— Чем раньше, тем лучше, — ответил дервиш. — Гяуры подтягивают сюда свежие силы. Спешите уйти за перевал.
— Но мне предлагается идти вдоль предгорья!
— Военное искусство, бай-бобо, сложное. Когда Энвер-паша, да благослови аллах его великую миссию, писал вам письмо, то не знал об обстановке у вас. Я пошел. Помните о предателях, бай-бобо.
— Не забуду, — ответил бай и, спрятав письмо в карман, поднялся, — доброго пути вам, служитель бога!
— Спасибо. Надеюсь с его помощью добраться до ставки живым и невредимым.
Предупреждение об изменниках угнетало бая. Признаться, до сих пор он и мысли не допускал, что кто-либо из его джигитов способен на это. Но люди есть люди. Разве он, бай, может знать, что в душе у каждого? В особенности у вновь прибывших? Нет. Может, именно среди них и находятся глаза и уши гяуров, может, по их наущению и стали безобразничать джигиты? В таком случае, цель ясна — натравить местных жителей на его отряд, лишить крова и хлеба, то есть заиметь союзников в тылу! Ох, как хитро действуют гяуры…
Дервиш исчез так же незаметно, как и появился. Когда, прервав свои мысли, бай глянул вниз, на дорогу, там кроме джигитов, едущих к нему, никого не было. «Нужно кайнарбулакцев все время держать возле себя, — решил он, вспомнив напоминание дервиша и паши, — эти не предадут меня».
— Ота, — сообщил подъехавший Пулат, — все гяуры разбежались, даже мертвых забрали. Там никого нет.
Но тут же рядом с баем оказался и Хайиткаль.
— Плохи наши дела, бай-бобо, — сказал он. — Гяуры пошли в обход. Если мы сейчас же не уйдем отсюда на джайляу и не успеем до вечера захватить перевал, они опередят нас.
— Раз они ушли туда, — высказал вслух мысль бай, — может, мы спустимся ниже и нападем на Дашнабад?
— Ничего не выйдет, бай-бобо, — сказал каль. — По моим сведениям, все дороги вниз перекрыты.
— Ну, что ж, — невесело сказал бай, — не станем медлить. В путь!
Он встал на взгорке, где только что был пулемет, и перед ним проходили его джигиты, все на конях, с заброшенными за спину винтовками, хмурые и веселые, молодые и пожилые. Отослав Хайиткаля в голову колонны, бай обратился к сыну:
— Предупреди всех кайнарбулакцев, сын, чтобы они по возможности находились вместе и недалеко от меня, понял?
— Да, отец. Будет исполнено…
Отряд бая двигался с довольно большой скоростью. Впереди лежала долина, кое-где еще покрытая снегом, из-под которого пробивались иголочки будущего буйного травостоя, что уже через три недели начнет здесь переливаться всеми цветами радуги и пьянить ароматом запахов. Подумав об этом, бай улыбнулся, но на душе было противно. Он не мог точно сказать от чего это, — то ли от предупреждения о предателях, то ли от тоски по старшему сыну и родному дому, а то ли от того, что приходится бежать из кишлака, как побитому псу, поджав хвост.
Расстояния в горах обманчивы. Дороги там напоминают сжатую пружину — все кажется таким близким, что, протяни руку — и достанешь. Но стоит только ступить на витки ее, петляющие в саях, между скалами и адырами, как она становится бесконечной. С высоты джайляу казалось неширокой долиной и перевал был виден простым глазом, он маячил совсем невдалеке. Но когда отряд спустился в эту долину, узнал, что она пересечена множеством мелких оврагов и высохших каменистых русел. Перед всадниками вставали курганы и возвышенности, тропа резко уходила в сторону, чтобы снова вернуться почти к исходному пункту. И потому даже через три часа пути отряд находился от перевала ничуть не ближе, чем в самом начале его.
Это тревожило Сиддык-бая. Здешние места он не знал и не был уверен в том, что тут нет других, более близких дорог до перевала. «А если они есть? Если их успели захватить гяуры? Ведь не зря же они ушли из Сассык-куля внезапно, ночью?!»
— Надо сделать привал, бай-бобо, — сказал Хайиткаль, подъехав к нему с хвоста колонны. — Кони посбивали копыта, да и поговорить бы… Джигиты ропщут.
— По какой причине? — спросил бай, не оборачиваясь.
— Это они скажут сами.
— Почему не вы, юзбаши?
— Могу и я, если хотите.
— Слушаю.
— Люди не хотят уходить, таксыр.
— А что же они будут делать?
— Хотят защищать от гяуров свои кишлаки.
— Разве в священной войне может быть понятие «свое», юзбаши? Мой дом остался в двадцати ташах отсюда, а я ведь не ропщу!
— Каждый борьбу нашу понимает по-своему, — сказал Хайиткаль и еще раз повторил просьбу: — надо остановиться, это — воля джигитов!
— Хорошо. — Для привала бай выбрал небольшую площадку с невысоким холмиком посредине. Он съехал с тропы и поднял руку, предлагая свернуть и голове колонны. Минут десять спустя весь отряд был в сборе. Бай и Хайиткаль поднялись на холмик. — Друзья, — сказал он, — мы остановились по вашему требованию. Слушаем вас!
— Мы хотим знать, куда вы нас ведете? — сразу спросило несколько голосов.
