– Совершенно верно.
– Черт, а я ведь помню, у вас еще была ленточка в волосах. А теперь вы с Натом в одном и том же деле.
– Значит, он здесь.
Сердце у нее подпрыгнуло от радости.
– Может быть, – сказал Кортоне. Его дружелюбие тут же исчезло. Она поняла, что манипулировать им будет непросто.
– Я хотела бы узнать, где он.
– А я хотел бы узнать, кто послал вас сюда.
– Никто меня не посылал. – Сузи собралась с мыслями, приложив все усилия, чтобы не выдать свое напряжение. – Я предположила, что он должен обратиться к вам за помощью… в том проекте, над которым он сейчас работает. Дело в том, что арабы знают о нем, и они убьют его, а я должна предупредить его… Пожалуйста, если вы знаете, где он, прошу вас, помогите.
Она едва удерживала слезы, но Кортоне оставался недвижим.
– Помочь вам куда как просто. Поверить вам куда сложнее. – Он снял обертку с сигары и раскурил ее, чтобы потянуть время. Сузи наблюдала за ним с нетерпением. – Понимаете ли, были времена, когда стоило только мне увидеть то, что хотелось, как я хватал это и тащил к себе. Теперь это не так просто. Теперь я познакомился со всеми сложностями. Мне приходится делать выбор, и далеко не всегда он отвечает моим желаниям. И я не уверен, так ли обстоят дела на самом деле или мне только кажется. – Повернувшись, он внимательно посмотрел на нее. – Я обязан Дикштейну жизнью. А теперь мне представился шанс спасти его жизнь, если вы говорите правду. Это долг чести. Я обязан уплатить его сам лично. Так что я должен делать?
Сузи затаила дыхание.
– Нат обитает сейчас в старом разрушенном доме на берегу Средиземного моря. Сущие развалины, там никто не жил годами, так что теперь там нет телефона. Я мог бы послать ему телеграмму, но не уверен, что она дойдет до него, и, как говорил, я должен это сделать лично.
Он пыхнул сигарой.
– Я мог бы сказать вам, где его найти, но вы можете передать информацию не в те руки. Я не могу позволить себе такой риск.
– Так что теперь? – сдавленным голосом спросила Сузи. – Мы должны помочь ему!
– Знаю, – невозмутимо сказал Кортоне. – Так что я сам туда отправлюсь.
– О! – Сузи была поражена: такую возможность она не могла себе представить.
– Так что же с вами делать? – продолжил он. – Я не собираюсь сообщать направление моей поездки, но за вами могут быть люди, которые проследят меня. Нужно, чтобы отныне вы держались рядом со мной. Давайте говорить откровенно – не исключено, что вы можете играть на обе стороны. Так что я беру вас с собой.
Она не сводила с него глаз. Напряжение стремительно покидало ее, и она обмякла в кресле.
– О, благодарю вас, – произнесла она. И только тут позволила себе заплакать.
Летели они первым классом, которым Кортоне всегда предпочитал пользоваться. После обеда Сузи, оставив его, направилась в туалет. Сквозь щель занавески она глянула на салон экономического класса, питая тщетные надежды, но была разочарована: Хассан смотрел на нее поверх ряда кресел.
Заглянув на маленькую кухоньку, она конфиденциально переговорила со старшим стюардом. У нее возникла некая проблема, сказала она. Она хотела бы переговорить со своим приятелем, но ее не отпускает от себя итальянский папаша, который вообще хотел бы, чтобы она до двадцати одного года носила пояс невинности. Может ли он из аэропорта позвонить в израильское консульство в Риме и оставить послание для Ната Дикштейна? Просто передать, что, мол, Хассан все мне рассказал и мы с ним направляемся к тебе. Она дала ему деньги для телефонного звонка, которых было значительно больше, чем требовалось, но они сыграли роль своеобразной взятки. Он записал текст и обещал все сделать.
Она вернулась к Кортоне. Плохие новости, сказала она. Один из арабов сидит в экономическом салоне. Он, должно быть, следит за ними.
Выругавшись, Кортоне сказал, чтобы она не беспокоилась, попозже об этом человеке позаботятся.
«О, Господи, что же я делаю?» – подумала Сузи.
Из большого дома на вершине холма Дикштейн зигзагообразной тропой, вырубленной в скалах, спустился на пляж. Уворачиваясь от брызг прибоя, он прыгнул в кокпит дожидавшейся его моторной лодки и кивнул человеку за штурвалом.
Взревел двигатель, и катер, разрезая волны, двинулся в открытое море. Солнце почти село. Догорали его последние лучи, и скоро в разрывах облаков, нависающих на горизонте, будут видны звезды. Дикштейн погрузился в глубокое раздумье, припоминая все, что он еще не сделал, предосторожности, которые ему предстояло предпринять, и прорехи, которые надо успеть закрыть. Он снова и снова продумывал свой план, словно человек, который выучил наизусть важную речь, но хочет, чтобы она звучала еще лучше.
Над головой навис высокий борт «Штромберга», и рулевой повел маленькое суденышко вдоль него до того места, где, почти касаясь воды, висела веревочная лестница. Дикштейн вскарабкался по ней на палубу.
Шкипер пожал ему руку и представился. Как и вся команда на борту, он служил в израильском военно-морском флоте.
Они двинулись по палубе.
– Есть проблемы, капитан? – спросил Дикштейн.
– Судно далеко не лучшее, – ответил он. – Оно медленное, старое и неуклюжее. Но мы постарались привести его в подобающее состояние.
