— В Россию! В Россию! — твердил Тонио. — В Россию, где детей не бьют за то, что они одевают красные костюмы! В Россию! В Россию!
Тонио работает хорошо. Публика его любит. В особенности удачны бывают у Тонио номера во время детских утренников. Здесь Тонио показывает все лучшее, что знает.
Ему так хочется подойти поближе к этим веселым ребятам, так задорно смеющимся при каждом номере. Он жадно приглядывается к ним и не видит на их лицах утомленного и голодного выражения, каким пугали его еще в Италии, а потом в Германии.
Приходят по одиночке и группами: большими и маленькими.
Одиночки приходят с матерями. Каждый ребенок одет по своему. Эти смеются не всегда и хлопают только некоторым номерам. Они часто поднимают плач, капризничают, и их уводят домой.
Другие приходят группами. Они одеты все одинаково. Рассаживаются с шумом и смехом. Иногда поют песни. Смотрят жадно. Нравится им все. Они сидят до конца программы и видно, как им не хочется уходить. Потом уходят тоже не по одиночке, а парами, целым строем. Они часто ходят в конюшню, разглядывают зверей и говорят что-то на непонятном для Тонио языке.
Иногда такие группы приходят с барабаном. Они одеты в одноцветные, зеленые, или синие костюмчики и на шее у них повязаны красные галстуки.
Уходят они по барабану и по улицам ходят тоже под барабан.
Тонио знает, что это пионеры, дети рабочих, таких же рабочих, как в Италии. Старый Пьетро не раз рассказывал о них Тонио.
Они очень любят Тонио и всегда кричат ему браво!
Браво — Тонио понимает. Так и на родине ему кричали. Это значит, что Тонио им нравится.
И когда Тонио видит в рядах красные галстуки, он очень старается. Он делает самые трудные номера.
А после номера он подбегает к красным галстукам, долго глядит на них, потом кланяется им.
А те ему отвечают и хлопают много, много раз.
Джиованни чувствует себя как дома. Он встретил здесь в Москве много итальянцев. Он бывает в рабочих клубах и присматривается ко всему.
Он видит, что ему много лгали о России. И он вспоминает своего старого друга Пьетро, который всегда говорил ему — поезжай, дружище, в Россию! Поезжай, повези своего мальчугана.
Прийдя домой, он много рассказывает Тонио и они вместе часто вспоминают, как тяжело живется рабочим в Италии.
Особенно часто Тонио вспоминает детей рабочих кварталов.
И хочется ему посмотреть русских детей не только в цирке, но у себя дома, в клубе, где они не только развлекаются, но, как знает Тонио, учатся и работают.
И много раз просит он, чтобы Джиованни свел его к пионерам!
Но Джиованни колеблется. Он боится, что ребята будут смеяться над мальчиком, не сумеющим разговаривать с ними.
Часто Джиованни и Тонио ходят по улицам. Они заходят в сады, заглядывают в парки.
Очень часто им попадаются стройные ряды пионеров, шагающих по улицам с песнями и барабанным боем.
И Тонио даже как-то ухитрился запомнить первые строки пионерской песни:
— Мы, пионеры, рабочих дети!
У него получается смешно и нескладно, но он очень доволен и хочет выучить все до конца.
Один из коммунистов итальянцев, посетивший как-то раз цирк во время выступления Тонио, узнал в нем своего соотечественника.
Он прошел за кулисы и с тех пор стал часто захаживать к Джиованни. Мальчик ему понравился, и он часто вел с ним продолжительные беседы Однажды спросил он мальчика, как тому нравится Москва.
И когда узнал, что Тонио очень хочет посмотреть пионеров поближе, обещал его свести в пионерский клуб.
В назначенный Тонио день волновался еще с утра. Он приставал к отцу, спрашивал: скоро ли прийдет итальянец, посматривал ежеминутно на часы.
Отец никогда не видал мальчугана в таком возбуждении.
Цирковая жизнь воспитала мальчика так, что он никогда и ни перед чем не останавливался и ничем особенно не интересовался. Даже когда умер старый Пьетро, Тонио спокойно и хладнокровно выступал в цирке и ничем не проявил своего горя.
А Пьетро он очень любил.
И теперь отец знал, что в жизни мальчика наступил какой то переворот. Но к лучшему, или к худшему?
Он так много видал в жизни своей всяких переворотов, что предпочел бы, чтобы жизнь оставалась такой же, как и была, тихой и спокойной. Кусок хлеба есть, ну и ладно!
Клуб был очень велик и в нем в разных углах и разными группами копошились пионеры.
Кто писал лежа на брюхе газету. Кто выпиливал буквы для заголовка, кто читал. Большинство просто шумели, толкаясь от одной группы к другой. То и дело начинали песню, но обрывали, так как в другом углу запевали другую и ничего нельзя было разобрать.
Тонио и двое его спутников остановились в дверях.
Появление их, таких черномазых, черноволосых и черноглазых не могло не обратить на себя внимания ребят.
Кто работал, бросил работу и все обступили группу итальянцев, понемногу съуживая кольцо.
Итальянец-коммунист заговорил с ребятами и объяснил им, с трудом подбирая русские слова, кто такой Тонио и зачем пришел сюда.