Этот вопрос был для бая неожиданным, вернее, неуместным. Он считал, что воин ислама обязан всецело повиноваться воле старшего и ни о чем не спрашивать. Ведь он сам хочет пробиться в Куляб по приказу паши, не размышляя о том, каким трудным будет переход. Он делает это потому, что знает, что миром можно даже гору переставить. Уверен, что легче будет прогнать неверных с земли отцов и дедов, если объединить все силы в один кулак. Он помедлил с ответом и спросил:
— Кто из вас, джигиты, строил дом без хашара и хоронил своих близких без кишлака? Найдется ли в отряде хоть один такой человек? — Он помолчал, рассчитывая получить ответ. Но люди молчали. — Хорошо, я отвечу сам. Дом без хашара не построишь. Отца без кишлака не похоронишь. Борьба с гяурами тот же хашар. Только тут не строится дом, а защищается. Льется кровь! Я получил письмо главнокомандующего Энвер-паши. Он приказал нам идти на соединение с главными силами, чтобы дать неверным решительный бой. И победить их! Так получилось, что гяуры оказались в большинстве и нам приходится уходить от них. Захватим перевал и по той стороне главного Гиссара будем идти к намеченной цели.
Сиддык-бай удивился сам себе. Никогда он раньше не говорил так убежденно и так красиво. И тем более неприятным было слушать ропот джигитов, их вопросы:
— А как же наши семьи, бай-бобо, дети? Значит, мы должны оставить их гяурам, да? Вы как хотите, но нам нечего делать в Кулябе! Наши дома не на Памире, а здесь, в долине Сурхана, в отрогах Гиссара, Кугитанга, Байсун-тау и Боботага. Мы и будем драться с неверными в своем доме, где даже стены помогают!
«Вот оно, предупреждение дервиша, — подумал бай, слушая настойчивые требования джигитов, — разбиться на мелкие ручейки значит высушить реку. Но ведь это не предательство, потому что они не отказываются от борьбы. Тогда что это?..»
— Вы совершаете большую ошибку, — воскликнул он, решив во что бы то ни стало переубедить их. — Драться с неверными малыми силами — самоубийство! Другое дело, когда мы вместе!
— А жены, а дети?
— На все воля аллаха, друзья.
Видя, что спор принимает бесконечный характер, Сиддык-бай шепнул Хайиткалю, чтобы он тоже высказался.
— По-моему, бай-бобо, — сказал тот, — тем, кто желает остаться, надо разрешить вручить свои жизни судьбе. Они правы, свой дом лучше чужого дворца.
— Яшанг, юзбаши, — воскликнули джигиты, — будем убивать проклятых гяуров здесь, в наших горах, налетать на них, как соколы, и исчезать, как ветры.
— Ну, а вы сами что решили, юзбаши? — спросил бай.
— Я остаюсь с ними, — последовал ответ.
— Браво, Хайитбек, — снова раздались выкрики из толпы, — вас мы избираем своим вожаком, ведите нас!
— Аллах вам судья, — тихо произнес Сиддык-бай. Ему ничего другого и не оставалось. — Поступайте, как велит ваша совесть. Ну, а тех, кто идет со мной, прошу не мешкать. Впереди трудная и долгая дорога. Поехали!
Он первым снова съехал на тропу, бросив юзбаши:
— Пусть удача сопутствует вам!
— Пусть ваша дорога будет усеяна розами, — крикнул ему вдогонку плешивый.
Почти три четверти отряда осталось с юзбаши, и тот сразу же повел их вверх по долине, в сторону белеющих вдали вершин Сангардака. Бай с остатком отряда продолжал свой путь. На душе было скверно так, как никогда прежде не было. И он гнал коня молча, чтобы скорее выйти на перевал. И когда до него, казалось, осталось совсем немного, Пулат тихо сказал отцу:
— Там какие-то всадники, ота, вон там, чуточку правее.
Сиддык-бай сначала ничего не заметил, хотя сын ручкой камчи указал направление. Адыры и саи казались спокойными. Но стоило ему подняться на возвышенность, через которую была переброшена веревка тропы, как увидел скакавших всадников. Они спешили к перевалу. «Опередили, проклятые!» — с горечью подумал бай и оглянулся назад, решив, в случае надобности, свернуть вверх или вниз по долине. Но и там пути были перекрыты. Примерно на расстоянии чуть больше полуташа тянулись цепочки красноармейцев. «Решили зажать в капкан, — подумал он. — Одни раньше нас захватят перевал, а эти ударят в спину и с флангов».
Красноармейцев заметили и остальные джигиты. Они начали волноваться, и постепенно это волнение переросло в страх. Все понимали, что силы неравны, и пожалели, что Сиддык-бай разрешил плешивому забрать пулемет.
— Живыми нам отсюда не выбраться, бай-бобо, — сказал Гулям.
— Кто из джигитов хорошо знает эти места? — крикнул бай, не обратив внимания на слова парня.
— Я, бай-бобо. — К нему подъехал мужчина лет тридцати.
— Почему не ушли с юзбаши?
Тот пожал плечами и спросил:
— Зачем я вам понадобился?
— Вы знаете эти места? — спросил бай.
— Да. Два года на этом джайляу пас овец Юсуф-бая.
— Веди нас, джигит! Мы должны выбраться из этой петли!
— Кроме этой тропы, других дорог нет, — ответил тот.
— А гяуры, что впереди, — разозлился бай, — по воздуху попали туда?
— Они лошадей не жалеют, гонят их по бездорожью, бай-бобо.
— Наши жизни не дешевле конских копыт, джигит. Если уж гяуры смогли проехать, то нам и сам аллах велел так поступать, потому что он на нашей стороне. За мной!