Зеленое платье с высоким воротом стекало по ее телу, обтягивая его так плотно, словно было резиновое, да еще на два размера меньше. Я бы поставил восемь против пяти, что под платьем у нее ничего не было — совсем ничего, даже этих ее прозрачных черных штучек. Платье облегало ее как собственная кожа. И я невольно подумал, что, пожалуй, смог бы привыкнуть к зеленой коже, если бы эхо была кожа Луиз.
Бармен смешал напиток — зеленый, как ее платье, и поставил его на край стойки, а затем сделал нам с ковбоем по хайболу. Я взял свой стакан в одну руку, другой поднял стакан с зеленым питьем и подошел к игорному столику.
— Это, должно быть, ваше, — любезно сказал я, протягивая ей напиток.
Девушка улыбнулась.
— Да-да, в тон платью, — игриво пояснила она. — «Розовая леди» к красному, шоколадный крем к коричневому; а это — мятный.
Я обрадовался удачному началу.
— Мне даже показалось, что ваше платье тоже из мятного крема, — пошутил я.
— Вам нравится? — улыбнулась она.
— Потрясающе! И знаете, весьма остроумно. А что вы надеваете под шампанское?
Она рассмеялась, и ее смех сам по себе действовал как шампанское — нежный, чуть булькающий звук, вырывающийся из глубины ее белоснежной шеи.
— Это, как я понимаю, риторический вопрос?
— Ей-богу нет! — как можно искреннее воскликнул я.
Верхний свет зажег мягкие рыжие искры в ее темных волосах, спускавшихся на плечи. Она была не чистой брюнеткой, как мне показалось сначала. Ее волосы скорее отливали оттенком красного дерева, как стойка бара: мягкая темнота с прикосновением темно-красного цвета. Я был знаком с парой девушек, зарабатывающих игрой в кости в Голливуде, и еще с несколькими в Сан-Франциско — там их побольше. Некоторые из них были тупы до дебильности, зато другие — блестящие дамы, которые могли бы сделать крупную карьеру в бизнесе или в администрации. Но они столько зарабатывали игрой в кости, что не было смысла ничего менять. Общее у них было одно: все они были очень красивы, так что мужчины, глядя на них, одинаково беспечно могли проиграть хоть десять центов, хоть тысячу долларов. Луиз не была исключением, и при этом она отнюдь не казалась дурочкой. На правильном овальном лице с темно-карими глазами все еще хранили улыбку теплые алые губы, приоткрывая ровные белые зубки.
Я вынул бумажник и потянул из него доллар, но передумал и достал двадцатку, которую положил на зеленое сукно.
— Сколько ставите? — спросила она.
— На все. Я чувствую удачу, — небрежно бросил я.
— Я обычно предупреждаю симпатичных клиентов, что в конечном счете выигрыш невозможен, — сказала она.
— Благодарю вас, — сказал я, не отрывая глаз от ее бедер, возвышающихся над игральным столиком. Она сидела на низком табурете, вся облитая светом, который серебрил ее плечи и грудь, выделяя упругие соски и оставляя под ними темные тени. — Но и проигрыш невозможен, — добавил я.
Она некоторое время изучала меня, глядя в упор из-под опущенных век, и наконец проговорила:
— Бросьте эти штуки.
Луиз подтолкнула мне один из кожаных стаканчиков. Я старательно потряс его и выкинул кости на стол. Она глянула на них, подсчитав очки, и, подняв второй стаканчик, яростно затрясла его.
— Видите? — сказала она, выкинув кости. — Вы проиграли.
Я ухмыльнулся.
— Теперь я пропал. Остался без ужина.
— Правда, что ли? — недоверчиво улыбнулась она. — Вы будете сегодня голодать?
— Ну, может, удастся насобирать милостыни.
— Ах так. Ну да, конечно... Вы что, правда остались без денег? — повторила она.
— Угу. Это я забрасываю удочку. Очень осторожно.
— Не слишком-то вы похожи на очень осторожного! — рассмеялась Луиз.
— Это зависит от обстоятельств.
Я заметил, что смутный свет из входной двери на мгновение заслонила фигура нового посетителя. Но я так углубился в интересный разговор, что не обернулся. Однако тут же слева от меня вырос мой ковбой.
— Эй, фраер, — позвал он.
Я совершенно ясно услышал, как он назвал меня «фраером». Я посмотрел ему в глаза. На его квадратном лице играла жесткая усмешка.
— Помнишь, я рассказывал тебе об одном моем друге, который очень интересуется Луиз?
— Пусть себе интересуется. Я тоже интересуюсь. Что с того?
— Вот он, мой друг! Он пришел, фраер. — И ковбой ткнул большим пальцем через плечо.
Я обернулся, нацелив взгляд туда, где, по моим соображениям, должно было находиться лицо вновь прибывшего, но на этом месте я увидел — с нами крестная сила! — лишь галстучную булавку. Я поднял глаза повыше... и еще выше... и наконец добрался до лица. Это был не человек, а просто какое-то чудовище. Обнаружив наконец его лицо, я не сразу узнал его, потому что первые несколько мгновений я был слишком занят, размышляя, как же мне до него дотянуться. Но уже через десять секунд, разглядев узкий череп с костлявыми скулами, длинный острый нос, широко расставленные темные глаза и высокий лоб, прикрытый путаницей жестких каштановых волос, я вспомнил. Увидев однажды человека такого роста, потом вспоминаешь его без большого труда.
