Розмэри. Да.
Альдо. Потому что до этого… все было запутано?
Розмэри. Да.
Альдо. Ясно все-все? Как если бы пелена спала с глаз?
Розмэри. Да. Как когда ветер разгоняет туман.
Альдо. Или когда открываешь окно?.
Розмэри. Нет, скорее, как когда открываешь глаза.
Альдо. Глаза мозга.
Розмэри(смеется). Да, ты хорошо сказал: глаза мозга.
Альдо. Видишь, как мы хорошо понимаем друг друга? А ты боялась…
Розмэри. Я не боялась.
Альдо. Скажем так… опасалась.
Розмэри. Немного… я же тебя не знала.
Альдо. Тебе не нужно оправдываться. (Пауза) Ты довольна?
Розмэри. Да.
Альдо. Ты не голодна?
Розмэри. Нет.
Альдо. Я бы что-нибудь съел. Скорее, по привычке. Я всегда, когда ел, смотрел телевизор. Так я мог ни с кем не разговаривать. Пансион, в котором я жил…
Розмэри. Что за пансион?
Альдо. Видишь, тебе тоже нравится задавать вопросы! Окей, не совсем пансион… больница. Клиника. Наверное, как твоя. Хотя твоя была для богатых… Ох, прости меня, это не в укор тебе… Меня поместили туда, когда умер мой отец. Нет, когда мой отец ушел… бросил мою мать и ушел к другой. Я не знал, как мне быть: ехать с ним – он жил в Риме, или остаться с мамой. Я был уже взрослый, мог жить своим умом, но… было много всего, чего я не знал. Сказать вернее: я был неприспособлен к жизни. Знаешь, я так и сказал это врачу. Отец привез меня в Москву показать своему другу, психологу, который
провел десять лет в сталинской тюрьме. Тот осмотрел меня, то есть… мы поговорили. Потом вошел отец, и они мне сказали, чтобы я подождал в прихожей. Я слышал все, о чем они говорили: у меня был исключительный слух, но я никому не рассказывал об этом. Они разговаривали по-русски, а я понимал русский. Они наговорили много всякого о моем детстве, о моих отношениях с мамой, с папой, все правильно, но ничего конкретного. Ты понимаешь, что я хочу сказать? В какой-то момент, когда они говорили о том, что я мог бы делать в будущем, я вошел и сказал врачу: доктор, знаете, в чем моя главная проблема? Я неприспособлен к жизни. Так и сказал: я неприспособлен к жизни.
Розмэри. А он?
Альдо. Кто? Доктор?
Розмэри. И доктор тоже.
Альдо. У доктора челюсть отвалилась. Видимо, в одной это фразе я выразил все, что он думал. Для меня все обстояло именно так. Для него, очевидно, также.
Розмэри. А твой отец? Он что?
Альдо. Он не произнес ни слова. Но… как это сказать… казался обескураженным. А я подумал: так тебе и надо! Это послужит тебе уроком! Знаешь, я порой становлюсь немного агрессивным. Но только чтобы скрыть свою робость. Я лучше всего себя чувствовал, когда сидел один, закрывшись в своей комнате, с телевизором на столе… А когда я был вынужден общаться с кем-то, я как будто послал вперед кого-то другого. Может быть, я также поступаю и с тобой тоже. Я посылаю разговаривать от своего имени другого… общительного, уверенного в себе, а сам прячусь за ним. Я играю роль и сам же наблюдаю за тем, как я ее играю. А самого меня… как бы ни существует.
Розмэри. Как это звучит по-русски?
Альдо. Я неприспособлен к жизни… Так что, меня отвезли обратно в Италию. Хотя я мог отправиться, куда бы захотел, найди я сил решиться на это. В Риме мой отец стал большим человеком, важной политической фигурой. Его звали Пальмиро… А фамилия, которая так громко звучала в мире, тебе вряд ли что-то скажет. Но ею даже назван город в России… город Тольятти. Вряд ли ты когда-нибудь слышала о таком… Отцу я только мешал. Что же до моей матери, она посвятила мне всю жизнь. В какой-то момент мне показалось, что она сделала для меня достаточно и уехал. Вот почему я уехал с отцом. Но потом я вернулся к ней. В один прекрасный день моя мать умерла… и я оказался в клинике. Для меня это было равносильно исчезновению. Но надо признать, я был счастлив, да-да, очень счастлив…
Розмэри. Я тоже чувствовала себя счастливой в клинике. У меня было все. Мне не хватало только моей семьи. Но я понимала, что я для нее обуза. Потом убили моего брата, за ним и второго. Потом умер отец. И не стало никакого смысла…
Альдо(перебивает). Нет, подожди! Надо вернуться немного назад… В нашу комнату в военной Москве. Чем была Москва во время войны, я понял позже.
Когда наступил мир, дали свет, и стало возможно есть все, что хотелось. А самым удивительным было… пространство… место… Его хватало для всего. В Москве мы жили в гостиничном номере с двумя кроватями для родителей. Днем их ставили одна на другую и придвигали к стене. На диване спал я. Стол был очень похож на этот. В соседних номерах жили такие же семьи, как наша, политэмигранты со всего света. Ребята были моими друзьями, мы прекрасно понимали друг друга, хотя все разговаривали на разных языках, русский только начинали учить. Моим лучшим другом был польский мальчик мой однолеток, но однажды Сталин расстрелял его отца и он исчез неизвестно куда. С другими я общался меньше, предпочитал сидеть дома, играя с паровозиком, который склеил из спичечных коробков отец, когда ему выпало провести со мной целый день. Один единственный день. Света всегда было мало, а дни короткие и никогда не кончались… И еще, я все время мерз…
* * *
«Мать Альдо». Если тебе холодно, надень гольфы.
