Один утенок уже вышел на берег и, стоя на одной лапке, внимательно наблюдал за хвостом койота. Затем, неуклюже переваливаясь, он направился к траве, к спрятавшемуся в ней хищнику.
— Этого нельзя допустить, — проворчал инспектор и, глубоко вздохнув, громко крякнул.
Койот рывком поднялся и мгновение стоял к нам боком, направив уши в нашу сторону. Затем он нас заметил и, повернувшись, бегом скрылся в траве.
С громким кряканьем утята поторопились к воде и бросились догонять стайку. Выводок утят, глубоко зарываясь грудью в воду, поспешно скрылся за камышами.
— Вы когда-нибудь видели подобную охоту? — спросил Робертсон.
— Только раз, — ответил я. — В тот раз в зубы койоту попался гусенок.
— Интересно, — заметил он, — сколько уток и гусей попалось на эту удочку с тех пор, как койоты впервые начали применять подобный трюк?
Районный инспектор прожил у нас почти неделю, объезжая со мной наши охотничьи угодья. Он вошел в нашу жизнь так легко, как будто жил с нами всегда.
Вечером, когда Лилиан начинала мыть посуду после ужина, он вставал со стула с полотенцем и вытирал посуду. Он задавал Визи вопросы, не только касающиеся ондатр, норок, оленей или лосей, но также и много других: по математике, географии, истории и другим школьным предметам. Он говорил Лилиан с улыбкой: «Пословица „сбережешь розгу — испортишь ребенка“ здесь не подходит».
В последний день своего пребывания у нас инспектор сказал, глядя задумчиво на одно из болот:
— Мне кажется, вам не мешало бы завести помощников, чтобы следить за всеми этими плотинами. Вам когда-нибудь приходило в голову, что случится, если одну из них прорвет и вода снесет еще несколько плотин ниже по течению?
Мы уже не раз задумывались об этом. Во время весеннего половодья или после бурных летних ливней Мелдрам-Крик больше походил на речку, чем на ручей. Тем более что он был перегорожен приблизительно двадцатью пятью плотинами без регулируемого спуска воды. До сих пор ни одна из них не давала большой течи, главным образом, потому, что они были укреплены массой пихтовых веток. Но, в конце концов, ветки сгниют, и плотина осядет. И действительно, некоторые плотины уже поддавались. И если одну из больших плотин прорвет, сомнительно, что плотины ниже ее выдержат напор воды. Инспектор повторил:
— Да, вам, несомненно, нужна помощь. — Казалось, он принял важное решение.
Однако, в чем должна была состоять эта помощь и откуда она могла прийти, он не сказал. Мы узнали об этом значительно позже.
К концу года в отчете окружной комиссии по охотничьим угодьям инспектор Робертсон писал: «Объезжая недавно охотничьи угодья Эрика Кольера на озере Мелдрам, я установил, что там имеются хорошие условия для размножения животных. Пользуясь всего лишь киркой, лопатой и тачкой, мистер Кольер построил плотины в двадцати пяти местах на старых запрудах, где когда-то обитали бобры, ондатры и прочие пушные звери. Эти болота имеют площадь от двухсот до тысячи двухсот пятидесяти гектаров. Снег на них задерживается, и болота вновь наполняются водой. В результате они быстро заселились ондатрами и другими пушными зверями, водяной птицей и крупной дичью, о чем свидетельствуют многочисленные следы. Действительно, все условия и облик этой территории изменились: вместо тишины и полного отсутствия жизни в ней возродились ее первоначальные богатства. Проблема ирригации площади, входящей в охотничьи угодья Кольера, была в значительной мере решена благодаря этому проекту. Проект Кольера на ручье Мелдрам является блестящим примером того, чего можно достичь в этой весьма перспективной области».
Так вот какие мысли возникли у инспектора Робертсона из охотничьей инспекции Британской Колумбии, когда он увидел, что произошло с ручьем Мелдрам с тех пор, как мы на нем поселились. Однако лишь в начале сентября я вспомнил о его словах: «Вам не мешало бы иметь помощников, чтобы следить за плотинами».
Было 10.30 утра. Лилиан занималась шитьем — она шила варежки на зиму. Визи склонился над столом, постигая тайны алгебры. Я проверил капканы перед тем, как ставить их в лесу, чтобы убедиться, что пружина работает хорошо. Вдруг Визи выпрямился и прислушался:
— Что это? — спросил он.
Я тоже прислушался и, услышав отдаленный гул мотора, безразлично пожал плечами.
— Это, наверное, самолет летит вверх по реке, — сказал я.
Канадская Тихоокеанская авиалиния открыла рейсы между Ванкувером (Британская Колумбия) и Уайтхорсом на Юконе, и ее самолеты часто пролетали над нашим домом.
— Это не самолет, — возразил Визи.
— А что же это?
— Машина.
— Машина? Здесь, в глуши? — я покачал головой.
Это было невероятно.
— Конечно, машина, — настаивал Визи, стоя у открытой двери. — Она еще за соснами, но это машина, и она идет сюда.
Я выбежал за дверь, Лилиан — следом за мной, мы остановились в недоумении.
— Визи прав, — сказал я медленно. — Невероятно, но это машина.
