Когда мы добрались до избушки, был полдень, и Визи напомнил нам об этом, заявив: «Я проголодался».
— Тогда слезай с лошади и разожги костер.
— Сварим кофе, — сказал я.
Лилиан вошла в избушку, но скоро вышла сердитая.
— Опять эти древесные крысы! Они так загаживают дом, что придется как следует вычистить его, прежде чем я смогу чем-нибудь заняться.
Этих крыс Лилиан ненавидела больше всего на свете. Сколько бы мы ни уничтожали их ловушками, им на смену всегда приходили другие. Стоило нам уехать и оставить избушку в распоряжении крыс, как занавески, повешенные Лилиан для уюта, превращались в лохмотья. Крысы грызли упряжь, обрывали веревки с седел и вообще грызли все, что поддавалось их зубам. Когда Визи было два года, крыса забралась к нему в кровать и укусила его за ухо. С этими крысами было невозможно ужиться, как ни старались мы с ними ладить.
Пока Лилиан занималась уборкой и выметала из дома все следы пребывания крыс, а Визи варил кофе, я лежал на спине, полузакрыв глаза, и предавался своим мыслям. Среди них были очень приятные.
Теперь все бобровые плотины, которые можно было починить, в исправности. Каждый пруд полон воды. За последние годы цены на пушнину были хорошими, и финансовые заботы больше меня не волновали. В долине ручья и на озерах много ондатры. Ее стало столько, что промысел в сезон, когда мех ондатры был самым качественным, превратился в серьезную проблему. Сроки промысла весьма ограниченные. Качество меха было наилучшим в марте и в первой половине апреля, но, как только лед в озерах начинал таять, качество меха становилось хуже, а за такие шкурки давали только полцены по сравнению с мартовской.
То, что мы сделали за десять лет с тех пор, как поселились на ручье, было выгодно и всем остальным жителям этих мест. Теперь даже в самое засушливое лето всегда хватало воды для поливки полей в нижней долине. Каждый фермер ниже по течению имел столько воды, сколько ему могло понадобиться. Избыток воды после дождей не пропадал, впитываясь в землю, а переливался из прудов и заполнял речку.
Когда мы поселились на ручье Мелдрам, фермеры здесь редко пасли скот на летних пастбищах. Они боялись, что в сухое лето корова может провалиться в яму с водой и погибнуть. Теперь же скотоводы выгоняли в июне на лесные пастбища до трех тысяч голов породистого скота и оставляли их там до сентября. Куда бы скот ни уходил, он никогда не удалялся больше чем на милю от чистого водоема с крепкими берегами. Ни одна корова не погибла на топких берегах ручья.
Но хотя сделано было очень много, все же чего-то не хватало. Все плотины были отремонтированы, места, где жили бобры, снова покрылись водой, но им недоставало обитателей. Вдоль речки образовалась пустота, и мы не знали, как ее заполнить.
— Кофе готов! — крикнул Визи, отвлекая меня от мысли о бобрах к более конкретным мыслям о пустоте в желудке.
Лилиан вышла из избушки, выметая по пути порог.
— Ох, уж эти древесные крысы, — ворчала она, садясь, скрестив ноги, и разворачивая еду. — Избавь меня бог от них.
Когда мы вечером ехали домой, я вернулся к мыслям о бобрах. Десять лет достаточно долгий срок, чтобы дождаться исполнения своей мечты, но у нас все еще не было бобров, как и десять лет назад, когда мы поселились здесь. Наши мечты так и не сбылись.
Всю дорогу домой я думал о бобрах, Лилиан оценивала перспективы урожая ягод и временами вслух говорила: «Да, в этом году здесь будет много ягод». Визи, по всей вероятности, думал о всякой всячине, не имеющей отношения ни к бобрам, ни к ягодам. Ни один из нас и не подозревал, что в ближайшие дни к нам приедет в гости человек, которому будет суждено сыграть большую роль в возвращении бобров не только на ручей Мелдрам, но и на большинство других рек, ручьев и озер Чилкотина.
Р. М. Робертсон был уроженцем города Глазго в Шотландии и эмигрировал в Канаду в 1910 году. В 1914 году он стал фермером, владельцем шестидесяти пяти гектаров целинных прерий в Саскачеване. Жил он в домике с крышей, покрытой дерном. Не будь первой мировой войны, Робертсон и сегодня был бы, по всей вероятности, богатым фермером, а дом под дерновой крышей напоминал бы ему о том, как он в первый раз впряг свою лошадь в плуг и провел первую борозду в плодородной долине Саскачевана.
Однако, когда в мае 1919 года он сменил военную форму на гражданскую, у него в кармане было всего лишь жалование за месяц или два да около сотни долларов выходного пособия. Он вынул из кармана монету и подбросил ее в воздух. Закрыв глаза, он подумал: «Орел — пойду обратно, к плугу, решка — подыщу себе другую работу». Выпала решка, и, пожав плечами, бывший пулеметчик повернулся спиной к землям Саскачевана и направился на запад в Британскую Колумбию.
Жизнь на воздухе всегда тянула Робертсона, как магнит. В 1920 году он поступил на службу в департамент охоты Британской Колумбии на должность егеря.
