и все пойдет по-прежнему… опять обижаешь ты меня. И вообще-то ты не тот! Одно время с тобой можно было поделиться, а теперь… кто знает, понял ли ты что-нибудь из того, что я тебе рассказал. Хочешь верь, хочешь нет — обойдусь как-нибудь и без тебя… завтра же пойду на какую-нибудь стройку, попрошу…
Сашо глубоко затягивается и продолжает. Он начнет с самой черной работы… будет мешать известь, таскать кирпичи, помогать, будет изучать ремесло. Когда люди поймут, что он не из ленивых, его и на другую работу поставят. Слава богу, паспорт у него с собой, этого достаточно. Даже не будет стеснять Ивана. Найдет, где ночевать. Доводилось же ему видеть подле построек наспех сколоченные сараи или как рабочие живут в какой-нибудь еще не отстроенной комнате, как варят в ней фасоль, спят, работают.