рованы тела сионистских преступников. Груз будет возвращен владельцу за половину его рыночной стоимости – за миллион долларов США.
Началось долгое обсуждение. Не подлежало сомнению, что часть движения обеспокоена и нервничала из-за политики Махмуда, который хотел перенести военные действия в Европу; они видели в предлагаемом захвате судна продолжение той же стратегии. Они предложили просто созвать пресс-конференцию в Бейруте или Дамаске и разоблачить в глазах международной прессы израильский заговор. Хассан был убежден, что этого недостаточно: обвинение ни на чем не базировалось, да и, кроме того, предстояло продемонстрировать не столько нарушение законов Израиля, сколько силу и мощь федаинов.
Все говорили как равные, и каждого Махмуд выслушивал с равной долей внимания. Хассан сидел недвижимо и молча, слушая тихие спокойные голоса этих людей, которые походили на обыкновенных крестьян, а говорили, как истые сенаторы. Он одновременно и надеялся и боялся, что они примут его план: надеялся, потому что он даст выход чувству мести, которое он копил в себе двадцать лет; боялся по той причине, что ему придется делать вещи куда более трудные, жестокие, чем те, к чему он привык до сих пор.
Когда беседа подходила к концу, он уже не мог больше выдержать ее напряжения и вышел на задний двор, где присел в углу его на корточках, вдыхая запахи ночи и затухающего костра. Несколько погодя из помещения донесся тихий гул голосов, которые вроде бы принимали решение голосованием.
Махмуд, вышел и присел рядом с Хассаном.
– Я послал за машиной.
– Вот как?
– Мы должны отправиться в Дамаск. Сегодня же вечером. Там нас ждет масса дел. Это будет нашей самой крупной операцией. И мы должны немедленно приниматься за нее.
– Значит, решено.
– Да. Федаины перехватят судно и похитят уран.
– Быть по сему, – сказал Хассан.
Давид Ростов всегда любил свою семью, но воспринимал ее в небольших дозах, и по мере того, как он становился старше, дозы уменьшались. Первый день его отпуска был просто прекрасен. Он сделал завтрак, они гуляли по пляжу, а днем Владимир, этот молодой гений, провел сеанс одновременной игры против него, Марии и Юрия и выиграл все три партии. Они отлично провели время за ужином, обсудив все новости и позволив себе немного вина. Второй день был похож на первый, но радовал его несколько меньше, а на третий день окружающее общество стало приедаться. Владимир вспомнил, что его ждет судьба вундеркинда и зарылся в книги; Юрий стал крутить эту дегенеративную западную музыку и спорить с отцом относительно диссидентской поэзии, Мария пропадала на кухне дачи и перестала накладывать макияж.
Так что, когда пришла депеша, сообщавшая, что Ник Бунин явился из Роттердама, где ему удалось успешно поставить радиомаячок на «Штромберг», Ростов использовал ее как предлог для возвращения в Москву.
Ник сообщил, что «Штромберг» поставлен в сухой док для обычного осмотра, предшествовавшего его покупке компанией «Сейвил шипинг». Предстояло провести несложные ремонтные работы на борту, и Ник без особых сложностей под видом электрика поднялся на палубу и смонтировал маленький, но мощный радиомаячок на носу судна. Когда он спускался по трапу, прораб спросил его, что он там делал, ибо у него по расписанию в этот день не было никаких электромонтажных работ. Ник же уверил его, что, если такие работы не предусмотрены, то, конечно же, за них не придется платить.
С этого момента, когда бы ни включался главный двигатель судна – он все время был на ходу во время пребывания судна в море и большую часть времени в доке – маячок каждые тридцать минут посылал в эфир сигнал; и это будет длиться, пока судно не потонет или не пойдет на металлолом. И теперь весь отпущенный ему срок жизни «Штромберг» будет на контроле у Москвы, которая не позже, чем через час, определит его местонахождение.
Выслушав Ника, Ростов послал его домой. На этот вечер у него были свои планы. Он давно не видел Ольгу и сгорал от нетерпения вручить ей вибратор на батарейках, который он привез в подарок из Лондона.
В военно-морской разведке Израиля служил молодой капитан по имени Дитер Кох, по образованию корабельный инженер. Когда «Копарелли» снимется из Антверпена с грузом урановой руды на борту, Кох должен быть в составе команды.
Нат Дикштейн оказался в Антверпене, смутно представляя себе, как этого добьется. Из номера гостиницы он позвонил местному представителю компании, которой принадлежал «Копарелли».
Когда я умру, подумал он, ожидая соединения, меня так и вынесут на похороны из гостиничного номера.
Ответила девушка.
– Говорит Пьер Бодре, – коротко сказал Дикштейн. – Дайте мне директора.
– Будьте любезны, минутку.
Мужской голос:
– Да?
– Добрый день, это Пьер Бодре из компании «Бодре – подбор экипажа». – Дикштейн с ходу придумал это название.
– Никогда не слышал о вас.
– Поэтому я вам и звоню. Видите ли, мы собираемся открыть офис в Антверпене, и я хотел бы узнать, не изъявили бы вы желание сотрудничать с нами.