«Альдо». Я и так уже в них, мама.
«Мать Альдо». Тогда набрось пальто.
«Альдо». А где папа?
«Мать Альдо». Ты же знаешь, он на работе.
«Альдо» стоит на коленях спиной к зрителю, и рассеяно играет с паровозиком.
«Альдо». Вчера я прочитал в книге про одну семью, которая всё время проводит вместе… Нет, не всё, но много времени. Почему у нас не так?
«Мать Альдо». Потому что идет война, сынок.
«Альдо». А когда она закончится?
«Мать Альдо». А когда она закончится, мы вернемся в Италию, и у папы появится больше времени быть с нами, играть с тобой. В книге, которую ты прочел, та семья жила в мирное время. К сожалению, порой случается и другое.
«Альдо». Почему? Объясни…
«Мать Альдо». Что тут объяснять. И потом … ты еще слишком маленький. Вырастешь, сам все поймешь.
«Альдо». Ну, мама…
«Мать Альдо». Хорошо, постараюсь объяснить. Бывают моменты, когда… по многим причинам к власти приходят плохие люди, и начинают командовать другими. И тогда, хорошие, желающие всем добра, вынуждены скрываться, бороться против плохих, страдать и даже приносить страдания тем, кого любят…
«Альдо». Мой папа такой?
«Мать Альдо». Да. И если он не будет так много работать, не будет тратить столько сил и времени, тот день, когда наступит мир и справедливость будет все дальше и дальше, а может и вообще не прийти никогда. Вот почему с
нами все так и происходит, понимаешь? Но папа очень любит тебя. И однажды мы попросим его пропустить работу, хотя бы на день, и провести этот день с нами… или пойти погулять с тобой.
«Альдо». А когда будет это однажды?
«Мать Альдо». Вот этого я не знаю.
«Альдо». Завтра?
«Мать Альдо». Может быть, завтра. Но точно, не знаю, я же тебе сказала. Нужно послушать, что скажет папа.
«Альдо». Но завтра у него опять может оказаться много работы.
«Мать Альдо». Не исключено. А сейчас, будет лучше, если ты пойдешь спать. Уже поздно.
«Альдо». А может у него завтра быть меньше работы?.. Не так, как в прошлый раз?
«Мать Альдо». В прошлый раз, это когда?
«Альдо». Когда он уезжал во Францию и Испанию, и его не было два года. И ты тоже уезжала с ним. А я оставался один.
«Мать Альдо». Но мы же вернулись, Альдо. Тогда было тяжелое время. Мы должны были поехать туда… Иди ко мне.
«Альдо», приближается к матери, она притягивает его голову к себе.
Не думай больше об этом. (Целует его). Иди спать.
«Альдо». Спокойной ночи.
«Альдо» откладывает паровозик в сторону, встает с колен и поднимается по лестнице, ведущей на антресоли.
«Мать Альдо» стоит неподвижно, глядя в никуда отсутствующим взором.
* * *
Мгновение спустя после ухода «Альдо», по лестнице тихо спускается «Отец Альдо».
«Отец Альдо». Спит.
«Мать Альдо». Он ждал тебя весь день.
«Отец Альдо». Мне очень жаль. Я не мог прийти раньше.
«Мать Альдо». Ты голоден?.. Есть немного хлеба и молока… порошкового.
«Отец Альдо». Дай то, что есть.
«Мать Альдо»(ставя на стол еду). Знаешь, о чем я иногда мечтаю? Что было бы здорово заснуть и проснуться лет через сто.
«Отец Альдо»(с улыбкой). Я тоже не возражал бы. Проснуться лет так через сто и обнаружить, что не только война закончилась, а фашизм сдох и похоронен, но и что в мире наступила справедливость: согласие, закон, свобода, равенство, все проблемы решены, все отрегулировано. Было бы неплохо! Но я бы чувствовал себя дезертиром! Если все мы заснем на сто лет, кто останется здесь работать, бороться за то, чтобы это свершилось? Наше время есть данность, любовь моя, и в нем мы должны жить.
«Мать Альдо». Лишь бы за это не пришлось платить нашему бедному мальчику!
«Отец Альдо». Я постараюсь быть ему поближе.
«Мать Альдо»(качает головой, с печальной улыбкой). Ты все время говоришь так. Сегодня перед сном он опять вспомнил о Франции и Испании. Сказал, что мы на целых два года оставили его одного и он уже думал, что мы никогда не вернемся…
«Отец Альдо». Но мы же вернулись.
«Мать Альдо». Да, но он считал, что мы его бросили…
«Отец Альдо». Да, лучись так, его жизнь сложилась бы иначе. Хуже или лучше, не известно… Знаешь, я даже не хочу думать, какой бы она стала, «если бы». И без того довольно трудно растить его в таком мире, как этот, не будучи обязанным думать, каким он стал, если бы его