У Таи сами собой сжались кулаки, и она двинулась к Роману. Он сразу осёкся, будто проглотил смех.
— Ду-р-р-ак!
— Дурак и не лечусь! — охотно согласился Роман.
Тая посмотрела на его виноватое лицо, на котором густо проступили веснушки, и вдруг звонко рассмеялась.
— Что это тут за кутерьма? — послышалось за дверью.
Тая толкнула Романа, и он снова шмыгнул под кровать.
Когда воспитательница переступила порог, Тая спокойно заявила:
— Никакой кутерьмы. Ира нечаянно упала на пол.
— Ах, это вы, три грации! Где это вы сегодня вечером были? Снова у ручья? Или ещё дальше?
— Нигде мы не были. В парке сидели, — сказала Нина и тут же опустила глаза.
Ольга Максимовна недоверчиво покачала головой, однако ничего не сказала и пошла к двери.
— Неужели это так смешно, когда человек падает с постели? — поинтересовалась она с порога.
— Ещё как! — горячо заверила Нина. — Вы бы умерли от смеха, если б увидели…
— Значит, хорошо, что я опоздала, — вспыхнули весёлые искорки в глазах Ольги Максимовны.
Когда её шаги затихли, Тая выпроводила Романа, на прощание больно дёрнув его за ухо. Но провинившийся этого будто и не заметил.
Кровать снова заколыхалась, только теперь её действительно качала нетерпеливая рука сна.
…Сквозь его вязкую толщу к Тае просачивались какие-то непонятные звуки. Тая попробовала раскрыть веки, но они как будто склеились.
Шум доносился со двора. Это был не шёпот потревоженной ветром хвои, не плеск летнего дождя. За окном кто-то тяжко дышал, трещал куст сирени, кто-то царапал железный карниз.
Таино сердце громко застучало. Вмиг припомнились вечерние страхи, и перед Таиными ещё закрытыми глазами вырос жуткий призрак — здоровенный, с чёрной бородой бандит с ножом в руке.
Но когда в испуге она открыла глаза, то увидела мирную, спокойную картину: белёсое рассветное небо и на нем тёмные силуэты сосен, а ниже молочный туман, который цеплялся мокрыми руками за ветви деревьев и кустов.
Но под окном кто-то упорно возился, и Тая соскочила на пол, легла грудью на подоконник, выглянула.
И ей стало трудно дышать, хотя в широко открытое окно лился поток душистого лесного воздуха.
Под окном стоял отец. Он был без кепки, жёваный чужой пиджак висел на нем, как на пугале.
Тая отшатнулась, но отец уже заметил её.
— Доня! Донечка! — послышался его умоляющий голос.
У Таи задрожала каждая жилка. Она закрыла лицо руками. Не сон ли это? Но отец звал её все громче, и вот-вот могли проснуться девочки.
Тогда, не владея собой, Тая бросила ему в лицо:
— Ты! Ты!.. Снова пьяный?.. Не хочу тебя видеть!.. Я… я… лучше умру!..
Отца будто плетью хлестнули по лицу. Он повернулся, сгорбился и побрёл напрямик, не разбирая дороги, по высокой росной траве.
Тая не могла оторвать взгляда от жалкой фигуры отца, который слепо брёл наугад, и с его обтрёпанных мокрых штанин капала роса.
Она и не заметила, как перелетела через подоконник и ноги ушли по щиколотку в мягкую траву. Протянув вперёд руки, она бросилась за отцом, который уже подходил к соснам.
Рывком припала к чужому, помятому пиджаку и застыла.
Отец вздрогнул, остановился. Нерешительно поднял руку и осторожно положил на Таину голову.
Тая тихо промолвила:
— А я не помру, папочка… — Она облизнула пересохшие губы. — Это так, сгоряча… Я все лекарства пью и хорошо дышу… Скоро выздоровлю и приеду домой. Буду суп тебе варить, тыквенную кашу с молоком. Помнишь, какую вкусную мама варила?.. В кино ходить будем, в зоопарк, кепку тебе новую купим… и костюм, и ботинки… А маме на могилу цветов красных посадим… Только ты больше… не будь таким… Хорошо?
У отца все ниже и ниже клонилась голова. Тут он заметил, как посинели босые Таины ноги. Он подхватил дочку на руки и бегом пустился к санаторию. Посадил Таю на подоконник, сунул руку в карман. И в Таины ладони посыпались шоколадные зайцы, медвежата, лисицы. К их бокам прилипли жёлтые крошки отцовского табака…
Тая смотрела вслед отцу, который торопливо шёл к железнодорожной платформе, и улыбалась сквозь слезы.
6
Вода стояла в озере такая спокойная, как в огромном блюдце. На дне медово желтел песок. Подруги болтали ногами в ласковой воде и ели шоколад.
— Он чуть горьковатый, — говорила Тая, не глядя на девочек, а внимательно следя за бобром, который рассердился на них, за то, что мутят воду. — Это отец случайно положил его в карман рядом с сигаретами. Спешил очень. У него сегодня утром трубы отправляют… в Сибирь… Оркестр будет играть… Вот и заскочил только на минутку…
— Ну уж сказала — горький, — засмеялась Ира, — я такого вкусного никогда не ела.
— Ага, кивнула Нина и потихоньку выплюнула жгучую крошку табака.
Бобёр посердился, посердился и нырнул в свой подводный домик. Тая подняла глаза на подружек.
И поняла — они все слышали, все знают.
И Тае сразу стало легко и хорошо оттого, что у неё самые лучшие в мире подруги! А мир вокруг — солнечный, весёлый. И столько радостей впереди!
