Возле Хэмблдонского шлюза мы обнаружили, что у нас кончается питьевая вода. Мы взяли кувшин и поднялись к домику сторожа. Нашим делегатом был Джордж. Он изобразил обворожительную улыбку и произнес:
— Не будете ли вы так добры дать нам немного воды?
— Да ради бога, — ответил старик. — Берите сколько влезет, и еще останется.
— Бесконечно признателен, — пробормотал Джордж, озираясь вокруг. — Только... Только где она тут у вас?
— Всегда в одном и том же месте, приятель, — был бесстрастный ответ. — Вон, у тебя за спиной.
— Не вижу, — сказал Джордж, оборачиваясь.
— Где у тебя глаза, черт возьми! — отозвался старик, поворачивая Джорджа и широким жестом указывая на реку. — Вон сколько воды-то, не видит!
— О! — воскликнул Джордж, начиная что-то соображать. — Но не можем же мы пить реку?!
— Зачем реку? Пей понемногу. Я пью уже пятнадцать лет.
Джордж возразил сторожу, что его внешность, даже после курса такой терапии, вряд ли послужит хорошей рекламой бренду и что он, Джордж, предпочитает колодезную.
Мы достали немного воды в коттедже чуть выше. Скорее всего, если бы мы стали допытываться, эта вода тоже оказалась бы из реки. Но мы не стали допытываться, и все было в порядке. Глаза не видят — желудок не страдает.
Несколько позже тем же летом мы попробовали-таки речную воду. Опыт не удался. Мы шли вниз по течению и налегали на весла, собираясь устроить чаепитие в заводи около Виндзора.
В кувшине у нас ничего не было, и нам предстояло либо остаться без чая, либо набирать воду из реки. Гаррис предложил рискнуть. Он сказал, что если мы вскипятим воду, то все будет хорошо. Он сказал, что все ядовитые микробы, присутствующие в речной воде, кипячением будут убиты. И мы наполнили котелок водой Темзы и вскипятили ее, тщательно проследив за тем, чтобы она действительно прокипела.
Мы приготовили чай и уже уютно устраивались, чтобы за него взяться, когда Джордж, который поднес было чашку к губам, сделал паузу и воскликнул:
— Что это?
— Что это? — переспросили мы с Гаррисом.
— А вот это! — повторил Джордж, глядя на запад.
Мы посмотрели за ним и увидели, как прямо на нас неторопливым течением несет пса. Это был самый беззлобнейший и мирнейший пес из всех, когда-либо мною виденных. Я никогда не встречал собаки настолько ублаготворенной, настолько покойной душой. Она мечтательно плыла на спине, задрав к небесам все четыре лапы. Это была, что называется, упитанная собака, с хорошо развитой грудной клеткой; она приближалась к нам, безмятежная, полная достоинства и умиротворения, и поравнялась с лодкой, и здесь, среди камышей, задержалась и уютно устроилась на ночь.
Джордж сказал, что чая ему не хочется, и выплеснул содержимое чашки в воду. Гаррис также больше не чувствовал жажды и сделал то же самое. Я уже выпил полчашки и теперь раскаивался. Я спросил Джорджа, как он думает: не заболею я тифом?
Он сказал:
— О нет!
По его мнению, у меня были хорошие шансы выжить. Во всяком случае, через две недели станет ясно, заболел я или нет.
Мы прошли к Уоргрейву по каналу, который отходит от правого берега полумилей выше Маршского шлюза. Это прелестный, тенистый кусочек реки, которым стоит ходить, к тому же он сокращает путь почти на полмили.
Вход в канал, разумеется, утыкан столбами, закован цепями и взят в кольцо надписями, угрожающими застенком, пытками и смертью всякому, кто осмелится сунуть весло в эти воды. Остается лишь удивляться, как эти прибрежные наглецы не заявляют прав на речной воздух и не шантажируют всякого, кому придет в голову им подышать, штрафом в сорок шиллингов. Обладая, однако, известным опытом и сноровкой, столбы и цепи можно легко обойти, а что касается этих плакатов, то — если у вас имеется пять минут свободного времени, а поблизости никого нет — вы можете сорвать две-три штуки и пошвырять в реку.
Пройдя половину канала, мы высадились и устроили второй завтрак. За этим вторым завтраком мы с Джорджем испытали тяжелое потрясение.
Гаррис тоже испытал потрясение, но я не думаю, что потрясение, испытанное Гаррисом, могло оказаться таким же тяжелым, как то, которое, в связи с произошедшим событием, испытали мы с Джорджем.
Случилось это следующим образом. Мы расположились на лужайке, приблизительно в десяти ярдах от кромки воды, и собрались принимать пищу. Гаррис разрезал на коленях мясной пудинг, а мы с Джорджем в нетерпении держали наготове тарелки.
— Ну и где ложка? — обратился к нам Гаррис. — Мне нужна ложка, для соуса!
Корзина была как раз у нас за спиной; мы с Джорджем одновременно повернулись и полезли за ложкой. Это не заняло и пяти секунд. Когда мы обернулись обратно, Гарриса с пудингом не было.