Кое-кто из побывавших в цирке узнал его. По кругу пронесся шопот, и ребята продвинулись еще плотнее.
Они с интересом разглядывали мальчика, смотревшего на них с нескрываемым восторгом.
Наконец из группы пионеров кто-то выыступил вперед и обратился к Тонио. Тонио поглядел огромными глазами прямо в лицо говорившему, словно желая по губам узнать, что тот говорит.
Но ничего, конечно, не понял.
Тогда попытался он. Он протянул руки и, помогая себе ими, заговорил.
Ребята тоже, конечно, ничего не поняли. Тонио беспомощно обернулся.
Но ни отец, ни другой ничем не могли помочь его горю.
На его немой вопрос отец ответил ласковым пожатием руки.
Тогда Тонио еще раз оглядел тесное кольцо ребят в красном кольце галстуков и вдруг шагнул вперед и каким-то неуловимым, но властным жестом заставил ребят отступить назад.
Без толкотни и шума раздвинулся круг.
Тогда Тонио быстрым движением сбросил с себя пальто и перед изумленными ребятами на середину круга выскочила маленькая огненнокрасная фигурка.
Все шире и шире раздвигается круг. Маленькая красная фигурка каким-то необычайно легким и упругим движением взлетает вверх. Переворачивается в воздухе. Раз! Еще раз!..
Скользит вдоль пола. Раз, раз, раз, раз — двенадцать раз подряд колесом.
Подзывает отца.
Миг — и Тонио взвивается вверх. Миг — и Тонио поворачивается в воздухе и снова стоит на отцовских плечах. Улыбается. Отец чуть наклоняется. Разбег и Тонио делает свой удивительный неподражаемый прыжок.
И снова, как острый язычок пламени, то свиваясь, то развиваясь перед восхищенными взглядами ребят показывает Тонио все свои лучшие номера.
Те номера, которые он ни разу, со дня своего бегства из Италии, нигде и ни перед кем не показывал.
— Браво! Браво! — надрываются орут ребята. И все проталкиваются вперед и каждый жмет руку счастливому и сияющему мальчику, маленькому Тонио, снова одевшему свой красный костюм — Красному Тонио.
КОЛЬКА БАНДИТ
I
И до чего же скучно стало в деревне. Ни тебе поиграть с ребятами, ни в лес, ни на речку. Схоронились по хатам, позакрывались, сидят, молчат!
Ску-учно!
Это вот с той поры, как красные, большевики то-есть, ушли.
А чего это «красные», Колька толком не знал. Вот Серега, брат старший, ушел с «красными». А отец и слышать о нем не хочет. Мать — она конечно плачет, да потихоньку от отца — прибьет!
— Чтоб духу его не было у нас — загремит отец на всю хату — к большевикам проклятым ушел… убью коли вернется, так ты, жинка, и знай.
И так страшен был батька, что Колька не сомневался, — Сереги живым в хату не войти.
А теперь Серега, парень он хоть и молодой да деловой, разумный. Все на деревне знают. Коли пошел с красными, значит знает куда.
Ничего не понимал Колька, только как прошли красные и деревня вся как-то притихла, словно вымерла, заскучал мальчуган, затосковал, сам не свой сделался.
Деревня притихла, а кругом разгоралось пламя. Уходили и приходили красные, по ночам поднималась жестокая пальба. Через деревню провозили раненых, проезжали скоро-скоро конные, иногда гремели по дороге тачанки с пулеметами, а то и пушка тяжело грохотала на ухабах.
Все это возбуждало мальчика, тянуло, манило туда, где так крепко стреляют, где так весело лупят на быстрых конях, где кипит настоящая живая жизнь.
А здесь ску-учно!
Вот уже несколько ночей, как в хату Колькина отца собираются какие-то люди. Тут и свои мужики, и чужие в больших мохнатых шапках, надвинутых на самые носы.
Приходили они поодиночке, начинали разговор с хозяйских дел. Потом хата наполнилась, и разговор становился загадочным и интересным, но тогда отец угонял Кольку
В другое время Колька не прочь был пошататься с приятелем ночь-другую. Шел к Ваньке, Опанасову сыну, отправлялись на речку, на мельницу. Рыбу удили, уху варили. Сказки страшные рассказывали. Да мало ли у ребят дела на воле. Только дорваться до воли!
Думал было и сейчас так сделать, да не вышло. Толкнулся было Колька к приятелю своему лучшему — Ваньке, — да… отворилась дверь и старый Опанас сурово заявил:
— Уходи! уходи подальше! нечего у нас по ночам делать. И добавил, захлопывая перед Колькой дверь:
— Еще пропадешь тут ни за что с твоим батькой, да с его другами-приятелями.
Ух! и обидно же стало Кольке. Рванулся к двери, заколотил в нее руками и ногами да все, что слышал про Опанаса от отца, выкрикнул звонко и злобно:
— Большевик проклятый! Красный дьявол! чтоб тебе сдохнуть!
Ничего не ответила хата и злоба и обида Колькина выдохлись с этим криком…
С той поры еще больше затосковал Колька.