Женщина. Да, спасибо.
Бомж(наливая чай). Ты помнишь некролог, который мы опубликовали, когда умер папа? «Неутомимый труженик, примерный муж и отец, хранитель трудовой традиции нашего города!»… Мы напрягали все извилины, чтобы ничего не забыть. Некролог занял целую колонку. В нем было о папе все! Все!.. Вот и в некрологе этого Скотти, очевидно, было все, что можно о нем написать!.. Ты скажешь, о чем ты молилась?
Женщина. Сама не знаю, о чем. Просто молилась.
Бомж. Обо мне?
Женщине. Нет. Сегодня нет.
Бомж. О моем брате?
Женщина. Может быть.
Бомж. Считаешь, что ему это нужно больше, чем мне?
Женщина. Не знаю, я об этом не думала.
Бомж. Наверное, ты права. (Пуаза). Мама, почему ты не возвращаешься к нему? Почему не возвращаешься домой?
Женщина молчит.
Мама, я же сказал тебе, что не нуждаюсь ни в чем. И не в ком. Даже в тебе. И мне больно видеть, как ты страдаешь…
Женщина. Я страдаю?
Бомж. Видеть тебя здесь… в этом… в этих условиях… живущей, как оборванка… уставшей… Скоро наступят холода…
Женщина. В моей жизни были моменты и потрудней.
Бомж. Я знаю, мама, знаю. Я это помню.
Женщина. Как ты можешь это помнить? Ты тогда даже еще не родился.
Бомж. И все же я помню! Может, это передалось мне от тебя и от папы…
Садится у ее ног.
Женщина(словно рассказывая сказку). Тогда для нас не существовало ни дня, ни ночи. Мы спали прямо у станков, среди ящиков с готовыми изделиями… боялись, что их украдут… и чтобы быть готовыми начать работу сразу, едва проснемся… И там же мгновенно засыпали, когда валились с ног от усталости… Даже когда у нас появились двое первых рабочих, мы спали там же, боясь, что они могут унести что-нибудь… В углу, рядом с входной дверью, у нас была кухня… и там печь… А дом… дом мы нашли только тогда, когда прибыл новый станок, и в мастерской для нас больше не оставалось места…
Бомж. Дом я помню. Помню его стены…
Женщина. А ничего другого и не было… только стены…
Бомж. А после?
Женщина. А после дела пошли лучше и лучше. Мастерская стала фабрикой, вместо двух рабочих стало десять, потом двадцать…
Бомж. Потом сто…
Женщина. Потом сто, потом двести… и скоро мы уже не могли запомнить имени каждого. Твоего отца это очень огорчало! Меня тоже. Хотя я не была такой сентиментальной, как он. Женщины, они, знаешь, более реалистичны. Иногда чересчур… А тем временем появились служащие…
Бомж(как ребенок). Расскажи мне о том, который ушел на пенсию и вы взяли на работу его сына…
Женщина(улыбается). Да, было такое. Первый из рабочих, кто, уходя на пенсию, попросил нас принять на работу его сына… Твой папа так и сделал, взяв его на место отца.
Бомж. А тем временем появились служащие…
Женщина. Мастера, управленцы…
Бомж. Отделы, мама, отделы!
Женщина. Да, и отделы. Вместо отдельных людей – отделы. Персонала, снабжения, коммерческий…
Бомж. … пресс-служба, паблик рэлейшн…
Женщина. Нет-нет, эти позже. Когда уже приехали вы, ты и Карл! Мы и понятия не имели о таких вещах! Это было для нас слишком… не знаю, как сказать… словно другой мир… Твой отец еще продолжал говорить: я иду в мастерскую… но ее уже не было, была фабрика… И это тоже был другой мир… Иногда… да, иногда… когда тоска его забирала, он прогуливался среди станков и сборочных конвейеров… Я глядела на него, и у меня болело сердце. Проходить мимо всех этих работяг в фирменных комбинезонах, с испачканными маслом руками, и никого не знать… не знать их имен, не знать, есть ли у них дети, какие у них проблемы… не знать ничего! Поэтому, особенно в последние годы, когда он уже мог доверить мне фабрику, он брал свои бумаги, чертежи и образцы, садился в самолет и отправлялся на другой конец света: Америка, Япония, Англия… а возвращался и вовсе с другой стороны… из Москвы или Бухареста…
Бомж. Исчезая на пять дней, с понедельника по пятницу…
Женщина. Да, но в субботу и воскресенье всегда был дома. И проводил их, работая с документами. Прямо на кухонном столе, как когда-то, когда мы еще жили в двух комнатках…
Бомж. Знаешь, а я помню это время. Хотя бы потому, что и тебя с понедельника по пятницу я почти никогда не видел.
Женщина. Я должна была замещать его. В мастерской, ты понимаешь, да? Пока он был в отъезде, с понедельника до пятницы. Выходные дома. Иногда только ходил в церковь…
Бомж. Это я тоже помню… Как он хотел, чтобы мы ходили вместе с ним. Однажды я спросил его: папа, но ты же коммунист? А он: даже Бог был коммунист.
Женщина. Да-да, он всегда говорил: Бог – он коммунист!
Бомж. А еще он говорил: проклятая фабрика!
Женщина. Проклятая фабрика и проклятые деньги!
Пауза.
Бомж. Как ты думаешь, если б папа был жив, он был бы доволен?