Глава 5
В 1945 году без его фотографии не обходилась ни одна спортивная страница. Он тогда еще учился в колледже, но уже был признанной баскетбольной звездой национального масштаба. Не подходя по размерам ни для какой службы, он сделал себе имя на баскетбольных площадках. Может, вы и сами вспомните: Томми Мэтсон по прозвищу Мэтсон Пушечный Удар. Это прозвище потом сократилось до Пушки. В 1946-м он стал профессионалом, но впоследствии был дисквалифицирован за грубую игру, граничащую с жестокостью. И отчасти еще потому, что однажды его допрашивали в Сан-Франциско по поводу некоторых матчей; впрочем, допросили и отпустили.
После этого он исчез. Его имя больше не появлялось на спортивных страницах, но я вспомнил, что он однажды был задержан за избиение, однако отпущен; потом участвовал в мелкой краже — средь бела дня, не имея при себе оружия. Последний раз я слышал о нем, когда его арестовали в Сан-Франциско, на этот раз за крупную ночную кражу, но опять без оружия. За это Пушка попал в Сан-Квентин. В своих расследованиях я иногда наталкивался на его имя, но ни разу не преследовал его самого. Однако он знал меня в лицо и не особо любил, потому что я пару раз помогал упрятать за решетку его дружков.
Я ощутил, что у меня пересохло в горле. В этом парне не было трех метров, но и двух с лишком при медвежьих трехстах фунтах было вполне достаточно, чтобы рассказ Джо превратился из больного бреда в жуткую реальность.
Это определенно был тот самый человек, которого Джо видел вчера. Я повернулся спиной к игорному столику и сказал:
— Привет, Пушка. Я слышал, что тебя выпустили, но не знал, что ты теперь обитаешь в наших краях.
— Теперь знаешь. — Он поглядел поверх меня на Луиз. — Этот хлыщ не беспокоит тебя, дорогая?
— Нет, Пушка, не беспокоит, — заверила она.
— А мне кажется, что да!
Я рискнул вмешаться.
— Я полагаю, Пушка, что леди знает лучше тебя. Притом, мы же с тобой знакомы! Ты прекрасно знаешь, что я не хлыщ.
Ковбой не преминул вставить слово.
— Он фраер. Правда же, фраер?
Я метнул на него злой взгляд.
— У тебя слишком короткая память, приятель. В следующий раз ты уйдешь отсюда на костылях.
Впрочем, в тот момент я скорее хорохорился: обстановка меня не очень радовала. Вместе с Пушкой вошел еще один мужчина, который теперь стоял рядом с ним — лысый, худой коротышка лет сорока пяти. На лбу у него был ножевой шрам как раз у самых волос. Таким образом, я оказался один против четверых — считая Пушку за двоих.
— Двигай отсюда, Скотт, — приказал Пушка.
— Я занят. — Я снова повернулся к Луиз: — Нас, кажется, прервали. Я, помнится, хотел о чем-то вас спросить.
Она хмурилась, покусывая нижнюю губу.
— Я знаю, — пробормотала она.
Из-за спины я услышал мягкий голос Пушки:
— А я бы хотел, чтобы ты вылетел отсюда, Скотт, и летел не оборачиваясь, и чтобы я тебя больше не видел.
Кто-то схватил меня за руку и развернул. Это был ковбой, и я имел неосторожность сосредоточиться на нем. Он ухватил меня за рукава пиджака, потому что я собрался раскроить ему физиономию ребром ладони, но не этим я должен был сейчас заниматься.
Я услышал слева рычанье Пушки и увидел огромный кулак, опускающийся на мою голову. Я опоздал на долю секунды, уходя от удара нырком вперед. Он ударил меня, и я едва не влетел через игорный столик в колени Луиз. Глаза мои подернулись серой дымкой, и мускулы превратились в кисель. Когда Пушка сгреб меня за грудки и потянул на себя, мне стоило больших трудов сохранять вертикальное положение. Двинуть его кулаком в подбородок было гораздо легче. Сражаясь с головокружением, я услышал шипящий голос Пушки:
— Я сказал: вон отсюда, и не суйся больше!
Снова я увидел — хотя на этот раз менее четко — приближение кулака; голова моя упала, и головокружение прошло. Его место заступила кромешная тьма.
Глава 6
Я был в кабине. Я знал, что я в кабине, только было неясно, что это за кабина. Оторвав лицо от столешницы, я мало-помалу припомнил, что произошло. Я пошевелил рукой свою челюсть, и острая боль немного развеяла туман в голове. Я огляделся. От стойки бара ко мне шла Луиз, двоясь в моих расфокусированных глазах. А надо сказать, что даже одна Луиз производит впечатление почти за пределами мужских сил. Но когда она приблизилась, раздвоение исчезло, и стакан, который она поставила передо мной, тоже был один.
— Бренди, — пояснила она.
— Благодарю. — Я выпил, подождал минуту и начал подниматься на ноги. — А где этот... эти...
Я уже почти вышел из кабины, когда она вдруг положила руку мне на грудь и сказала:
— Сядь. Я восхищаюсь твоей тупостью, но они уже ушли. А тебе пока лучше отдохнуть.
— Я уже наотдыхался.
Все же я сел, и она опустилась на стул напротив меня.
— Что тут происходит? — спросил я.