– Сомневаюсь, но вы можете написать и…
– Полностью ли вы удовлетворены сегодняшним агентством по подбору экипажей?
– Могло быть и хуже. Послушайте…
– Еще один вопрос, и я не буду вас больше беспокоить. Могу я узнать, чьими услугами вы пользуетесь в настоящий момент?
– Агентство Коэна. А теперь, простите, у меня нет больше времени…
– Я понял. Благодарю вас за терпение. Будьте здоровы.
Коэн! Ему подвалила удача. Может быть, я смогу все провернуть и без применения угроз, подумал Дикштейн, кладя трубку. Коэн! Вот уж чего он не ожидал – кораблями и доками евреи, как правило, не занимались. Но может порой и повезти.
Он нашел номер телефона агентства Коэна по набору экипажей, запомнил адрес, накинул плащ и, выйдя из гостиницы, взял такси.
Агентство представляло собой небольшой офис из двух комнат над баром для моряков в квартале красных фонарей. Еще было далеко до полудня, и ночная публика спала – шлюхи и воры, музыканты и стриптизерки, официанты, вышибалы и те, чьими стараниями к ночи эти места оживали. Утром тут было пустынно, серо и холодно, не говоря уж о грязи на улицах.
Дикштейн поднялся к входной двери, постучал и вошел. Секретарша, женщина средних лет, восседала в небольшой приемной, забитой полками с досье и уставленной стульями с оранжевыми пластиковыми сидениями.
– Я хотел бы видеть мистера Коэна, – обратился к ней Дикштейн.
Оглядев его с головы до ног, она пришла к выводу, что он не похож на моряка.
– Вы хотите наняться на судно? – с сомнением в голосе спросила она.
– Нет, – сказал он. – Я из Израиля.
– Ах вот как. – Она помедлила. У нее были темные волосы и глубоко посаженные глаза с тенями под ними; на пальце у нее блестело обручальное кольцо. Дикштейн прикинул, не является ли она миссис Коэн. Встав, она скрылась в дверях за ее письменным столом, что вели в другое помещение. На ней были брюки, и со спины было видно, сколько ей лет.
Через минуту она появилась снова и пригласила его в кабинет Коэна. Встав, тот подал ему руку и без предисловий выпалил:
– Я даю на дело каждый год. Во время войны я пожертвовал двадцать тысяч гульденов. Я могу показать вам чек. Что, новый призыв? Еще одна война?
– Я здесь не для сбора денег, мистер Коэн, – улыбнулся Дикштейн; миссис Коэн оставила дверь открытой, и он затворил ее. – Могу ли я присесть?
– Если вы тут не ради денег, садитесь, пейте кофе, можете сидеть тут весь день, – сказал Коэн и рассмеялся.
Дикштейн сел. Коэн был невысокого роста, в очках, лыс и чисто выбрит, лет пятидесяти. На нем был коричневый пиджак, который явно знавал лучшие времена. У него тут маленькое надежное дело, прикинул Дикштейн, но он явно не миллионер.
– Вы были здесь во время второй мировой войны? – спросил Дикштейн. Коэн кивнул.
– Я был молодым человеком. Уехал в сельскую местность и работал на ферме, где меня никто не знал, никто не подозревал, что я еврей. Мне повезло.
– Вы не думаете, что все может повториться?
– Да. Это повторялось снова и снова во всей истории, почему же с этим будет покончено? Это повторится – но уже не на моем веку. Теперь тут все спокойно. И я не хочу ехать в Израиль.
– О’кей. Я работаю на правительство Израиля. Мы бы хотели, чтобы вы кое-что сделали для нас.
Коэн пожал плечами.
– Например?
– Через несколько недель один из ваших клиентов обратится к вам со срочной просьбой. Им будет нужен старший механик на судно «Копарелли», и вы пошлете им человека, который явится к вам от нас. Его фамилия Кох и он израильтянин, но у него будет другое имя и фальшивые документы. Тем не менее, он в самом деле является инженером – ваши клиенты не будут разочарованы.
– Вы не собираетесь сообщить мне, почему правительству Израиля понадобилось направить этого человека на «Копарелли»? – спросил Коэн.
– Нет.
Наступило молчание.
– У вас есть какое-нибудь удостоверение личности?
– Нет.
Без стука появилась секретарша и предложила им кофе. Дикштейн чувствовал, как от нее исходит враждебность. Коэн использовал паузу, чтобы собраться с мыслями. Когда она вышла, он сказал:
– Я буду мешуге [1], если пойду на это.
– Почему?
– Вы явились ко мне с улицы, объявив, что представляете правительство Израиля, не предъявив никаких документов, и даже не назвались. Вы требуете от меня принять участие в каком-то деле, которое, по всей видимости, является противозаконным и даже уголовно наказуемым; вы не сообщаете мне, какова его цель. Если бы даже я поверил в вашу историю, сомневаюсь, чтобы Израилю было нужно то, что вы от меня требуете.
Дикштейн вздохнул, думая о том, что ему предстоит: придется шантажировать его, похищать жену или даже угрожать уничтожением офиса…
– Каким образом я могу переубедить вас? – спросил он.
– Прежде чем я возьмусь за это дело, мне нужно личное указание премьер-министра Израиля.