Валентин идет следом за Ниной и очень остро реагирует на собак. Они лают, принюхиваются, плачут, скулят. Один из псов сидит отдельно от других, и глаза у него грустные, как погода за окном.
– Почему он там? Его наказали? – вскидывается Валентин.
– Ну что ты, конечно нет! Если за три недели хозяева не объявятся, пес присоединится к остальным, а пока мы соблюдаем карантин.
– Но зачем?
– Таков закон.
– Ужасно грустно…
– Не волнуйся, мы о нем хорошо заботимся.
Они проходят «больничку», идут по коридорам на кошачью половину. Валентин замечает через стекло коробку с тремя котятами под инфракрасной лампой и застывает на месте.
– Какие они чудесные!
– Да, – отвечает Нина, – и в этом их большое несчастье.
– Почему?
– Да потому, что котят любят все, а взрослых котов и кошек – немногие.
– Вы злитесь?
– Еще как… Но я здесь не для того, чтобы судить других, мне положено защищать животных.
В кошачьих боксах царит тишина.
– Ну вот, знакомься.
Валентин гладит зверюшек.
– Здесь веселее, чем у собак, – замечает он.
Нина молча наблюдает за гостем и наконец задает не дающий покоя вопрос:
– Отец знает, куда ты пошел?
– Никто не знает. Я пришел один.
Похоже, он действительно все решил.
– Как поживает Луиза? – спрашивает Нина.
– Тетя? Хорошо.
«Тетя»… Нина говорит себе: «А ты вот не мать и не тетя…» – и вспоминает насмешившие ее слова Ромэна насчет кота, не явившегося на похороны.
Она опускается на скамейку – ноги отказывают, как бы не рухнуть… Обычно здесь устраиваются «ласкательницы». Каждую неделю учащиеся коллежей, в основном девочки, приходят общаться с Ниниными постояльцами. А еще они кормят котят.
Нина успокаивается, начинает дышать медленнее, а Валентин продолжает осмотр. О его ноги трется с десяток кошек.
– Как ты нашел наш адрес? – спрашивает Нина.
– У бабули на кухне висит ваш календарь.
Идея Симоны. Команда приюта снимает животных, предназначенных для усыновления, и делает календари на нехитром оборудовании. В конце года их продают все коммерсанты Ла-Комели, одновременно собирая пожертвования. «Мари-Лор Больё покупает наши поделки… Неудивительно, она такая щедрая. Защищала меня, поддерживала, любила, а я тысячу лет ее не навещала, свинья противная!» – корит себя Нина.
– Как же я выберу? Они все чудесные! – огорченно сообщает Валентин.
– У меня идея… Положи под елку конверт с купоном, напиши на нем бабушкино имя, и пусть выбирает сама.
Валентин радостно кивает.
– Идем в кабинет, «нарисуем» купон вместе.
– Снова мимо собак? По-другому никак?
– Закроешь глаза, а я возьму тебя за руку. Кстати, можешь говорить мне «ты».
– Ага.
Нина снимает перчатки. Хорошо бы их путешествие по приюту продлилось тысячу лет… Его молодая рука сохранила мягкость, но уже переросла ее ладонь. Пальцы у него как у Этьена и Адриена в юности, они «подключают» ее к беззаботным временам, как штекер, который воткнули в розетку, и ток весело побежал по проводам. Зимний светлячок. Солнечный удар… Валентин послушно топает рядом с Ниной, крепко зажмурившись. Идет как по проволоке, подвешенной в небе, и у него кружится голова. «Профиль у тебя идеальный, как у отца», – думает Нина. Пошел дождь. Снежинки тают в волосах.
Они входят в кабинет, и Нина отпускает руку Валентина. Она снова одна.
«Ладно, нечего разнюниваться, займись купоном, раз посулила. В первый и последний раз. Животных нельзя обменивать на купон, но этот случай исключительный».
– Каким мой отец был в детстве?
– Огромным. Другим я его не знала.
В глазах Валентина прыгают смешинки, но он молчит, а Нина рисует шариковой ручкой кошку. Им уютно вместе, они ведут себя как сообщники. Как близкие люди, которым нет нужды заполнять паузы.
– Ты здорово рисуешь.
– Спасибо. Идем, я тебя отвезу.
– Да я и пешком могу.
– Не выдумывай, погода плохая, снег валит и валит.
Валентин достает из кармана 20 евро.
– Сколько я должен за кошку?
– В виде исключения – ничего.
– Но я хочу сделать пожертвование!
– А я не имею права брать деньги у несовершеннолетнего.
– Почему?
– Закон запрещает.
– Глупый закон! И держать того пса на отшибе тоже глупо. Ты ведь можешь сказать, что получила деньги от моего отца.
Нина берет банкноту, складывает ее, опускает в копилку и протягивает Валентину наклейки с изображением приюта.
– Вот, это я имею право продать тебе. Прилепишь, куда захочешь.
Они одновременно встают, Валентин идет за Ниной и тайком ее разглядывает. Не так, как смотрят стандартные посетители. История о кошке для бабушки трещит по швам. Ему понадобился предлог, и он его придумал.
Нина резко поворачивается, смотрит парню в глаза.
– Ты ведь не просто так сюда заявился?
Валентин отводит взгляд, прикидывается дурачком.
– Ты хотел встретиться именно со мной, так ведь? – не отстает Нина.
У него резко меняется лицо.
– Да… Потому что… мой отец скоро умрет.