Женщина. Чем?
Бомж. Всем. Нами, компанией, деньгами, которые сделал… Почему ты не отвечаешь?
Женщина. Что?
Бомж. Я спросил тебя, если б он был жив, был бы он доволен?
Женщина. Да, конечно… Думаю, да.
Бомж(смеясь, словно поймал ее на ошибке). Неправда, мама, это ты выдумываешь.
Женщина. Вовсе нет. Он очень гордился тем, что создал. Как и твой брат. Это он перенял от отца. Конечно, не все ему нравилось, кое о чем он сожалел…
Бомж. О том, что не остался таким, каким был когда-то?
Женщина. Я помню… много лет назад… может, это был единственный раз, когда он вышел из дома в субботу вечером и пошел в тратторию, хотел поиграть в карты, как раньше. В траттории было много его рабочих. Он играл, но, как он мне потом рассказал, не получал от игры никакого удовольствия. Как раньше… Тогда-то он впервые и сказал: проклятые деньги!.
Бомж. А ты? Что ты ответила?
Женщина. Проклятые деньги, спросила я, благодари за них Бога!
Бомж. А он?
Женщина. Он промолчал. Но с тех пор в тратторию не ногой. Сказал: мне казалось, что играя со мной, они испытывают страх, они играли молча, с напряженными лицами, и никто не ругал меня, когда я делал неверный ход!.. Он очень переживал.
Пауза.
Бомж. Мама, если бы тебе выпала возможность подарить кому-нибудь тысячу евро… или миллион, неважно, кому бы ты их отдала, Диогену или Александру Македонскому?
Женщина. Скорее всего, Диогену… жившему в бочке.
Бомж. И ошиблась бы. Ты так ничего и не поняла из того, что я тебе рассказал. Тысяча евро, или миллион, для Диогена не значили ничего, мама! Для Александра Македонского, да, значили, на эти деньги он мог бы вооружить солдата, кормить его коня, купить паруса для корабля… Он знал, как их использовать! Это общее место, мама! Американским солдатам в Иране или Афганистане помощь нужна больше, чем афганским пастухам! Попробуй задуматься над этим. В чем нуждаются афганские пастухи? Во всем, скажешь ты. На самом деле, нет. Во всем или ни в чем – для них это одно и то же! Они никогда ничего не имели, поэтому ни в чем не нуждаются. Они даже не знают, чего им желать от этого мира. Это американские солдаты, которые находятся там, в пустыне или джунглях, без душа, без горячей воды, без кондиционеров, без холодильника с кубиками льда… Вот они да, они страдают… им всего нехватает… Что ты об этом скажешь, мама?
Женщина. Я не слежу за твоей мыслью, Джанни. Эта материя слишком сложна для моего ума.
Бомж. Это я к тому, мама, что тебе лучше было бы остаться с Карло, а не со мной.
Женщина. Я остаюсь с тобой.
Бомж. В этом твоя ошибка, мама. Ошибка.
Женщина. Я остаюсь с тобой.
Бомж. Но почему, мама?
Женщина. Я не знаю. И не хочу знать. Мне известно только одно: я должна быть с тобой.
Пауза.
Бомж. Мама, послушай меня… Я собираюсь идти до конца. И с этим ничего не поделать. Надо позволить мне идти… В этом нет никакой трагедии. Так бывает. Мир движется вперед, но иногда кто-то отрывается от него, отстает, останавливается… Его больше ничто не интересует… он устал, ему все надоело… Я говорю я о себе. Я чувствую себя поломанной игрушкой. Разбитым яйцом. Что ты делаешь с разбитым яйцом, мама? Что ты с ним делаешь? Ты выбрасываешь его, потому что оно может испортить остальные. (С болью в голосе). Дай мне идти до конца, мама! Не давай мне чувствовать угрызения совести за то, что я тащу за собой тебя! Уверяю тебя, я чувствую себя хорошо, мама! Я спокоен и ни в чем не нуждаюсь. Я в мире с самим собой. Знаешь, что значит быть в мире с самим собой? Мало кто может сказать о себе такое. Вернись домой, мама! Вернись к Карло! Останься с ним… прошу тебя!
Женщина(обнимает его). Я остаюсь с тобой, мой мальчик.
Бомж, кажется, сдается, затихая в объятьях Женщины.
На склоне появляется Синьор. Он останавливается на мгновение, потом спускается. Когда он доходит почти до края тропинки, Бомж и Женщина отрываются друг от друга.
Женщина уходит в лачугу.
4
Синьор кажется растерянным. Бомж, напротив, держится непринужденно. Или притворяется, что непринужден. Достает из кармана табак и бумагу, сворачивает сигарету, жестом просит у брата огня. Синьор подходит к нему, достает из кармана зажигалку, дает брату прикурить.
Синьор. Уезжай, Джанни, исчезни!.. Твоя ненависть ко мне приведет к тому, что погибнет всё. Я… компания… мама…
Бомж. Я не испытываю к тебе никакой ненависти, Карло.
Синьор. Тогда как назвать все это? Ответь! Безумством? Сумасбродством? Издевательством?.. Я прошу тебя, исчезни. Исчезни хотя бы на несколько дней из города… как ты исчез из компании и из нашего дома. Исчезни на пару недель, чтобы можно было сказать: его нет в городе, уехал отдохнуть. Или: он в клинике на обследовании…