Теперь уже можно было ясно услышать неровный гул автомобильного мотора. Машина пробиралась по колее, которая была более пригодна для стальных колес, чем для резиновых. Машина действительно шла по нашей дороге. Она, вероятно, была еще в миле или больше от дома, но приближалась с каждой минутой. Скоро между соснами мы уже смогли разглядеть голубой кузов. Она двигалась, очень медленно и осторожно, но двигалась, а мы стояли в полном недоумении.
Автомобиль остановился рядом с нами, из кабины выскочил шофер, слегка пошатываясь, как обычно пошатывается человек, который долго сидел и вдруг быстро встал. Шофер был высокий и худой, лет сорока пяти или пятидесяти, его глаза покраснели от недосыпания, а на подбородке выросла щетина. Кто же он? Что ему нужно здесь?
Незнакомец быстро ответил на этот вопрос.
— Егерь Мотишо, охотничья инспекция Британской Колумбии, — представился он. — Вы Эрик Кольер, так?
— Собственной персоной. — Я поклонился. — А это моя жена и сын — Лилиан и Визи.
Егерь откозырнул, улыбнулся и сказал:
— Я уже слышал о Лилиан и Визи. — Он посмотрел на машину и нахмурился. — Ну, и дорога! Два прокола, сломанная рессора, вмятина на бампере и течь в радиаторе. Я заткнул ее жевательной резинкой. Какого черта вы не уберете часть камней и корней с дороги?
— Мы здесь всего десять лет, — сказал я с усмешкой. — Никак не соберемся привести в порядок дорогу, но надежды не теряем.
Егерь опустился на бревно и медленным усталым движением сдвинул фуражку на затылок. Он не был в форме, на нем были просто старые брюки и куртка из домотканой шерсти.
— Ничего, — сказал он, — я добрался сюда, хотя мне и пришлось гнать всю ночь. — Они еще дышат, а это — главное.
Визи осматривал автомобиль. Он был зачарован им. Он медленно ходил вокруг, изучая шины, бамперы и рессоры. Затем он опустился на четвереньки и заглянул под машину. Он заглянул в кабину, осмотрел приборы и ручку сцепления. Потом он отошел от машины, кивая головой, как бы удовлетворенный тем, что увидел.
Недоумевая, кто это «еще дышат», я сказал егерю:
— Заходите в дом, Лилиан моментом сварит вам кофе и приготовит перекусить. — Ему, несомненно, требовалось позавтракать.
Но он, видимо, не слышал меня. Он стоял сзади машины, открывая кузов.
— Куда вы думаете их поместить? — резко спросил он.
— Кого? — Я в недоумении посмотрел на него.
— Понятия не имеете? Вот, может быть, это объяснит вам, — он бросил мне замусоленный конверт.
Я вскрыл конверт и вытащил кусок бумаги. Слова прыгали у меня перед глазами, и, только медленно вчитываясь, я, наконец, осознал, в чем дело.
«Берегите их и ухаживайте за ними, как за детьми. Они дороже золота, и, если с ними что-нибудь случится, новых вы от нас не получите».
Больше ничего написано не было. В конце этой записки подпись: «Р. М. Робертсон, охотничья инспекция Британской Колумбии».
Я опустился на бампер машины, пытаясь собраться с мыслями и успокоиться.
— Так это… — начал я неуверенно и замолчал, подыскивая слова и не сводя глаз с открытого кузова машины, — бобры?! — выпалил я, наконец решившись произнести это слово.
— Две пары, — коротко подтвердил егерь. — Отловлены в заповеднике Боурон-Лейк для поселения на ручье Мелдрам.
И чтобы вы знали: заповедник расположен в четырехстах километрах к северу отсюда, и эти бобры уже слишком долго сидят в кузове. Надо их посадить в воду, и, чем скорее, тем лучше. Где вы думаете их выпустить?
Ирригационная плотина была ближайшим и наиболее подходящим местом для поселения бобров. Каждый бобер сидел в отдельном продолговатом жестяном ящике. Мы отнесли их по одному к плотине.
— Одна пара — двухлетки, вторая — трехлетки, — сообщил егерь, открывая подъемные дверцы ящиков.
Каждый ящик приходилось переворачивать, прежде чем пленники соглашались выйти. По одному бобры, наконец, вышли из своих убежищ и опустились на землю, моргая от яркого света и поводя носом. Затем самый крупный, самец, по-видимому, встал на задние лапы, молитвенно сложив передние лапы на груди.
— Хорошо пахнет, не правда ли? — спросил с улыбкой егерь. — А будет еще лучше, так что поторапливайтесь.
Почуяв воду, бобер неуклюже проковылял несколько шагов по дамбе и нырнул в воду. Он ушел в глубину, оставив на воде лишь легкий след. Один за другим остальные бобры ушли в воду в том же самом месте и через несколько секунд от них не осталось и следа.
День был очень тихий, воздух был неподвижным. Зеркальная поверхность пруда оставалась ровной, Лилиан и я прошли немного по дамбе и остановились, глядя на воду.
Егерь вдруг как будто бы преобразился. Усталость немного прошла, он поправил фуражку и выпрямился.
— Вы, кажется, говорили что-то про кофе и яичницу с грудинкой? — спросил он.
— Три яйца или четыре? — спросил я егеря, предчувствуя, что он очень голоден.
— Смотри! — вдруг прошептала Лилиан, указывая на рябь, появившуюся на воде ярдах в шестидесяти от плотины.
Я посмотрел в ту сторону и едва успел разглядеть большую темную голову, высунувшуюся из воды. Голова исчезл