34
Пятница, 12 августа 1994
«Еще три недели, и Нина поселится в Париже, – думает Пьер Бо, срезая угол. – Вот и хорошо, у нее будет замечательная жизнь. Я неплохо справился, из нее получилась милая девочка. Нечего волноваться, она там будет не одна, а с Этьеном и Адриеном…
Он останавливается, сует конверт под дверь мадемуазель Брюлье, очаровательной дамы, живущей на улице Джона Кеннеди в доме № 15. Ставни на окнах закрыты, хозяйка в отпуске. Уезжая, она попросила Бо ничего не опускать в почтовый ящик.
Пьер мог бы ездить по Ла-Комели с закрытыми глазами, он колесит по городу на велосипеде уже тридцать шесть лет. Одна сумка висит на груди, две на спине, денежная перевязка на животе, прижатая кожаным ремнем между левым плечом и правым бедром. Пьер сменил как минимум десять велосипедов, столько же раз менял форму. Вообще-то он не считал, так что может и ошибаться.
Его карьера почтальона началась в 1958-м, Бо было двадцать лет. Темные улочки, залитые солнечным светом перекрестки, тупики, тенистые площади… Он бывал на них в любую погоду. Тридцать шесть лет верхом на велосипеде равняются ста сорока четырем временам года, ста девяноста тысячам километров, семи собачьим укусам, трем серьезным падениям и одному перелому плеча в 1971-м (два месяца не работал). В среднем совершал за день «подход» к пятистам почтовым ящикам. От Де Голля до Ширака через Жискара[84] и Франсуа[85]. Его обгоняли и заднеприводные «Рено 4CV», и малолитражки с передними ведущими колесами, теперь это делают «Твинго» и «Сафран». Пьер всегда совершает круг точно такой же, как в первый день работы в почтовом ведомстве. Сложные повороты, затяжные подъемы, крутые спуски, прежние кирпичи[86], нынешние кирпичи, светофоры, преимущественное право, неровная дорога, знаки «СТОП», на которые все плюют. А еще полупустые улицы и дворняги, по непонятной причине питающие к нему ненависть, готовые напасть, как правило трусливые, но иногда милые. Похожие на хозяев. Люди, которые переезжают, не оставив адреса, корреспонденция до востребования. Псевдопокойники угощают его кофе или стаканчиком белого вина без закуски, апельсиновым соком и пирожным. Случается, он приносит заказное письмо, за которое требуется расписаться, поднимается на седьмой этаж без лифта, а дверь не открывают. В округе полно почтовых ящиков без фамилий, в них кидают всякую дрянь, даже мочатся, иногда – часто! – ему оставляют записки, приклеенные скотчем к двери: «Почтальон, если не застанете меня, отдайте посылку соседям справа…» Все ждут хороших новостей, юные девушки целуют его за весточку от дружка, а отцы семейства оскорбляют, получив слишком жирный счет или напоминание об уплате налогов. Пьер Бо меняет лампочки в домах очаровательных старушек, выполняет поручения, заполняет налоговые декларации, забирает из аптеки заказанные лекарства. Он, почтальон, их надежда и опора, единственный, кого они видят, если не приходит физиотерапевт и не нужно плестись на похороны старой подруги.
Рабочий день Пьера всегда начинается в пять утра, после разгрузки почтовых грузовиков. Корреспонденцию раскладывают на столах и производят три сортировки: общую, поквартальную и поуличную. По его улицам. Перед тем как выехать на маршрут, он получает заказную корреспонденцию и почтовые переводы. Иногда Пьер Бо отправляется в путь, имея при себе миллионы франков. До марта прошлого года Пьер выплачивал пособия по безработице, пенсии, детские пособия, тридцать шесть лет крутил колеса велосипеда, имея в котомке 10 миллионов франков для пятидесяти получателей в день. Уже пять месяцев его котомка пустует, они придумали перечисление денег прямо с банковских счетов. Он мало что смыслит в информатике, но это называют прогрессом. Люди шлют факсы и печатают на минителях[87]. Если так пойдет, писать друг другу начнут с компьютеров и нужда в почтальонах отпадет. Коллеги рассказывают, что отменят призыв в армию, солдатики не будут слать писем своим подружкам, а люди смогут прогуливаться с телефоном в кармане. Из магазинов канцтоваров исчезнут цветная бумага и перьевые ручки. Останутся мелодии песен без текстов. Слова, написанные от руки, умрут.
Пьер обычно заканчивал объезд адресов в 15:15, возвращался домой между 16:00 и 17:00, чтобы перекусить и часок вздремнуть. Так было даже при жизни Одиль. Спал он крепко, без снов, ныли натруженные мышцы. Когда-то он крутил педали очень быстро, сегодня годы берут свое, болят ноги, сбивается дыхание. Темп «гонки» неуклонно замедляется, и это его бесит.
На почту Пьер всегда возвращался к 17:15. До марта 1994-го он делал возврат неполученных денег и проверял счета, сегодня сдавать следует только заказную корреспонденцию, она останется в здании до следующего утра. Чтобы упростить себе жизнь, Пьер иногда уносит письма и открытки домой, что запрещено, но так поступают и другие почтальоны. Шеф закрывает на это глаза. Вот почему Пьер чуть с ума не сошел, обнаружив, что Нина ворует письма. Он совершил непростительную профессиональную ошибку, он, никогда не допускавший промахов! Это была его вторая ошибка, первую – фатальную – он совершил, когда заболела Одиль.