В сумерках Дикштейн успел заметить, что сейчас «Штромберг» выглядит куда лучше, чем его близнец «Копарелли», когда последний швартовался в Антверпене. Палуба и надстройки были выдраены, все лишнее убрано по местам, и теперь он куда больше напоминал корабль.
Они поднялись на мостик, где осмотрели радиорубку, а потом спустились в кают-компанию, где команда кончала обедать. Не в пример офицерам, все ее члены были агентами Моссада, большая часть которых не имела опыта морских плаваний. Кое с кем из них Дикштейну доводилось работать раньше. Все они были, как он заметил, лет на десять моложе его: крепко сбитые ясноглазые ребята, одетые в разнообразные джинсы и свитера ручной вязки; команда была надежная, веселая и хорошо подготовленная.
Взяв чашку кофе, Дикштейн присел за одним из столиков. Он был значительно старше всех их по званию, но в израильской армии, и тем более Моссаде, чинопочитание не в чести. Четверо за столиком кивнули ему и поздоровались. Иш, мрачноватый уроженец Палестины, крупный и мускулистый, заметил:
– Погода меняется.
– Да брось ты. Я собираюсь загореть в этом круизе, – отозвался стройный, со светлыми пепельными волосами уроженец Нью-Йорка по фамилии Фейнберг, с обманчиво красивым лицом и ресницами такой длины, что ему завидовали женщины.
Называть дело, в котором они участвовали, «круизом», стало привычной шуткой. В кратком разговоре, состоявшемся сегодня днем, Дикштейн сказал, что «Копарелли» будет почти пуст, когда они захватят его.
– Вскоре после того, как он минет Гибралтар, – объяснил он, – сломается двигатель. Поломка будет такого масштаба, что в море отремонтировать ее не удастся. Капитан телеграфирует владельцу о происшествии – а владельцами являемся мы. По счастливой случайности, неподалеку будет другое наше судно, «Джил Гамильтон», которое сейчас болтается в заливе. Оно подойдет к «Копарелли» и снимет с него всю команду, за исключением инженера. Затем, после того, как дойдет до ближайшего порта и спустит команду на берег, оплатив ей проезд до дома, оно исчезнет со сцены.
Им был предоставлен целый день, чтобы обдумать инструктаж, и Дикштейн предполагал услышать вопросы. И наконец Леви Аббас, невысокий ширококостный парень – «сложен как танк и столь же обаятелен», как говорил Фейнберг, спросил:
– Вы не рассказали нам, каким образом «Копарелли» поломается именно в тот момент, когда это будет нужно.
– Ах, да, – Дикштейн отпил глоток кофе, – Вы знаете Дитера Коха из военно-морской разведки?
Знал его Фейнберг.
– Он главный механик на «Копарелли».
Аббас кивнул.
– Значит, мы сможем отремонтировать «Копарелли». Он будет в курсе, что там поломалось.
– Верно.
Аббас продолжил:
– Мы закрасим название «Копарелли» и напишем сверху «Штромберг», открыв кингстоны, пустим старину «Штромберга» ко дну, а на «Копарелли», которое теперь будет иметь другое название, двинем с грузом в Хайфу. Но почему бы просто не перевалить груз с одного на другое судно прямо в море. У нас же есть краны.
– Такова была и моя первоначальная идея, – сказал Дикштейн. – Но оказалось, что она слишком рискованная. Я не могу гарантировать, что операция пройдет гладко, особенно при плохой погоде.
– Если она продержится, можем все равно попробовать.
– Да, но, поскольку у нас имеются суда-близнецы, проще переименовать одно из них, чем переваливать груз.
– Тем более, – мрачно добавил Иш, – что хорошая погода и не продержится.
Четвертым за столом сидел Поруш, с прической ежиком и грудью, как бочка эля, женатый на сестре Аббаса.
– Если предполагается, – спросил он, – что все пройдет так легко, так что тут на борту делает наша отборная команда?
– Последние полгода, – объяснил Дикштейн, – я мотался по всему миру, организовывая эту операцию. Пару раз я натыкался на публику с другой стороны – чисто случайно. Не думаю, что они знают наши замыслы… но в таком случае нам придется им доказать, что мы на самом деле крутые ребята.
С листом бумаги в руке вошел один из офицеров и обратился к Дикштейну.
– Сообщение из Тель-Авива, сэр. «Копарелли» только что прошел Гибралтар.
– Ясно, – сказал Дикштейн, вставая. – Мы отходим утром.
Сузи Эшфорд и Ал Кортоне, пересев в Риме на другой рейс, прибыли на Сицилию рано утром. Двое из братьев Кортоне уже были в аэропорту, встречая его. Между ними состоялся долгий спор; в нем не было озлобленности, но все же он был громок и возбужден. Сузи не могла следить за тирадами на местном диалекте, но суть уловила: братья хотели сопровождать Кортоне, а он настаивал, что должен отправиться один, поскольку на нем лежит долг чести.
Похоже, спор остался за Кортоне. Они покинули аэропорт, разместившись вдвоем в большом белом «Фиате». Сузи сидела за рулем. Кортоне показывал ей направление по прибрежной дороге. В сотый раз она прокрутила в воображении сцену встречи с Натаниелем: она видит его худую угловатую фигуру, он поднимает глаза; он узнает ее, и его лицо озаряется радостной улыбкой; она кидается к нему; они обнимаются; он с такой силой прижимает ее к себе, что у нее болят кости; она говорит: «Ох, как я люблю тебя», – и целует его в щеку, в нос, в губы… Но ее не покидало чувство вины и исп