Мы находились на открытой, непересеченной местности. На несколько сот ярдов вокруг не наблюдалось ни кустика, ни деревца. Свалиться в реку Гаррис не мог, так как между ним и рекой находились собственно мы, и чтобы свалиться в реку, Гаррису пришлось бы перелезть через нас.
Мы с Джорджем огляделись по сторонам. Потом уставились друг на друга.
— Может быть, его забрали на небеса? — предположил я.
— Что, прямо с пудингом? — возразил Джордж.
Возражение показалось веским, и божественная теория была отвергнута.
— По-моему, дело на самом деле вот в чем, — предположил Джордж, нисходя к трюизму банальной практики. — Произошло землетрясение.
И он добавил, с ноткой печали в голосе:
— Вот жалко, что он как раз делил пудинг.
Со вздохом мы обратили взоры к тому месту, где Гарриса с пудингом видели на этой планете в последний раз. И вдруг в жилах у нас застыла кровь, а волосы на головах стали дыбом. Мы увидели голову Гарриса — и все, больше ничего, одну только голову, — она торчала торчком среди высокой травы, и багровая физиономия на ней имела выражение страшного возмущения!
Первым опомнился Джордж.
— Говори! — заорал он. — Жив ты, умер, и где все остальное?
— Нет, он еще дурака валяет! — сказала голова Гарриса. — Надо же, как все подстроили!
— Подстроили что? — воскликнули мы с Джорджем.
— Что «что»! Чтобы я сюда сел, на это вот место! Тупая, ублюдская шутка! Хватайте свой пудинг...
И тут, прямо из-под земли — так, во всяком случае, нам показалось, — возник изуродованный, перепачканный пудинг, а вслед за ним выкарабкался и сам Гаррис, всклокоченный, грязный и мокрый.
Оказалось, что он, сам о том не догадываясь, сидел на самом краю канавы, сокрытой в густой траве; чуть подавшись назад, он грохнулся в эту канаву, а с ним грохнулся пудинг.
Он сказал, что никогда в жизни не был так ошарашен, когда вдруг понял, что падает — непонятно вообще как и куда. Сначала он даже решил, что наступил конец света.
Гаррис по сей день уверен, что мы с Джорджем запланировали акцию заблаговременно. Вот так несправедливые подозрения преследуют даже наиболее непорочных. Ибо, как сказал поэт: «Кто избегнет клеветы?»{*}
И действительно — кто?
ГЛАВА XIV
Уоргрейв. — Кабинет восковых фигур. — Соннинг. — Ирландское рагу. — Монморанси в сарказме. — Битва между Монморанси и чайником. — Занятия Джорджа игрой на банджо. — Которые не встречают поддержки. — Препоны на пути музыканта-любителя. — Обучение игре на волынке. — После ужина; Гаррис впадает в уныние. — Мы с Джорджем отправляемся на прогулку. — Возвращаемся голодные и промокшие. — С Гаррисом творится странное. — Гаррис и лебеди: история, заслуживающая внимания. — Гаррис проводит тревожную ночь.
После завтрака мы поймали ветер, который мягко пронес нас мимо Уоргрейва и Шиплейка. Растаявший в сонном полуденном летнем солнце, уютно устроившийся в излучине, Уоргрейв напоминает, когда глядишь с лодки, прелестную старинную картину, какая надолго запечатлеется на сетчатой оболочке памяти.
Уоргрейвский «Георгий и Дракон» кичится своей вывеской, одну сторону которой расписал член Королевской академии Лесли, другую — Ходжсон, из той же братии{*}. Лесли изобразил битву, Ходжсон дорисовал сцену «После битвы»: Георгий, закончив работу, отдыхает за пинтой пива{*}.
В Уоргрейве жил Дэй, автор «Сэнфорда и Мертона»{*}, и — к еще большей чести этого городка — был здесь убит.
В уоргрейвской церкви находится мемориальная доска в честь миссис Сары Хилл. Она завещала капитал, из которого ежегодно на Пасху надлежало делить один фунт стерлингов между двумя мальчиками и двумя девочками, которые «никогда не выходили из повиновения родителям; никогда, насколько это было известно, не бранились, не говорили неправды, не брали ничего без спросу и не разбивали стекол». Только представьте — отказаться от всего этого за пять шиллингов в год! За такие-то деньги.
В городе говорят, что некогда, много лет назад, действительно объявлялся мальчик, который действительно не делал ничего подобного (во всяком случае, его ни в чем ни разу не уличили, а это, собственно, все, что от него ожидалось и вообще было нужно) и, таким образом, стяжал венец славы. Его посадили под стеклянный колпак и в течение трех недель показывали в городской ратуше.
Дальнейшая судьба денег никому не известна. Говорят, каждый год их передают в ближайший музей восковых фигур.
Шиплейк — очаровательный городок, но стоит на холме, и с реки его не увидишь. В шиплейкской церкви венчался Теннисон{*}.
Дальше, до самого Соннинга, река вьется сквозь великое множество островков. Здесь она спокойна, тиха и безлюдна. Только в сумерках по берегам гуляют две-три парочки деревенских влюбленных. «Арри» и «лорд Фитцнудл» остались позади в Хенли{