Егерь Р. М. Робертсон никогда не ограничивал свою деятельность только соблюдением законов об охоте или розыском и наказанием нарушителей. Его гораздо больше интересовало, почему пара канадских гусей-казарок всегда возвращалась к небольшому озеру, где гусыня вывела своих первых птенцов. Он мог рассматривать череп и рога снежного барана[36], превратившиеся в прах под безучастным взглядом природы, но еще различимые на склоне горы, где никто из живущих там людей не видел этих животных за всю свою жизнь. Какая катастрофа, природная или сотворенная человеком, привела к исчезновению с лица земли этих крупных животных? Эти и множество других подобных вопросов требовали ответа. Как только у него находилось свободное от службы время, он выезжал на склон, покрытый ледниковыми отложениями, или в мрачную чащу хвойного леса и искал там следы, которые могли бы дать ответ на волнующие его вопросы.
Когда я встретился с ним в 1941 году, Робертсон был уже районным инспектором, отдавшим 21 год жизни работе по внедрению разумного управления охотничьим хозяйством. Эти годы он провел, в основном, в так называемом сухом поясе Британской Колумбии, где под жарким летним солнцем оголенная земля горных склонов превращалась в пыль, и растения сгорали от недостатка воды. Однако многое указывало на то, что здесь не всегда была такая засуха. Вот из этой трещины раньше вытекал родник, а по той ложбине, усеянной гравием, несомненно, бежала веселая речка. Кругом было множество расщелин, углублений, где теперь только на короткий срок весной собирались талые воды.
Исследуя многие речные долины до самых истоков, чтобы найти ответ на вопрос, почему в них исчезла вода, он чувствовал, что частично это объяснялось истреблением бобров.
Наши места были очень удалены от центра и от людей, однако очень немногое из того, что касалось животного мира, ускользало от внимания районного инспектора. Хотя за время нашего пребывания на ручье Мелдрам ни один егерь не посещал этих мест, сведения о нашем существовании и кое-что из нашей деятельности дошли до слуха инспектора Робертсона. Полагая, что сведения, полученные из вторых рук, плохо заменяют знания, полученные лично, он мне написал, что решил приехать и из первоисточника узнать, что у нас происходит.
Однажды в июле 1941 года я оседлал свою лошадь и, ведя вторую на поводу, направился в Риск-Крик, чтобы встретиться с районным инспектором и привезти его к нашему дому у озера Мелдрам. Тогда мне и в голову не приходила мысль, что какая-нибудь машина смогла бы добраться к нам по усеянной камнями дороге.
Когда я прибыл с лошадьми, инспектор прохлаждался у фактории. Рост его был примерно 175 сантиметров, виски седые, телосложение крепкое. Видно было, что передо мной стоял человек с хорошей физической подготовкой.
«Он знает, как тяжелы бывают снегоступы в мягкую мартовскую погоду», — подумал я, пожимая его руку.
Я привязал его рюкзак позади седла и краем глаза наблюдал, как он взял в руки уздечку и поставил ногу в стремя. Во всех государственных учреждениях есть люди, не соответствующие занимаемым должностям. Но инспектор департамента охоты Британской Колумбии, безусловно, знал, как обращаться с лошадью.
Робертсон был на своем месте во всех отношениях. Левой рукой он держал уздечку около щеки лошади, правую руку положил на переднюю, а не на заднюю луку седла. Он легко сел в седло, и правая нога сразу нашла стремя. Было ясно, что инспектор отлично знал нрав лошадиной породы, как любой ковбой наших окрестностей.
Проезжая по дороге то рысью, то галопом, то шагом, мы мало разговаривали. Это мне тоже нравилось. Он не морочил голову мне пустыми разговорами, а все внимание уделил окружающему, отмечая по пути место, где олени переходят дорогу или где тетерева купаются в пыли.
По дороге к озеру Мелдрам произошел маленький инцидент, много рассказавший мне о характере задумчивого человека, который ехал рядом со мной. Мы объезжали маленькое озеро, берега которого заросли лисохвостом. Трава начала колоситься. Я наблюдал за выводком утят, плавающих вдоль дальнего берега. Вдруг они собрались в кучу и направились к зарослям лисохвоста, а затем опять поплыли вдоль берега. Однако два утенка отбились от стайки и направились на берег.
Районный инспектор тоже наблюдал за утятами. Вдруг он откинулся назад и остановил лошадь.
— Тпру! — крикнул он громко.
Внимательно осмотрев дальний берег озера, он тихо сказал мне:
— Вон там, в пятнадцати ярдах от этих двух утят, в зарослях лисохвоста, видите?
Теперь и я увидел, что привлекло его внимание. В траве шевелилось нечто, не совсем похожее на колосья.
— Койот! — определил я.
— Да, хвост койота, — согласился инспектор, — все остальное он спрятал в траве.
Мохнатый кончик хвоста койота колыхался, как колышется трава под легким ветром. С тех пор как койоты появились на свет и существуют утята, достаточно глупые, чтобы поддаваться обману, койоты машут хвостами в высокой траве у самой воды.
— От любопытства, — усмехнулся инспектор, — страдают не только кошки. Владелец этого хвоста старается приманить утят достаточно близко, чтобы схватить их зубами. Простой способ! Сам он лежит на животе, а хвост служит приманкой. Утки ужасно любопытны, особенно молодые!