Она наклонилась к Ире, горячо поцеловала её в щеку. Потом Нину.
— Что за телячьи нежности? — удивилась Ира.
Вместо ответа Тая молча улыбалась.
А Нина, бросив взгляд на верхушку берёзы, что зелёной свечой трепетала под ветром, воскликнула:
— Ой, девчонки, что я придумала!
— Что? Что? — вмиг повернулись к ней Тая и Ира.
— Как Ромке отплатить за то, Что он напугал Таю!
Она притянула головы подружек к себе и что-то зашептала. И чем дольше она шептала, тем шире расползались по их лицам улыбки.
А над ними бездонно синело тёплое небо с белыми барашками облаков, которые неторопливо брели по своему бескрайнему пастбищу…
История одного велосипеда (повесть)
Тайна чердака
Я раньше не очень лазил по чердакам. Свисает прядями липкая паутина, пыль сыплется за воротник, колючая, неприятная…
Ещё, гляди, крыса здоровенная выскочит, испугает. Разве что иногда прятался там, когда в прятки играли. Сидишь и больше на тёмные углы поглядываешь, чем на того, который водит. Соскочишь на землю — словно на свет родился! Ясно, зелено, весело…
Когда перешёл в шестой класс, забыл и прятки и чердак.
Тем летом хлопцы постарше уже стали зачислять меня в свою футбольную команду. Они же и прихватывали меня с собой, когда нужно было кому-нибудь из девчат бросить кота в окно или заверещать страшным голосом возле их весёлой толпы. Кота я забрасывал успешно, даже если попадал в мои руки когтистый, а вот с верещанием получалось не всегда. Голос у меня слабенький после весенней ангины. Но когда Витька Фёдоров обещал дать на целый вечер свой велосипед, я старался вовсю.
С этого все и началось.
В нашем старинном парке есть кольцевая дорожка. Её ещё с незапамятных времён посыпали мелко дроблённым шлаком, и во всем местечке нет лучшей дорожки, чтоб промчаться на велосипеде.
Велосипед, кажется, сам катится, шлак смачно похрустывает под узорчатыми шинами, люди охотно расступаются, и все, как один, поворачивают головы: чей это велосипед мчится?.. Ну, и девчата ходят, тоже оглядываются… А если какая и не оглянется, то нажмёшь звоночек, и он так мелодично запоёт, что хоть сам подпевай…
Когда меж деревьями лягут густые черные тени, я вспоминаю про динамку. Прижимаясь к шине, динамка сперва сердито гудит, а как только я прибавляю скорость, начинает пронзительно визжать.
Из фары вырывается пучок света и мчит впереди, метров на сто прорезая тьму и ослепляя всех встречных, особенно девчат из нашего класса. Качаются деревья, и словно подпрыгивают люди. Шлак, который днём казался черным, обычным, неожиданно вспыхивает блёстками. А если бросить взгляд вверх или в стороны, кажется, будто фара прорезает просторный коридор в чёрной глыбе. Таинственный, загадочный коридор, неизвестно куда ведущий… Сладко и испуганно замирает сердце, а ноги нажимают и нажимают на педали…
И вдруг случилось непредвиденное — Витька перестал интересоваться девчатами, то есть больше не обращался ко мне, чтоб я заверещал или кота в окно бросил.
Правда, я лишь сначала, сбитый с толку неожиданной бедой, так подумал. Позже, скучая и петляя пешим ходом по парку, где теперь на меня никто и глазом не вёл, я заметил, что произошло нечто обратное. Всем известная вертихвостка Галька Чернявская из восьмог. А» пожелала, чтоб Витька возил её на раме. И Витька, гордый, насмешливый Витька, катал на велосипеде Гальку каждый вечер. Разумеется, не в парке, а возле речки, по извилистой, утоптанной стежке.
Я здорово рассердился. Не на Витьку, конечно, — на Гальку. При чем здесь Витька? Если бы не эта коза в кудряшках, разве отобрал бы он у меня велосипед?.. Хотел уже было подкинуть эту новость Галькиной матери — быстрой на расправу тётке Марине, но вовремя вспомнил, что и безвинному Витьке тоже перепадёт на орехи.
А вечера какие! Днём печёт, обволакивает зноем людей и зелень. А вечером нисходит на землю целительная прохлада. Отовсюду доносятся чудо-запахи. Люди — и старые и малые — все в парке, на природе. Летают хлопцы по аллеям на велосипедах, без умолку заливаются звонки.
Я не выдержал обиды, побрёл к речке. Побрёл так, без всякой нужды, не за какой-то там дивчиной… Да и смотреть я на них тогда не хотел!
Сел на траву, наковырял каких-то камешков.
Сижу и думаю. Думаю и бросаю.
Вода тихо булькает, исчезают камешки без следа. И мысли, едва родившись, так же бесследно тонут.
Чего стоит хотя бы эта мысль — попросить отца, пусть купит велосипед в раймаге. Мне и глаза не надо закрывать, чтобы представить его лицо, услышать негромкий голос. Отец подёргает себя за длинный нос, потрёт мизинцем левый глаз. А потом медленно, растягивая слова, скажет: «Чудно оно как-то получается: ты мне упорно носишь тройки, а я за это должен бежать в раймаг…»
Кто знает, почему всплыл в моей памяти давний случай с чердаком. Может, потому, что какой-то хлопец, целясь комком земли в соседний куст, где шушукались девчата, промахнулся, и комок, осыпая меня пылью, с шорохом пронёсся меж ветвей. А может, тот случай с чердаком напомнил противоположный берег речки, где в темноте завозилась какая-то ночная пташка, запищала…