— Это Аман-дурадгор, — сказал о нем Юсуф-бай. — Золотые руки у него!
— Слушаю вас, братья, — сказал Сиддык-бай, накидывая на плечи халат. — Что вас привело в такой поздний час?
— Отдайте наших жен и дочерей! — крикнул дурадгор. — Разве это по-мусульмански — пьяные джигиты словно бы посходили все с ума. Ходят по домам, ловят девушек и женщин, насилуют. Даже беззубых старушек не жалеют! Так-то вы платите за наши хлеб-соль?! Будьте прокляты все!
— Кто посмел так поступить?! — в гневе спросил Сиддык-бай. — Кто, назовите имена!
— Мы не знаем имен, — выкрикнули из толпы, — только пусть вернут обесчещенных жен и дочерей живыми! О, аллах, откуда ты прислал в наш кишлак такую банду?!
— Найдите Хайитбека, — приказал бай, сделав вид, что не расслышал упоминания о банде, хотя оно больно задело его самолюбие. Он решил поручить плешивому разобраться со всем этим и достойно наказать виновных.
— Ха-ха, — усмехнулись в толпе, — найдете вы своего плешивого ублюдка! Он ведь сам охотился за молоденькими девушками!
Не зная, что же делать дальше, потому что на дворе полночь, кого сейчас найдешь, Он решил отложить расследование до утра и объявил об этом людям. Но те стояли на своем и требовали немедленного наказания насильников.
— Я понимаю ваш гнев, — сказал бай еще раз, — но и вы поймите меня. Кого и где я сейчас найду, если здесь я впервые и еще не успел как следует познакомиться с кишлаком. Обещаю вам, что виновные понесут достойное наказание, по обычаям дедов и отцов, так, как того требует шариат…
Но ни утром, ни на следующий день Сиддык-бай не смог заняться расследованием, потому что в кишлак шли и шли новые люди, и его голова была забита тем, как наилучшим образом использовать их, как вооружить. По его приказу были изъяты все мильтыки охотников. К тому же Юсуф-бай… Он, как специально, каждый день закатывал зиёфаты в честь бая и именитых людей отряда, не скупился на выпивку. Тут некогда было голову почесать, не то чтобы жалобами заняться. Вот и на третий день вечером Сиддык-бай предавался веселью, и тут…
Далеко внизу грянул выстрел. Эхо его прокатилось по окрестным скалам и громом возвратилось в кишлак. За ним последовал второй, третий… Затарахтел пулемет. Над двором засвистели пули. Вскоре после первого выстрела влетел джигит на коне.
— Гяуры, бай-бобо, — крикнул он, — окружили кишлак!
Но это сообщение оказалось неверным. Кавдивизион, спешившись на подступах к Сассык-кулю, разделился на три группы, одна из которых бесшумно, насколько это возможно на каменистой дороге, двигалась прямо к Кояташу, а две другие пошли в обход. Они должны были подняться на соседние адыры и зажать банду в клещи. По вспышкам выстрелов Сиддык-бай определил, что дорога на джайляу пока не занята.
— Как тебя, джигит, зовут? — спросил он оказавшегося рядом парня.
— Батыр, бай-бобо.
— Так будь достойным своего имени, йигит. Сообщи всем, чтобы отходили наверх, в сторону джайляу. Если будет на то воля алллаха и мы сумеем отступить в горы, там нам никто не страшен. Скачи!
Джигит бросился выполнять приказ. А рядом с баем оказались приближенные его и Пулат.
— Пусть аллах наполнит ваши сердца храбростью, друзья! Смело в бой!
А стрельба усиливалась. Сиддык-бай поехал к Кояташу, где все еще тарахтел пулемет. То там, то тут уже валялись трупы убитых джигитов, слышались стоны раненых. «Сейчас самое главное спокойствие, — убеждал себя бай, — от этого зависит успех. Если я сам проявлю трусость или растерянность, русские перебьют нас, как цыплят. Паника в таком случае равна самоубийству!»
— Слезьте с лошади, ота, — предложил Пулат, ни на шаг не отстававший от него, — не дай бог, шальная пуля угодит!
Сиддык-бай внял совету и, спрыгнув с седла, повел коня в поводу.
— Надо уходить, бай-бобо, — сказал Хайиткаль. Он появился из-за поворота улицы. — Русские окружают нас. Взять пулемет и уходить, пока не поздно!
— Спокойнее, Хайитбек, — произнес бай. Он был уверен, что красноармейцы не смогут ворваться в кишлак. — Надо разобраться в обстановке!
— Пока мы будем разбираться, нас перебьют!
— Что ж, тогда нужно умереть достойно, — сказал бай. И добавил: — Гяуров, мне кажется, не так уж и много, бек, чего вы волнуетесь? — И словно бы в подтверждение этого на главной дороге стала стихать стрельба.
— Двести всадников и два пулемета, бай-бобо! — напомнил ему Хайиткаль.
— Откуда ты знаешь?
— Верные люди из Юрчи сообщили. Но у них сообщников в кишлаке хватает, бай-бобо. Мне кажется, что дурадгор со своими друзьями затевает измену, хочет ударить в спину!
«Не надо было ожесточать их, — подумал бай, — насиловать жен и дочерей. Кто может такое простить?»
Бой затих повсюду. Это говорило о том, что красноармейцы, не сумев взять кишлак с ходу, теперь до утра ничего не предпримут.
Наступила какая-то странная тишина, словно бы все остановилось и замерло. Жуткая тишина! Лишь иногда где-то за дувалом слышались стоны раненых да храп лошадей. Ночь, как случается перед рассветом, стала совсем непроглядной, звезды погасли.
— Позаботьтесь о том, Хайитбек, — сказал он, возвращаясь в михманхану, — чтобы дорога на джайляу была в наших руках. Поставьте там пулемет и побольше людей. А у Кояташа пусть останутся самые лучшие мергены.
Сообщение Хайиткаля о дурадгоре и его единомышленниках, затеявших дурное против его людей, встревожило Сиддык-бая, но не испугало. В случае чего он мог опереться на штыки джигитов. А в том, что реакция жителей на бесчинства должна быть такой, он не сомневался. Зло вызывает зло, тут не о чем говорить. Но бай с недоверием относился к тому, что такое вообще могло быть, как-никак и джигиты, и сассыкульцы — люди одной веры, уважающие шариат. Другое дело — гяуры. Борьба идет не на жизнь, а на смерть. И победа невозможна без единства. Если всякие дурадгоры будут молоть языком, никакого повиновения не будет. Острое слово — рана в сердце. Бык бодлив — за рога бьют, язык болтлив — за слова бьют. На горький вопрос не жди сладкого ответа. Он будет проявлять радость, что гяуры убивают джигитов, а я должен прощать ему это? Нет. Знай меру!
Въехав во двор Юсуф-бая, он слез с лошади, но в михманхану так и не вошел. Встал на супе, вслушиваясь в шорохи ночи. Но они ни о чем не говорили. Где-то звенел ручеек, жалобно блеял ягненок, сонно тявкали успокоившиеся собаки. Стало светать, глаз уже различал камни во дворе, дувалы и плоские крыши домов. Он поехал посмотреть, что делается наверху, за кишлаком. Хайиткаль и большая группа джигитов была уже там. Они поставили пулемет на взгорке, а коней отвели за высокий холм. Сиддык-бай был доволен своим юзбаши, тот сделал так, как он сам предполагал.
— Сюда русские ни с какой стороны не подойдут, бай-бобо, — сказал каль.
— Вы молодец, бек, — похвалил его бай и подозвал Гуляма. Когда тот подбежал, предложил ему: — Слетайте-ка к Кояташу, узнайте, как там дела.
Баю хотелось остаться наедине с Хайиткалем и узнать подробности минувших ночей, правду о насилиях джигитов. Слез он с коня и присел на валун.
— Скажите, бек, — тихо спросил он, чтобы не привлекать внимания пулеметчиков, — правда, что наши люди обижали женщин кишлака?
— Что я смог поделать, бай-бобо, один все же, — воскликнул недовольным тоном плешивый. — А джигитов вон сколько, немало новых, непроверенных. Разве за всеми уследишь. Да и некогда мне было, я занимался расстановкой охраны!
— Говорят, что вы и сами занимались этим, юзбаши? — откровенно спросил бай.
— Неправда. К чужим женам и девушкам я не приставал. Так… вдовушка одна тут есть у меня знакомая…
— Понятно, — разочарованно произнес бай, — нужно уходить из кишлака. После всего этого тут нам нельзя рассчитывать и на чашку воды.
— Не пристало нам, бай-бобо, прислушиваться к мнению черни, она никогда не была довольной. Надеяться на ее чашку воды неразумно, бай-бобо. Если ее не мы возьмем, возьмут гяуры!
В это время к ним подошел мужчина средних лет, худой, как саксаул. На нем был грязный халат с тысячью заплат, так что нельзя было и понять, из какого материала он пошит. За спиной висела котомка, в руках — посох. Вид смиренный, как у отшельника. Он остановился на некотором отдалении от беседующих и, опершись на палку, спросил у бая:
— Не виновен спросивший, таксыр, не вы ли будете уважаемым Сиддык-баем?
— Я.
— Удачу ниспослал мне аллах, хорошо, что я вас сразу нашел, — сказал незнакомец. — Мне надо поговорить с вами наедине.
— Говорите, брат, — сказал бай и, кивнув в сторону Хайиткаля, добавил: — он юзбаши, мой помощник!
— Велено с глазу на глаз, бай-бобо.
— Кем?
— Его сиятельством.
— Я проеду вниз, бай-бобо, — сказал плешивый и поднялся. Он понял, что этот странник-дервиш при нем ничего не скажет, но любопытство, понятно, распирало его. Поэтому он и произнес свою фразу таким тоном, от которого другой на месте бая решительно предложил бы ему остаться. Но тот только кивнул в знак согласия.
— Слушаю вас, — сказал бай, когда каль уехал.
Тот подошел к нему, полез за пазуху, достал письмо и подал его:
— Личное послание паши, курбаши. Ответ на письмо я должен получить немедленно!
Дервиш присел на камень неподалеку от бая, снял котомку и, развязав ее, достал кусок жесткой лепешки. Начал грызть ее, хрустя, словно ел жареную кукурузу. Причем, он делал это с такой деловитостью, будто ничего на земле кроме этого для него не существовало.
Сиддык-бай читал письмо долго. Суть его сводилась к тому, чтобы он со своим отрядом, двигаясь по тропам предгорья, шел на соединение с главными силами паши, собиравшегося идти походом на Байсун. Ему предлагалось громить мелкие красноармейские части, команды, которые собирают провизию в кишлаках. Паша просил бая остерегаться предателей, держать свои планы в тайне.
— Что передать его сиятельству, бай-бобо? — спросил дервиш, видя, что он закончил читать.
— Я выполню приказ. Когда выступать?